Надежда Тэффи - Том 5. Земная радуга. Воспоминания
– Ах! Ты ничего не понимаешь, – томно стонала Лили. – Ты живешь, как растение: животной жизнью.
И вот однажды утром пошла Лили мечтательно бродить. Проходя мимо флигеля, где жил репетитор, услышала она громкий мужской голос приятного тембра и большой твердости, который говорил: «Счастье есть сладость жизни, но не хлеб ее».
Сказал и еще раз мечтательно повторил то же самое. Лили замерла на месте.
– Как интересно! Сидит и философствует. После краткого перерыва голос раздался снова.
– Слезы суть жемчуг души, – твердо произнес он. – Не разбрасывайте его перед невеждами. – Потом прибавил: – Довольно!
За завтраком Лили внимательно присматривалась к репетитору и нашла, что у него незаурядная внешность.
– Этот человек создан, чтобы вести за собой толпы, – сказала она вечером своей удивленной сестре. Но та, хотя и удивилась, расспрашивать не стала. Слава богу, что хоть что-нибудь понравилось.
На другое утро Лили снова подошла к флигелю. На этот раз она, обойдя с другой стороны, увидела репетитора. Он сидел в кресле у окна и, глядя на облака, говорил:
– Семь раз примерь, а один раз отрежь.
Лили немножко удивилась несоответствию слов с позой, но продолжала наблюдать.
– Желай другому только то, чего желаешь себе. Чего желаешь себе. Чего желаешь себе, – дважды повторил этот замечательный человек и, встав с места, направился в глубь комнаты.
За завтраком дети были удивлены: на щеках тант Лили появился румянец клякспапирового цвета и роза у пояса. И она спросила у репетитора:
– Эрнест Иванович, любите ли вы телятину? На что он сдержанно отвечал:
– Да, я охотно ем мясо.
И вытер рот указательным пальцем.
На следующее утро она снова пошла к флигелю и услышала, что «слава красоты умирает, но слава мудрости живет вечно».
Она не видела репетитора, но слышала, как голос его то приближался к окну, то отдалялся. Очевидно, он размышлял, шагая по комнате.
И снова, с еще большим напряжением, прозвучал его голос: «Сильные страдают молча».
Сердце Лили сжалось.
Он сильный, и он молча страдает. Достаточно ли ему платят за уроки? Эта пошлая Саша способна еще обсчитать его. Какой человек! Какая мудрость, какая сила! Как жаль, что так поздно встретила она его на своем пути…
И каждое утро стала она ходить к флигелю и слушать. Иногда было совсем тихо. Иногда как будто детские голоса. Может быть, дети приходили к нему заниматься и отрывали его от размышлений?
Однажды услышала она строгое речение:
– Кто украшает тело свое – достоин презрения. Кто украшает душу – заслуживает преклонения.
После этого она перестала носить брошку…
Как-то за обедом девочка Варя что-то болтала о том, как она даст подножку какому-то Сереже, чтобы он упал и нос разбил. И вот Лили, краснея от волнения, сказала:
– Варя! Не желай другому того, чего не желаешь себе. И спросила дрожащим голосом:
– Ведь правда, Эрнест Иванович?
На это репетитор выкатил глаза, обтер рот пальцем и сказал, пожав плечами:
– Как пропись – это отлично. Но если вы, например, играете в карты, так не можете же вы желать, чтобы ваш противник выиграл.
– Ах, я ни за что никогда не стану играть в карты! – воскликнула Лили. – Это так ужасно.
Он опять пожал плечами.
В другой раз, увидя, как Дубликатова расправила на девочкином платьице бантик, Лили воскликнула:
– Ах, Саша, не приучай ее украшать тело! Не правда ли, Эрнест Иванович?
Тот удивился.
– Почему же? Наоборот, я нахожу, что это очень хорошо. Нахожу и подчеркиваю.
Лили удивилась и даже как будто испугалась.
– И это вы говорите? Вы?
– Ну да, я. Чему вы удивляетесь? Я придаю большое значение внешности.
Но тут уж она сразу поняла, что он иронизирует, и нежно рассмеялась.
Переполненное сердце облегчает себя словами. В один прекрасный вечер Лили, с пылающими щеками, сказала сестре:
– Какой удивительный человек Эрнест Иваныч! Я иногда случайно прохожу утром мимо флигеля и слышу, как он говорит сам с собой. И как все, что он говорит, значительно и глубоко.
– Когда же он говорит, не понимаю… Ах, да, это ведь он детям переводы диктует. Он ведь взят с языками.
– Какой вздор! – рассердилась Лили. – Вовсе это не переводы. Ты вечно все стараешься опошлить.
И ушла.
