Анатолий Найман - Каблуков
Он уехал, а через неделю Тоне позвонила ее тетка Нина Львовна с ошеломляющей новостью: Валерий утонул. Утром на пляже у Петропавловской нашли его одежду с читательским билетом в Публичку в кармане брюк и бутылку с недопитой водкой. Точнее, с таким ее количеством, чтобы, если захочется, согреться после купания. Никаких записок ни дома, ни на работе, никаких оставленных друзьям-подругам исповедей, поэтому и никаких достоверных слухов, кроме одного - тоже, в общем, бездоказательного, но устойчивого: Изольда. Так звали его бывшую жену, ту, которую он рекомендовал матери Каблукова сукой.
XXI
Он на ней женился, когда им было по девятнадцать, прожили полгода: дочка родилась, уже когда разъехались. На случайной вечеринке сидела в углу кушетки, пышноволосая шатенка с проблеском рыжизны, голубоглазая, спокойная. Он подсел, скорее даже насел эдак боком, хотя место было, и руку просунул под шею - обнял. Обозначил - манеру, опытность, намерения. Она повернула голову в сторону ладони, охватившей плечо, и поцеловала пальцы. Некоторое время посидели, потом встали, она оказалась выше среднего роста. Посмотрели в глаза друг другу и ушли. Она привела его в комнату в коммунальной квартире. Он, когда стало светать, спросил: "Каждого так?" "Ну что значит каждого? Тех, которые так же хотят. Кому так же нужно". Он никак не отозвался. Она накинула халатик, вышла, вернулась с кипящим чайником, заварила в двух чашках. "Ты думаешь, что я блядь, - думай на здоровье. Но я не блядь. Просто я насчет своего хозяйства, - она положила руку на живот, много не размышляю. Вообще не размышляю. У меня, например, кожа узорчатая, наподобие кружева, тут, тут и тут, это все мне говорят, будет посветлей, увидишь. И что мне ее, в шкафу держать, под ключом? Чего скаредничать? Сама не лезу. Не против, но сама не предлагаю. И могла бы, наверное, без этого. А только раз есть у людей такое желание, такой спрос, то почему нет? Мне это так легко, зачем же я буду усложнять? Потому что полагается?" "Ну а если у кого-то, у меня, например, такое же желание или еще сильнее, чтобы ты этого не делала? Если, например, ты мне этим будешь жизнь усложнять?" "Пожалуйста, могу перестать. Не буду".
И ни в чем он не мог ее упрекнуть, ни тени, ни намека ни на что такое не находил у нее больше - ни в поведении, ни в словах. Ни разу не пришел домой, чтобы она его не ждала, в гостях держалась к нему вплотную и, если кто с ней заговаривал, сразу брала его под руку, как ребенок. А все равно, ело, ело, разъедало душу. Все новые и новые стечения обстоятельств и возможностей предлагал ей обсудить, даже отвлеченных. С нейтральной точки зрения, с нравственной, с безнравственной, с животной, с духовной. Вспоминал или выдумывал аналогии и аллегории. А вот у меня есть друг, много старше меня, ему уже двадцать пять, и его страшно тянет к одной женщине. Притягательная, очень. И готова с ним сойтись. Но известна своими изменами. И он отказывается. Потому что чем он будет обладать? Только ими, жить только ими. Да нет, не соглашалась Изольда, он боится, что будет страдать. Ничего подобного, возражал Валерий, никакие не страдания его останавливают и не то, что она в приданое приносит только измены. А величина предстоящих отношений. В смысле - грандиозность, величие. Они тотальны. Понимаешь: ничего, кроме них. А он знает, что у него нет сил этому ни соответствовать, ни противостоять... Что тут скажешь, говорила Изольда, надо бы ему посоветовать быть попроще, да он, видно, не может... То есть как попроще? Как ты?.. А как я? Как ниточка за иголочкой, за тобой? Тебе не нравится? Надоело? Надоела?
Но, сколько веревочке ни виться, у любой есть конец. Валерий зарулил в исключительное благонравие: дескать, совокупление - это совокупление, психофизический акт для произведения потомства, и больше ничего. Несколько дней пилил и, чтобы не было сомнений, что пилит, после каждого такого рассуждения брал в руки скрипочку и пилил уже на ней. Психофизический акт. Это Валерий-то! - бедром налечь на бедро, подмышкой на плечо, кончиком носа в кончик носа. И на какой-то раз она, воплощение супружеской преданности и грядущего материнства, потому что была уже на третьем месяце, сидела под старушечьим пуховым платком в просиженном кресле и штопала мужнин носок, сказала, не поднимая головы и не повышая голоса: "Долго еще ты будешь эту ахинею молотить?" "Ахи-нею! - ахнул он, чувствуя, что добился оскорбления, достаточного, чтобы получить превосходство. - Моло-тить! Это ты про основы, на которых стоит жизнь?!" "Без вожделения, - сказала она так же мягко и отрешенно, - едва ли бы человечество воспроизводилось. Во всяком случае, ничего похожего на те масштабы, какие от века существуют. Мысль не моя, мое - уточнение: если бы женщина беременела оттого, что она и муж по договоренности набирали, положим, некий предложенный им обоим, открытый им обоим код, неизвестно, сколь малый процент на это шел бы. Как косвенное подтверждение: сама беременность, роды, выкармливание, прогулки мам с младенцами существуют сами по себе, в полном отрыве от тяги к совокуплению и сопутствующему наслаждению. Короче, в отрыве от совокупления - приведшего к этому самому дитяти. То есть похоть едва ли могла быть не предусмотрена промыслительно. Если, конечно, принять, что предусмотрен был именно этот способ размножения, а не через какие-нибудь магнитные волны".
