Борис Можаев - Полюшко-поле
Лубников встал навстречу Песцову, протянул руку:
- А мы вас ждем... Багажишко в машине будет? Мы в один момент все обделаем. Арсе! - повернулся Лубников к нанайцу. - Спущай снасть на воду. - И, молодцевато покачивая плечами, пошел к машине.
Арсе неторопливо выбил маленькую бронзовую трубочку и столкнул бат на воду. Песцов с Лубниковым принесли багаж, попрощались с шофером и уселись в бат.
- Поехали! - крикнул Лубников.
Арсе ловко прыгнул в корму и, балансируя, стоя стал отталкиваться шестом.
18
Село Переваловское растянулось по берегу Бурлита километра на три. Деревянные избы, крытые щепой, теснятся отдельными группами, разбросанными одна от другой, словно хуторки. В двух местах село прорезают протоки, через которые уложены неошкуренные ильмы для перехода. С ближайшей сопки к селу сбегает молодая поросль когда-то порубленного леса, и многие избы заросли по самые трубы узколистым темным бархатом. В ветреный день, когда потревоженные листья начинают рваться в небо, показывая свою белую исподнюю сторону, по деревьям пробегают серебристые волны.
Песцов временно поселился у Волгиных. Хозяин хоть и оклемался, как он сам говорил, но выглядел хмурым и вялым, словно недоспал.
- Ну вот и мне подсмена, - сказал Игнат Павлович Песцову. - Небось выберут тебя - может, и я на лечение угожу.
- Уж больно хорошо у вас летом! - восторгался Песцов. - Река, лес... курорт!
- Смотри не протяни ноги на этом курорте, - усмехнулся Волгин. - Тебе не с природой жить придется, а с людьми.
- А что - люди?
- Ничего... Поживешь - увидишь.
Песцов понимал, что его успех будет зависеть от того, насколько глубоко изучит он колхозные дела, да и не только дела. Поэтому он просил не торопиться с перевыборами. Он хотел окунуться с головой в эту неторопливую, как река, размеренную жизнь села.
Целыми днями Песцов обходил и объезжал колхозные владения то один, то вместе с Волгиным. Как-то в поле на второй день неожиданно встретились с Надей. Она ехала на велосипеде тропинкой сквозь зеленя овсов. Увидев Песцова, она резко затормозила, остановилась поодаль и смотрела не то с испугом, не то с недоумением.
- Ты чего? Не узнаешь, что ли? - спросил Волгин. - Песцов Матвей Ильич.
Надя наконец подошла, протянула руку:
- Здравствуйте! Значит, к нам в председатели? - и еще более смутилась от ненужного вопроса.
- А что, не гожусь?
- Нет, почему же? Я не об этом думала...
- Выберут его, никуда не денется, - сказал Волгин.
"Она, конечно, знала, что я здесь, - думал Песцов, - но почему не пришла ни разу в правление? Или боялась смутиться на людях?"
Она сильно изменилась с весны и мало походила на ту, какой увидел он ее впервые в райкоме. Весеннее солнце и ветер словно продубили ее кожу на лице, и теперь резко выделялись обтянутые скулы да заострившийся нос. На лбу, на щеках, как глинистые пылинки, прилипли мелкие конопушки. И вся она казалась какой-то вытянутой в этих спортивных рейтузах. И шея теперь казалась слишком длинной и руки слишком худыми, особенно пальцы. И только глаза под белесыми выгоревшими бровями все так же поражали застойной синевой.
Песцов увидел на руле Надиного велосипеда большое круглое зеркало и, чтобы нарушить затянувшееся неловкое молчание, спросил:
- Откуда у вас эта штука?
- Сенька, шофер наш, из машины выдрал, - ответил за нее Волгин, - да преподнес ей любовный подарочек.
- Какой там любовный подарочек! - вспыхнула Надя. - Как вам не стыдно?
...К Песцову вскоре привыкли. Колхозники перестали его стесняться и часто отпускали при нем крепкие шутки по адресу односельчан. Он услышал, что налогового агента Ивана Бутусова зовут по-уличному "Ванька Клещ", бухгалтершу сельпо - "Торбой", плотника Бочагова - "Шибаком". И каких только прозвищ не было здесь! И свой "Колчак", и "Японец", и даже "Кулибиным" звали кузнеца Конкина. По вечерам, когда бригадиры собирались в правлении выписывать и закрывать наряды, возле правленческого палисадника на скамейках рассаживались мужики. И тут можно было услышать самые невероятные истории. Особенно отличался Лубников. Не раз, полускрытый сумеречной темнотой, Песцов слышал, как шли разговоры о его собственной персоне.
- Сказать вам по секрету, мужики... Ведь я ишшо с весны знал, что Песцов к нам подастся в председатели.
- Да ну?
