Дмитрий Красавин - Микеланджело из Мологи
Леонид Дормидонтович поежился от непривычной похвалы и вдруг почувствовал, что краснеет.
- Но этот миг, - продолжил, не замечая смущения чекиста Сутырин, - был недолог, потому что Вы пришли не наслаждаться искусством, а работать, делать большое и нужное дело - определять практическую ценность моих картин для общества.
- И я ее определил довольно однозначно...
- Совершенно согласен с Вашей оценкой. Хотя, признаться, в первый момент был сильно расстроен. Но последующие размышления привели меня к выводу, что Вы абсолютно правы! Искусство, прежде всего, должно быть партийным. Вы вовремя помогли мне осознать ошибки. Я обещаю Вам отныне создавать только идеологически выверенные картины. И был бы рад, если б Вы позволили иногда спрашивать Вашего совета.
- Помогать людям творческим мой партийный и профессиональный долг, настороженно заметил Блинов, еще не понимая, куда клонит Сутырин, но по опыту зная, что вслед за лестью и признанием ошибок последует какая-нибудь просьба.
Опьяненный кажущейся податливостью чекиста, Анатолий не заметил его настороженности и действительно решил, что пришло время переходить к контрапункту намеченного им ранее плана беседы.
- Вот и я надеюсь на Вашу помощь, - обрадовано произнес он. Задуманная мной картина должна быть написана безукоризненно правдиво. Но чтобы правдиво изобразить на лицах вождей отблески грядущего коммунистического единства, я должен увидеть их! А сделать это наиболее реально можно лишь наблюдая за лицами вождей во время просмотра ими привезенных мной из Мологи художественных полотен.
"Далась же ему эта выставка!" - раздраженно подумал Блинов, но, оставаясь внешне спокойным, только поинтересовался:
- А как быть с признанием критических замечаний по поводу идеологически враждебного содержания картин мологских художников и твоих в частности?
- Мои признания касаются идеологической стороны образов, но в художественном отношении картины не так плохи. Вы не можете это отрицать, потому что я видел отблески прекрасного на Вашем лице. Привезенные из Мологи картины не поколебали Ваших идеологических убеждений. Это естественно - Ваши убеждения выстраданы Вами в царской каторге и в дореволюционных марксистских кружках, закалены в боях Гражданской войны и в послевоенных схватках с внутренними врагами. Но не будете же Вы утверждать, что наши вожди менее идейно стойкие, чем Вы?! Я уверен, что идеологические несовершенства картин никоим образом не поколеблют большевистских убеждений вождей, а вот необходимую им при их нечеловеческой загрузке душевную разрядку безусловно дадут. Ибо Душа человека, соприкасаясь с красотой, очищается от всего суетного. Вам ли этого не знать!
- А как быть с рядовыми посетителями выставки?
- Надо сделать выставку закрытой для сторонних посетителей!
"Похоже, он полностью зациклился на идее организации выставки и плохо ориентируется в реалиях сегодняшнего дня, - подумал Блинов. - Сказать ему, что надежды выставить картины равны нулю, значит оттолкнуть от себя, лишиться возможности влиять на его творчество. Браться за устройство заведомо скандальной выставки - рисковать не только гениальным художником, но и собственным служебным положением, собственной свободой. И вправду, прощай не состоявшийся Микеланджело социалистического реализма?
А что если попытаться использовать его гипертрофированное желание выставить привезенные из Мологи картины как стимул для создания картин в жанре социалистического реализма?
Держать гения на крючке?!
Отличная мысль! Зачем упускать время, долго и основательно занимаясь перевоспитанием идеалиста в материалиста, рискуя при этом вообще загубить в нем таланты, если существует такой мощный стимул для направления творческой энергии гения в нужном государству направлении, как крючок?!"
Чекист поднялся из-за стола , в задумчивости пару раз пересек по диагонали кабинет. Потом остановился рядом с Сутыриным, оперся рукой о спинку его стула и твердым уверенным голосом подытожил:
- Мы организуем выставку твоих картин.
Анатолий в порыве чувств вскочил со стула, принялся с жаром благодарить чекиста, но Леонид Дормидонтович, вытянув вперед руку, малость умерил его пыл:
- К сожалению, это будет не сегодня и не завтра. Случай уникальный. Картины для выставки отберет специальная комиссия, а до ее прихода ты должен написать как минимум два шедевра в жанре социалистического реализма. Два шедевра, а не просто два профессионально намалеванных полуплаката в духе Дейнеки!