Не то чтобы Валерий задохнулся, хотя и задохнулся тоже, а как-то оцепенел от вызванного им самим разряда - скорее похожего на электрический, чем смысловой. Ошеломляло не содержание - да если на то пошло, содержание ничуть не ошеломляло, - а то, что она наконец отдала эти убежденно, потому что так спокойно, произнесенные слова в его распоряжение. Он их добивался теперь он должен был что-то с ними сделать. Самое естественное - просто согласиться, подтвердить: "Тут не с чем спорить. Во всяком случае, мне". Но это значило бы провал всей затеи и его личное поражение. И он попер, как на буфет: "Ах, вот оно что! Ну что ж, по крайней мере никаких недоговоренностей. И у меня никаких иллюзий". И, нагнетая в себе отсутствовавшую в действительности истерику, стал рвать дверь в коридор, закрытую на щеколду, потом точно так же дверь на лестницу, защелкнутую на английский замок, и выбежал вон.
Так что дочку он впервые увидел, когда той уже было полгода, издали, в сквере, где ее в коляске прогуливала Изольда, а рядом с ней топтался неизвестный тип. Потом он навещал ее дома, в той же самой комнате, приносил, когда были, какие-то деньги, но и начиналась, и уж тем более кончалась каждая такая встреча руганью, обвинениями, злобными уколами, неистовством, в которое он готов был впасть с первых минут. Она все это терпеливо и сочувственно сносила. Девочке было не на пользу, хотя прогулки с ним, поездки загород, походы в музей, зоопарк, кино она, чем старше становилась, тем больше любила. Обязательную часть его нападок на мать выслушивала, глядя в землю и изредка бормоча: ты ее не знаешь, она очень хорошая, - и, отбыв эту неприятность, становилась особенно веселой. Однажды он не дозвонился, пришел без предупреждения и застал ее с молодым человеком его возраста, Изольды не было. Выволок его в коридор и там, как следует, ему намахал под подглядывание в приотворенные двери соседей и с грохотом обрушивающиеся со стены ванночки и раскладушки. Потом направо и налево рассказывал.
Этот случай и положили в объяснение его гибели, не то самоубийства перенеся сроки чуть не на два года. Дочке было уже десять, Алине. Валерию, стало быть, тридцать. Каблуков, вернувшись в Ленинград и начав зарабатывать сценариями, время от времени Изольду и девочку навещал, оставлял деньги. Изольда как-то раз сказала, что и Гурий не забывает, заходит, тоже помогает. Она зарабатывала перепиской на машинке, негусто, но зато распоряжалась временем. Тоня с ними, так просто подружилась. Все это надо было скрывать от Нины Львовны, которая сперва мать, а потом уже совершенно необъяснимо мать и дочь, называла только "убийцы".
XXII
Я Изольду узнала помимо Валерия, через Элика. Он привел ее на очередное занятие, был в ударе, но все видели, что также и красовался перед новенькой. Проделал над ней все свои фокусы, вызвал из общей группы, сильно к себе прижал, продержал так, пока объяснял, что от нее и от нас всех требуется, вцепился в попку ближе к нижнему краю, отпустил, схватил ближе к середине, опрокинул-навис - весь набор. Когда она вернулась в строй, то оказалась рядом со мной и спросила: "Он так со всеми?" "Кроме меня". Она сказала: "И меня". После урока мы вышли вместе, и она почти сразу заговорила о своей позиции, о том, что, мол, не приложив никакого труда, чтобы иметь то, чего именно от нее и хотят, ничем специально этого не заслужив, а получив все просто потому, что родилась красивой и женщиной, не видит причин никому отказывать. Прибавила: кроме все-таки некоторых. Например, этого вашего учителя. Он подошел к ней на улице, и намерения у него были совершенно ясные, но говорил только о танце, как он хочет ее попробовать в хореографии и чтобы она себя попробовала. И это бы ничего, потому что это нормально - не открывать свои цели с первых слов, вуалировать свое желание, и ее, пожалуй, оттолкнула бы слишком прямая, животная откровенность. Но он всю дорогу до ее дома, куда, сразу согласившись, она зашла взять рейтузы, майку и тапочки, и от дома до "Трудовых резервов", болтал исключительно о танцах, о телесной свободе и телесных энергиях, об анатомии - постоянно переходя границы допустимого в разговоре с первым встречным, каковым она являлась, даже если забыть, что он подошел к ней, как мужчина к женщине, - но делая вид, что этого не замечает. И то же самое во время показа, когда, всячески демонстрируя, что границы перейдены, он ни намеком не давал ей знать, что это так. Дескать, если для тебя это так, ты и заяви, ты на себя и возьми заявить. Пожалуйста, сказала Изольда, по спросу и предложение: кто не просит, тот не получает.
