Шломо Вульф - Убежище
Дождались автобуса до метро, а от Балтийской -- совсем рядом. Вот я и дома, сто лет бы его не видеть... родительский этот дом, начало начал. Нашли мне надежный причал! Те же гнусные рожи на кухне, только что не вызвериваются, не игнорируют, а здороваются. Маленькие такие, самый высокий мне по плечо. Такая популяция выжила в лихие годы некогда славной красивыми людьми России.
Только и сердиться на них как-то грех. Жалкие граждане великого города, северной столицы сверхдержавы. Один костюм и одна пара туфель на главу семьи, ни тебе холодильников, ни стиральных машин. Телевизор один на всю квартиру и тот с линзой.
Маргарита Леопольдовна, по словам ее официального оппонента Савелия Кузьмича, оказалась живучей, как клоп из фронтовой землянки. Пережила разруху, нэп, социализм, блокаду, гибель кота. Такая, пожалуй, и коммунизм переживет. Меня она встретила довольно радушно. Я же ей тогда, после трагической гибели Персика, как только она выписалась из больницы, котенка подарила. Она его, оказывается, с тех пор вообще на кухню, к этим бандитам, не выпускала ни разу. Но меня тотчас пригласила в свою темную вонючую до полного безобразия комнату и гордо показала огромного, жирного от безделия Марсика. Тот мне что-то промурлыкал, когда я его погладила по вздрогнувшей от незнакомой руки спине, спрыгнул на пол, потягиваясь во все стороны. Такой, пожалуй, в кузьмичевую кастрюлю и не влез бы.
Мама мною ужасно гордится. И что я ее на голову выше, что инженер, что вот мне сто пятьдесят рублей, представляете, только в один конец государство заплатило за самолет, чтобы я лично профессоров тут уму-разуму учила. И, главное, что я ей ежемесячно по двадцать рублей перевожу.
Я же в этой затхлой атмосфере долго пробыть не смогла. Попила с мамой чаю и вышла на свою гнусную Дровяную улицу, стараясь скорее с нее свернуть на приличные проспекты. И вообще что-то ну никакой ностальгии и там у меня не было, и тут не проявилось. Город как город. Столько тут всякого было...
***
Ноги сами понесли меня к Технологическому, а оттуда на метро до Чернышевской. А там и Суворовский, а на нем, как серый мрачный ледокол -нужный институт. Тот же унылый вестибюль с телефонными кабинками, тот же вахтер с теми же зелеными пограничными петлицами. Надменный, как все это здание, весь этот родной город. В убежище лучше... Я сдаю в гардероб свой плащ, показываю дежурному мои документы. Тот куда-то звонит. "Зайдите в третью кабину, будете говорить с Александром Дмитриевичем Антокольским."
Профессор был по-профессорски вежлив, но времени у него для меня сегодня, в пятницу, нет. Он предлагает мне на выбор либо прогулять сегодня, а в понедельник с новыми силами с утра к нему, либо изложить сначала суть нашего проекта его референту. Терять времени не хочется. Я соглашаюсь на референта. "Сейчас он к вам спустится, Татьяна Алексеевна. Простите, но у нас сегодня такой переполох, что в отделении даже негде вас принять. Не обижайтесь, ради Бога. Я даже адмиралов иногда вынужден принимать в вестибюле. Моего референта зовут Феликс Ильич Дашковский."
Вот так!.. А я-то думала, что буду избегать, или, напротив, унизительно искать случайной встречи. А тут вот он, собственной персоной стучит каблуками по столичному паркету, в черном костюме, крахмальной рубашке, галстук развевается из-под небрежно расстегнутого пиджака. Референт, ишь ты! Адмиралов принимает в сенях... Человеком стал мой Фелька-барбос, как его неизменно звал Водолазов. Интересно, ему сказали, какая его, Ильича, тут Алексеевна ждет? Быстро же мы с ним до отчеств дослужились... И-интересно-о что это сейчас будет...
Наяву Феликс совсем не романтичен и не демоничен. Парень как парень. Похудел, подурнел. Какой-то стертый что ли. Да нет, ему и в голову не пришло, что это я его жду. Как только узнал издали, тормознул всеми двумя таким резвыми копытами, конечно, потрогал левое ухо правой рукой и наоборот, чтоб не было иллюзий, кто это ко мне спешит. Потом даже сделал неуловимое движение -- побежать в обратном направлении. Я уже наблюдала его манипуляции с любопытством.
Вот он взял себя в руки. Долго о чем-то говорит с вахтером. Тот горячо возражает. Феликс лезет в нагрудный карман и что-то показывает вахтеру. Дядька ухмыляется, вертит, я уже поняла, авторучку с раздевающейся красоткой. Наконец, дает Феликсу ключи. Он спускается ко мне по ступеням и широкого улыбается. Господи, да я же за одну эту его улыбку умереть на месте готова!..
"Танечка... А я думал, ну и совпадение, такое имя отчество. А это действительно моя Тайка..." "Ну уж и твоя," - я небрежно подаю ему руку. В огромном зеркале вижу нас обоих. Какая была бы пара, Боже мой! И какое счастье, что я к поездке заказала у старого еврея на Океанском проспекте этот костюм. Я в нем просто как кинозвезда. Да еще такая похвальная сдержанность, высокая прическа, нездешний ровный морской загар, подчеркивающий сверкающие от волнения синевой глаза. Ну-ка, подумай, не продешевил ли? Ведь мы с тобой на равных по карьере, если я не выше. Как-никак, авторский проект от имени крупнейшего завода и ЦКБ при нем представляю. Ожидал ли?