Блинов сжал пальцы в кулак и для убедительности выбросил перед носом художника два растопыренных пальца:
- Два! И оба должны не только воздействовать на человека, как лучшие из тех, которые я видел на квартире у Якова Васильевича Рубинштейна, но одновременно нести в себе заряд большевистских идей! Необходимо делом доказать, что ты стал нашим, советским художником, тогда все остальное пойдет проще.
- Я буду работать дни и ночи без отдыха, - заверил Анатолий, слегка отклоняясь от растопыренных перед его лицом пальцев чекиста и попросил: - Но пойдите мне навстречу, пришлите комиссию как можно быстрее. Время не ждет. У меня уже заготовлены эскизы для полотна с портретами вождей. Любой цельный художественный замысел, будучи при воплощении растянутым во времени, неминуемо превращается в ряд малосвязанных дискретных обрывков.
- Ты меня не понял, - опуская вниз руку, еще раз пояснил ситуацию Блинов. - Если члены комиссии не увидят шедевров в жанре социалистического реализма, ни я, ни ты, никто на свете не сможет им объяснить смысла отбора для выставки идеологически вредных картин. Твоих заумных рассуждений о необходимости их показа вождям они не поймут, потому как университетов не кончали. Единственное, что они могут понять, это твое желание показать процесс - как ты из болота мещанских, религиозных тем поднялся к вершинам пролетарского искусства. Только при такой подаче и благожелательных отзывах с моей стороны комиссия способна принять нужное нам решение.
- Но...
- Никаких "но". Таковы реалии сегодняшнего дня. Я лишь даю советы и рекомендации, окончательные решения о выставках всегда принимаются коллегиально. Чем быстрее ты создашь хотя бы пару шедевров в жанре социалистического реализма, тем быстрее явится комиссия, тем быстрее можно будет рассчитывать на открытие выставки. Разумеется, закрытой. Разумеется, прежде всего, с целью кратковременного отдохновения вождей от государственных забот и лишь потом для того, чтобы ты мог безошибочно отобразить на их лицах эти... Как их?
- Блики... Отблески светлого будущего...
- Во, правильно.
Леонид Дормидонтович ободряюще похлопал Анатолия по плечу. Тот поднялся со стула. Они пожали друг другу руки.
В конечном итоге оба остались довольны беседой. Один, добровольно явившись в организацию, где умение лгать возведено в ранг профессиональных достоинств, поверил услышанным там обещаниям. Другой, не зная законов творчества, возомнил, что гений сможет создавать шедевры, черпая темы и образы не из глубин своего "Я", а руководствуясь указаниями "подцепившего его на крючок" чекиста.
Глава двенадцатая
Весной 1937 года, после недолгого зимнего затишья, Молога снова пришла в движение. Тимофей Кириллович Летягин, из боязни быть узнанным, сам в город не выбирался, но из рассказов Константина Шабейко знал, что к середине мая все дома частного сектора уже были осмотрены на предмет их пригодности к переносу. Владельцы домов, износ которых, по мнению скороспелой комиссии, превышал норму, выдворены из города вместе с семьями. Вслед за выселенцами Мологу покинули те жители, которые в связи с отсутствием в семьях крепких мужских рук или по другим причинам сдали дома государству. Город быстро начинал пустеть. Улицы перегородили груды битого кирпича, сваленные деревья, столбы, остатки брошенного хозяевами домашнего скарба. Мимо них возникали объездные дороги. Завалы разгребали, но через день-два они появлялись в других местах. Даже на широкой главной улице города, Коммунистической (бывшей Петербургско-Унковской), иногда приходилось сворачивать на телеге с проезжей части на тротуар. По Старому бульвару вообще ни проехать ни пройти было невозможно, так как волгостроевцы завалили его стволами росших по обе стороны бульвара берез. В конце мая в городе прозвучали первые взрывы. Говорят, что в Заручье взорвали Вознесенскую церковь. Четырехъярусная колокольня, рухнув, подмяла обломками стоявший от нее в сторону реки на полсотни метров дом Василия Лебедя. Никто из людей не пострадал, но дом к перевозу стал не годен. Стены пятиглавого церковного храма взрывникам пришлось трижды сотрясать взрывами, но западная часть с фрагментом расписного свода все равно устояла - не хватило динамита. Теперь над Заручьем, как бы пытаясь защитить мологжан от выпавших на их долю испытаний, простирает длань евангелист Лука, покровитель художников и ремесленников.
