Константин Кунин - За три моря. Путешествие Афанасия Никитина
Никитин отправился в Тебриз. Теперь дорога шла горами Северной Персии. Здесь было прохладнее, и поэтому стало легче ехать.
Наконец показался опоясывающий Тебриз земляной вал с башнями по углам и над воротами.
Тебриз – столица Узун-Хассана – был похож скорее на военный стан, чем на обычный город. На улицах и площадях виднелись шатры туркменов, коновязи, табуны верблюдов. Узун-Хассан готовился к походу на Турцию и раскинул свои шатры в окрестностях Тебриза. Никитин побывал в его ставке, провел там десять дней и за это время не раз имел случай видеть хана.
Узун-Хассан был высок и худощав. Его красное, обветренное лицо прорезали глубокие морщины. Годы сказались на его здоровье: он горбился, руки его дрожали. Но по-молодому был шумлив, всюду возил за собой песенников и плясунов, любил охоту и вино. Его воины, вооруженные луками, стрелами и маленькими мечами, не знали усталости. День проводили они на конях, ночью спали на голой земле.
Узун-Хассан выступил со своим войском в поход. Он двинулся на юго-запад, чтобы вторгнуться в турецкие владения. А Никитин направил свой путь через горы, к городу Трапезунду: переплыв Черное море, можно было попасть в Крым, а оттуда держать путь на Русь.
В октябре 1472 года Афанасий прибыл в Трапезунд. Одиннадцать лет назад турки захватили этот город у Византии[92], и теперь он был оплотом турецкого могущества на море.
В Трапезунде Никитина приняли за шпиона, посланного Узун-Хассаном. Ночью в подворье, где он остановился, нагрянула стража. Каморку обыскали. Все добро его унесли в крепость.
Утром Никитина позвали к турецкому паше[93]. Снова осмотрели его одежду, вьюки и сумы. Искали грамоты Узун-Хассана к его сторонникам. Ничего, конечно, не нашли и, продержав Афанасия шесть дней в крепости, отпустили. За эти дни много его добра перешло в руки паши и стражи. Особенно привлекали турок индийские драгоценные камни.
Через день генуэзский корабль увозил Никитина в Кафу.
«Королева великого моря»
В те годы Крым принадлежал татарским ханам, а по южному берегу его были раскинуты генуэзские селения[94] – Балаклава, Ялта, Гурзуф, Алушта, Кафа. Корабль, на который сел Никитин, только в ноябре попал к берегам Крыма. Ветры отнесли его сначала к Балаклаве. Плывя вдоль берега от одного селения до другого, корабль приплыл в Кафу.
Итальянские купцы из города Генуи основали Кафу на том месте, где теперь стоит город Феодосия. Когда в Крыму утвердились татары, генуэзцы стали платить им дань, и те не вмешивались во внутренние дела города.
Через Кафу генуэзцы вывозили зерно, кожу, меха, а ввозили сукно, оружие, посуду и другие итальянские товары. Московские, тверские и прочие русские купцы часто приезжали в Кафу. Никитин знал, что в Кафе он наверняка встретит русских, с которыми сможет вернуться на родину.
Монета завоевателя Византии – турецкого султана Мехмеда II
Генуэзцы называли этот город «Королевой великого моря».
Пройдя в городские ворота, Афанасий очутился на маленькой, мощенной плитами площади, посредине которой стоял человек, трубивший в рог и возвещавший жителям Кафы волю ее правителей. Далее высился дворец с узорчатой галереей.
Монета завоевателя Византии – турецкого султана Мехмеда II
Никитин пошел по улицам города, мимо высоких итальянских домов с красивыми балконами, мимо генуэзских, армянских и греческих часовен, мимо базаров, где торговали всякой снедью, вином и оружием.
Он искал пристанища, но владельцы заезжих домов боялись пускать к себе приезжего из турецкой земли без ведома правителя города. А Никитин не хотел попадаться властям на глаза.
Так бродил он весь день. Везде звучала итальянская, татарская, греческая и армянская речь. В лавках чинно торговали греческие и армянские купцы. Татары-грузчики катили на корабли бочки с вином, тащили мешки с зерном, вяленую рыбу.
Никитин знал, что главный свой товар – невольников – кафинцы не выставляют напоказ. На окраине города в глухих каменных сараях теснились пленники – добыча татарских набегов на русские земли, лежавшие близ Львова, Киева и Рязани. Кафа богатела на торговле рабами.
Но «Королева великого моря» доживала последние дни. С тех пор как турки захватили Константинополь и заперли выход из Черного моря, торговая жизнь Кафы стала замирать. Все приходило в упадок.