Не ожидал. Растерян. Нашу встречу небось тоже представлял иначе. Что я его выслеживаю, а он снисходительно меня уговаривает смириться. А я безутешно рыдаю, а он меня снисходительно утешает. Бар-р-босина...
Вахтерская в нашем распоряжении. Мы садимся на продавленный и засаленный дежурный диван, рядом чайник, немытые стаканы в подстаканниках, как в поезде, на котором мы ехали когда-то в Севатополь. "Как в купе, помнишь, Тайка, - тихо говорит он, осторожно беря меня за руку. -- Ты меня вообще-то вспоминала?" Еще бы! Знал бы он, чего мне стоила эта разлука! "Тебя? - я оглядываю его с головы до ног. -- Конечно, Ильич. Ведь немало было чего вспомнить. А ты?" "И я тебя все время вспоминаю, Алексеевна, берет он мой тон, но рука, сжимаюшая мою кисть говорит совсем другим тоном. Да и моя рука такие ему токи выдает...
Наконец, наши глаза встречаются, и мы тотчас кидаемся друг к другу, задыхаясь от оглушающего поцелуя. Когда он откидывается на спинку диванчика, я его не узнаю. Таким жалким я его никогда даже не представляла. -- Что мы наделали, - шепчет он. -- Господи, что я наделал!.."
Я же вообще не могу придти в себя, наклонилась к своей модерной юбке и содрогаюсь от рыданий. "Я всегда любила только тебя, - говорю я те слова, что мне запретил врач после того приступа в мужской день. -- Только тебя! Ты один для меня на всем белом свете..." "И я!.. - кидается он на колени передо мной на заплеванный пол. -- Я, без пяти минут отец своего ребенка, люблю только тебя."
Я встаю, поднимаю его за локоть, усаживаю на прежнее место и открываю свой чемоданчик. "С ума сошла, - поражается он. -- Я и думать не могу о делах!" "Дурак ты мой, - я достаю их бокового карманчика подаренную как-то Ариной заветную плоскую флягу, из другого -- раскладные стаканчики. -- За встречу, родной. За твою Тайку, за моего Феликса, на ком бы ты ни женился, и за кого бы я ни вышла." Коньяк обжигает все внутри, но приводит нас в себя.
"Так ты тоже... За кого же?" "Ты его не знаешь, - старательно вру я. -Достойный человек. Он все о нас с тобой знает." "Все?.." "Ну, я же не ты. Конечно, не все. Но знает." "Таня, скажи только одно. Он тоже еврей?" "Конечно. Куда мне от вас деться? Я теперь активная сионистка. Меня даже в КГБ допрашивали." Он вдруг смертельно бледнеет, выхватывает мою флягу и пьет прямо из горлышка.
"Феличка, - сжимаю я его руку. -- Что ты себе вообразил! Ничего страшного. Поговорили, попугали и сразу же отпустили... Я же ничего и не успела сделать противозаконного. Выступила на митинге "Руки прочь от Каира" в защиту Израиля..."
"С ума ты сошла! Ничего себе -- ничего противозаконного! Да здесь за такое!.. Даже не представляю... лагеря!.. Господи, нам-то с тобой какое дело до этого Израиля! У нас совсем другая Родина. Да гори он синим пламенем... это... прости, Таечка!.. Совершенно чуждая нам страна. Я недавно говорил с одним возвращенцем. Там и евреев-то нет, если не считать каких-то черномазых иудейского вероисповедания и ряженных - фанатиков с пейсами. Все вокруг тупые, наглые и агрессивные. Даже нам, чистокоровным советским евреям, там места нет, а уж к нашим нееврейским родственникам там вообще относятся чуть ли не как к жидам в Царской России." "Пропаганда?" "Нет, Тайка! Будь осторожна. Это у сионистов пропаганда, что нас там ждут. Мы нужны одной-двум организациям, наживающимся на алие..." "На чем?" "На эмиграции, которую они фальшиво называют репатриацией, восхождением из галута, на иврите -- алией." "А галут это что?" "Тайка, ну какая же из тебя, к черням, сионистка! Элементарнейшей терминологии не знаешь. Галут -- пребывание евреев на чужбине, даже если они, как мы, на этой "чужбине" родились в десятом поколении. Дашковские, да будет тебе изветсно, служили еще Ивану Грозному, есть упоминание в хрониках! А, по раскладу сионистов, тут, у себя на родине, мы в галуте, а там, в черте-кем для нас организованном гетто-Израиле, видите ли, дома. А на деле..." "То же самое мне говорил кагэбешник. Так кто же врет?" "Те больше наших." "А правда где?" "Для каждого своя. В меру воспитания и культуры. Та страна - для евреев-жлобов, гордящихся своей беспринципностью, подлостью, наглостью и торгашеством -- качествами, за которые нас веками ненавидели все народы на земле. А эта -- для евреев-подвижников, созидателей, снискавших нам всемирное уважение. Тебе же просто повезло, что твой демарш случился не в Ленинграде, где КГБ куда строже, что ты русская и что твой муж, скорее всего, пока не замешан нигде всерьез. Не слушай никого, Танюша, а то из-за совершенно чуждых для тебя ценностей так влипнешь, что наши с тобой фантазии..." "Феля, у меня нет никакого мужа." Он моргнул и стал меня целовать, как умел только он, сжав мои виски своими тонкими нежными пальцами и намеренно сгибая во все стороны мой нестандартный нос.