- Вот те и ну. Помните, с первесны он был у нас? Так вот, зашел он в тот наезд ко мне на конюшню. Верховой езде поучиться. Ну я, конечно, ему: аллюра три креста и "шенкеля в бок". В момент все приемы показал. Он и признался. Решил, говорит, к вам податься. Надоело мне, там от одних прениев голова кругом идет. А тут самая верная жизнь. Взять хоть твою конюшню: лошадки скотина умная, бессловесная и дух от нее здоровый. Конечное дело - и поллитровку не грех.
- Будя врать-то, - оборвал его Егор Иванович. - Может, он у тебя разрешение спрашивал?
- Разрешение не разрешение, а совет спрашивал.
- Х-ха! Да что ты знаешь? Что умеешь? Писать кнутом на спине у кобылы!
- Что умею?! Да если хочешь знать, Песцов меня своим заместителем назначит.
- Лошади не согласятся... Боюсь, не отпустят тебя, - сказал Егор Иванович под общий хохот. - Где они еще найдут такого разговорчивого кавалера?!
Лубников пренебрежительно сдвигал на затылок свою замызганную фуражку и спрашивал нанайца Сольда как ни в чем не бывало:
- Ну ты, брат, расскажи-ка нам, как с учителем спорил о происхождении человека.
Моложавый, лет за сорок, нанаец с черными жесткими волосами, торчащими во все стороны, как иглы у ежа, смущенно улыбаясь, начинал всем известный рассказ:
- На курсах в Приморске был. Неграмотность ликвидировал. Учительница наша говорила на уроке: "Человек произошел от обезьяны". Зачем, думаю, так нехорошо говорит? Плохой зверь обезьяна, маленький, трусливый... В зоопарке видел. А человек храбрый, ничего в тайге не боится. Неправда это, думаю. Нанайцы говорят - от медведя произошел человек. Это верно, медведь - зверь сильный, хозяин тайги. Встал я тогда и сказал учительнице: "Почему так плохо говоришь о человеке? Как мог человек от обезьяны произойти? Маленький зверь обезьяна. Неправда это!" Она отвечает: "Это давно было, еще до ледников больших..." Много говорила - слова все непонятные. Не запомнил я их... Слушал я, слушал... "Понятно, Сольда, теперь?" "Понятно, говорю, один человек произошел от обезьяны, другой от медведя".
Все дружно засмеялись. Лубников хлопал рукою по коленке и плевал себе под ноги.
- Эй, Кулибин, расскажи, как кузницу сжег?
- А черта ль в ней, в кузнице! - огрызался дед Конкин, оглаживая свою барсучью бороду. - Одно названье и есть, что кузница.
Один по одному выходили из конторы правленцы и присаживались тут же на скамьях. Разговор становился всеобщим. Песцов часто и сам не замечал, как оказывался втянутым в эти бесцельные, как ему казалось, беседы.
- В самом деле, кузница у вас обгорелая какая-то, - заметил Песцов, вспомнив обуглившиеся, черные, точно покрытые растрескавшимся лаком, бревенчатые стены.
- Это вот мудрец - литейную из кузницы хотел сделать, да чуть под суд не пошел, - ответил Иван Бутусов, широкоплечий, скуластый мужик, кивая на деда Конкина.
- Мудрец не мудрец, а кольца отлил из бронзы, - ответил обиженно Конкин.
- И крышу сжег, - сердито вставил Волгин.
- Да ей и цена-то - грош.
- Как же это случилось? - спросил Песцов.
Волгин начал неторопливо рассказывать, посмеиваясь. Конкин ревниво следил за ним, склонив голову.
- Задумал он кольцевые подшипники отлить. Смастерил вентилятор, слепил из глины форсунку наподобие ночного горшка, только горлышко узкое. Подладил ее снизу к горну, навалил кучу древесного угля и дунул. Уголья-то как пушинки разлетелись, искры в крышу. А крыша из щепы, что порох. В момент занялось и пошло рвать. Сбежался народ. А он крутится возле кузни, машет руками, как кочет крыльями, и кричит: "Граждане колхозники, не гневайтесь. По техническим причинам пожар произошел..." Затушили. Вошли в кузницу. Увидел я эту форсунку и спрашиваю: "Что это такое?" А он отвечает: "Это мое техническое изобретение". Эх, тут я и взбеленился. "Я тебя за такое пожарное изобретение, говорю, под суд отдам! Мы тебе трудодни платили, а ты изобретениями занимаешься... Работать надо, а не изобретать!"
Песцов крутил головой и смеялся.
- Оштрафовал он меня на десять трудодней, - сказал, смешливо щурясь, Конкин. - А я ему вынул из кармана гривенник, отдал. В расчете, говорю, Игнат Павлович. По копейке на трудодень, ты больше и не даешь.
Все снова загоготали.
- А бронзовые кольца все ж таки отлил.
- Ты лучше скажи, как на Бутусова в суд хотел подавать? - спросил Конкина Лубников.
- Я его Кулибиным обозвал, - стал услужливо пояснять Бутусов. - Ну, пацаны и подхватили: "Кулибин, Кулибин!" Он так обиделся - жалобу в правление написал. В суд, говорит, подам. За оскорбление личности. Ну там ему шепнули: "Темнота! Кулибин - великий механик".