Никитин заметил, что башни Кафы дали трещины, в гавани стояло мало судов. В городе чувствовалась тревога, все ждали нападения турок и в каждом чужеземце видели шпиона.
Эту подозрительность кафинцев Афанасий испытал на себе. Уже солнце садилось, а он все еще бродил по улицам, усталый, измученный, сонный. Незаметно забрел он на окраину города. Вдоль улицы тянулись сады, окруженные невысокими глухими оградами.
Никитин завернул за угол и внезапно остановился. Из-за ограды доносилась заунывная песня. Кто-то пел приятным, мягким голосом.
Волнение охватило Никитина. Прислонясь к стене, он слушал.
Песня была русская. Впервые после смерти Юши слышал Афанасий русскую речь.
Как за речкою за Дунайкою
Злы татарове дуван дуванили[95].
Никитин бросился бежать к тому месту, откуда доносилась песня, и остановился, вслушиваясь в дорогие, родные слова.
Слезы катились по щекам Афанасия, он не смахивал их и все слушал, стараясь не проронить ни слова.
Вот повез тещу зять
Во дикую степь,
Во дикую степь,
К молодой жене.
Никитин не выдержал.
– Земляк! – крикнул он.
Певец сразу замолк.
Царапая руки и ломая ногти, Афанасий взобрался на ограду и глянул вниз.
Большая канава шла от ограды в глубь сада. Канаву копал человек в выцветшей синей рубахе и серых штанах. Голова его была не покрыта, а волосы перехвачены надо лбом ремешком.
– Земляк! – повторил Никитин и, спрыгнув вниз, побежал по винограднику.
– Кто ты? – с испугом тихо спросил человек в синей изношенной рубахе.
– Русский, земляк твой, – ответил поспешно Афанасий. – По слову русскому стосковался. Али не признал своего?
– Обличье не наше, – сказал русский.
Никитин был одет в персидский халат, а на ногах – сафьяновые красные сапоги.
– Из дальних земель я, – сказал он. – А ты кто?
– Аль не видишь? – с печалью ответил русский, показывая куда-то вниз.
И тут только Никитин заметил кольцо на щиколотке русского, толстую цепь, змеей извивавшуюся по канаве, и громадное каменное ядро на другом конце ее.
– Неужели полоняник?! – с ужасом воскликнул Никитин.
– Полоняник, – ответил тот.
Так встретил Афанасий первого земляка на пути к родной стране.
Никитин жадно расспрашивал его о Руси. Это был крестьянин с глухой окраины Рязанского княжества. Два года назад татарские наездники захватили его в лесу. Он знал лишь дела рязанские да мельком слышал о делах великого князя Ивана Васильевича. Рязанец стосковался по Родине. Сидя на краю канавы, он рассказывал о своей семье, жене, детях.
Когда стало темнеть, полоняник сказал Афанасию:
– Уходи, добрый человек! Скоро придет хозяин – не дай бог, застанет тебя да подумает, что ты увезти меня задумал. Будет мне лютая мука, да и тебя схватят. Уходи от беды! Прощай!
Эту ночь Никитин провел на улице, примостившись под стеной какого-то склада. На другой день набрел он на подворье, где останавливались русские. Там застал он смоленских купцов. Они кончили торговать и снаряжались в обратный путь. Афанасий решил ехать с ними.
Русь Литовская
Русские чаще всего возвращались на родину из Кафы через Перекоп[96], Молочные Воды, Конские Воды, Овечьи Воды, верховья реки Орель.
Но на этот раз смоленские купцы выбрали иной путь.
– В нынешнем году, – говорили они, – неурожай в Крыму, а в Орде усобицы. Уж наверняка будут наездничать в Диком поле[97]татары.
Решили податься к Днепру, на Украину, а оттуда в Смоленск.
Никитин снарядился в зимнюю дорогу: купил татарского коня, тулуп, теплую барашковую шапку.
В конце декабря купцы покинули Кафу.
Скоро началась крымская степь. Холодный ветер гудел над пустой равниной. В Перекопе стояла татарская застава. Купцы заплатили пошлину за выход из Крыма.
Карта пути Афанасия Никитина от Трапезунда до Пропойска
Все сильнее дул ветер, все унылее казалась степь на пороге зимы. Начались заморозки. Пошел снег. Сначала привычные татарские кони добывали траву из-под снега, но когда легли сугробы, они часто оставались без корма.
Караван вышел к Днепру. Река еще не стала. В белых, заснеженных берегах она казалась иссиня-черной. Пришлось ждать морозов.
Татары-проводники соорудили из приднепровского ивняка шалаши, обложили их кошмами. Питались только кониной и зайчатиной.