Ушла, но в душу Дубликатовой заронила немалую тревогу. Тревога выразилась определенной формулой:
– Дуреха влюбилась.
«А что, если так дальше пойдет, и тот гусь все это заметит, да пронюхает, что она с деньгами, да, чего доброго, женится?»
Думала Дубликатова, думала до сердцебиения, до валерьяновых капель. Даже заснуть не могла. Утром решила:
– Гнать его со всеми языками. Но как гнать?
И тут повезло. Лили простудилась, слегла. Увидя, что она, на худой конец, дня три проваляется, Дубликатова позвала к себе Эрнеста Иваныча и сказала, что, к сожалению, принуждена с ним расстаться, что послезавтра должна ехать гостить со всеми детьми и вообще ничего не поделаешь.
– Это жаль, – сказал Эрнест Иваныч. – Дети сделали большие успехи, а особенно в английском, что я и подчеркиваю.
Дубликатова жалась, мялась, но в конце концов решительно распростилась с репетитором.
Известие об этом происшествии произвело на тант Лили самое потрясающее впечатление.
– Но пойми, – успокаивала ее Дубликатова, – пойми, что я здесь ни при чем. Он сам сказал, что получил известие из дому, что его жена или кто-то там из семьи нездоров.
– Жена! – воскликнула тант Лили. – Такие люди не бывают женаты. Он… он… слишком велик… то есть высок..
Она не пережила этого удара, то есть не пережила в деревне, и уехала переживать за границу.
Но репетитор Эрнест Иваныч, хотя и исчез из жизни Дубликатовой, но не бесследно. След остался, и довольно занятный. Когда детей повезли в Москву отдавать в школу, то выяснилось, что они абсолютно английского языка не знают. Они довольно бойко переводили и рассказывали на каком-то странном языке, но на каком именно – никто понять не мог. Репетитор учил их не по книжке, а из головы. Дубликатова была в ужасе.
– Это был сам дьявол!
Много времени спустя установили, что язык, который репетитор всучил им вместо английского, был эстонский. И вдолбил он его в детские головы так прочно, что, несмотря на мольбы матери и собственные страдания, они так его никогда и не забыли.
А вдова Дубликатова остро возненавидела Шекспира. Потому что, собственно говоря, с него все и началось.
Но так как Шекспир никогда об этом не узнал, то, пожалуй, и останавливаться на этом не стоит.
Старинка
Герой этого бурного и не совсем обычного романа, судя по уцелевшим портретам, был крупный, широкоплечий, бровастый. Изображался либо в венгерке нараспашку, как любили щеголять помещики того времени – начала девятнадцатого столетия, – либо в пышной шубе на бобрах и мохнатой шапке.
Рода он был старинного и славного, от тех бояр, которые царям в лицо правду говорили.
Может быть, именно от этой правды к тому времени и растерял этот род почти все свои богатства и привилегии.
Звали героя Константин Николаевич Утома-Стожаров. Последний отпрыск знаменитой семьи.
А роман его был таков: приехала на Святки к соседним помещикам молоденькая их родственница, богатейшая девица, единственная дочь князей Курмышевых.
Маленькая, тоненькая, чернобровая, с глазами горячими и упрямыми, понравилась она Стожарову до отчаянности. Как вышло дело – неизвестно, но почему-то, вместо того чтобы, как полагается, благородным образом объясниться и посвататься, он выкрал девицу и повенчался самокруткой, подкупив попа. Все было так обставлено, как будто княжна случайно одна вышла вечером в парк, воздухом подышать. И вот подкатила тройка, выскочили двое, подхватили девицу, накинули ей шубу на голову и умчали неведомо куда.
Странным только показалось, когда эту страшную историю рассказывали, что пошла девица дышать воздухом одна, на ночь глядя, по глубокому снегу и в самое глухое место парка.
Ну, да все это, конечно, пустяки, и кому какое дело. И все было бы хорошо, только папаша у княжны оказался очень крутой. Чересчур даже крутой. Он так разбушевался, что пошел чуть не войной на своего обидчика. Собрал дворню, мужиков и покатил отбивать дочь.
Стожаров войны не испугался, но жену для безопасности спрятал в женском монастыре.
Разбушевавшийся князь, не найдя дочери, поехал в Питер – жаловаться государю. Подняли целое дело, длившееся несколько лет. А пока старик бушевал, молодая Стожарова жила в монастырском домике, куда частенько, но тайно, заезжал к ней венчаный муж, и за шесть лет своего затворничества родила она двоих ребят – сына Николая и дочь Марью.
Дети росли в монастыре, жили жизнью полумонастырской, считали мать свою монахиней и, когда хотели выйти поиграть за ворота, кланялись в землю и просили:
