Сергей Лукницкий - Киллеров просят не беспокоиться
-- Что-то наш Коленька сам на себя не похож, -- заметила Анна Михайловна в воскресенье, когда состоялся традиционный прием его матушки в доме Нестеровых.
-- Может быть, влюбился? -- не очень осторожно предположила свекровь, и Анна Михайловна почувствовала острую обиду.
Ей всегда казалось, что если супруг увлечется кем-то за долгие годы их совместной налаженной жизни, то она отнесется к этому бережно, как к первой любви собственного сына.
В любом случае это будет лишь страсть, которая рано или поздно погаснет, но чувство-то само по себе прекрасное. "Только влюбленный имеет право на звание человека", -- это сказал Блок. И она простит, перетерпит, она умеет терпеть, она мудрая.
Но замечание свекрови оскорбило именно Анну Михайловну, словно ее признали проигравшей. Николай Константинович выправил ситуацию.
-- Мне повышение дают и должность предлагают, -- женщины посмотрели на него, и восторженный их взгляд говорил лишь одно: "гений". -- Но это все. Пока ничего не скажу. Все потом.
Его действительно переводили из МВД. И он должен был пройти проверку и стажировку в ФСК -- тогда это была ФСК.
Все начало разрушаться с одной дурацкой провокации, когда в метро, по пути к ней на "Пролетарку", Нестеров спросил: "Ты меня любишь?" А Марина ответила "Нет".
Она пошутила, а он развернулся и ушел, уехал домой. В тот зимний день был день его рождения, они ехали с сумками к ней домой, чтобы вновь, словно по заданной программе, по приходе приготовить ужин, выпить, закусить и упасть в мягкие подушки на ее софу. Устроившись в банк по специальности, она прилично обставила комнату. И очень гордилась тем, что всего в этой жизни добивается сама, если не считать пятерок по уголовному праву. Нестеров в том году отрастил небольшую седоватую бородку, которая ему очень шла, накупил себе несколько новых костюмов и даже заказал у соседки-"челночницы" польскую дубленку на зиму.
Он поехал домой, где его не ждали так рано, стол еще не был накрыт, жена и дочь хлопотали на кухне. Коротая время, он решил съездить, заправить машину. Подъехал к бензоколонке. Тут к нему подошел субъект и елейным голосом предложил купить академическое издание "Толкового словаря" за семьсот рублей.
-- Почему так дорого? -- спросил Нестеров. -- Я уже купил за четыреста.
-- Это особое издание, -- просюсюкал субъект, -- здесь вдобавок собрана вся ненормативная лексика.
-- Так ты что, за то, чтобы прочитать в словаре слово, которое каждый день любой видит на заборе и в лифте, берешь целых триста рублей? -возмутился Нестеров и повесил заправочный пистолет на место.
Дома он прошел в свой кабинет, где стал готовить какую-то лекцию, кажется, про субъективную сторону преступления. А Марина, вся в слезах, испытывая острое чувство собственной вины, ходила под его окнами, всматривалась в фигуры прохожих, искала его взглядом. Так она простояла часа два, пока Нестеровы не собрались за праздничным столом, в кругу друзей и родных. А Марина поплелась вверх по Большой Бронной, к метро, задыхаясь в рыданьях от страха, что потеряла его навсегда.
Может ли молодая женщина простить возлюбленному свои безутешные слезы? Никогда. Рано или поздно, не видя изменений в собственной жизни, устав от отговорок Нестерова: "нам и так хорошо", она отчаялась. Он стал замечать мимолетные, еле заметные признаки не то, чтобы отвращения, но нежелания Марины заниматься с ним любовью. Но каждую неделю, каждый день он приходил к ее банку, даже в обеденный перерыв, звонил, вытаскивал ее на прогулки, на выставки, на концерты. Он не мог думать ни о каком назначении: все его мысли заполняло ее голубоглазое, румяное личико с красными зацелованными губами и родинкой на правой щеке. Физическое ощущение ее прикосновений, атласной кожи, шелковых волос преследовало его. Он стал даже следить за ней, "вел" ее от работы до дома, иногда открываясь, словно случайно наталкиваясь на нее в толпе.
Однажды Марина свернула от работы не к метро, а вправо, на троллейбусную остановку. Нестеров не знал, что ему делать. И тут случилось непредвиденное. Она уже подходила к дверям троллейбуса и вдруг обернулась, посмотрела на него в упор чужим ненавидящим взглядом. Нестеров успел только сказать, что едет из Академии в университет на Манежную, и двери захлопнулись. И все-таки он проследил за ней. Может быть, он бы и свернул к собственному дому, но тут как нарочно подошел еще один троллейбус No 1 и повез его вслед за Мариной на Арбат.
Он дождался, когда она выйдет из дома в Серебряном переулке, куда вошла три часа назад. Он стоял далеко, за перекрестком. Марина вышла из ворот дома и села в серый "вольво". Заметив Нестерова, она заволновалась. Секундой позже в машину забрался лощеный щеголь, и они проехали мимо. Нестеров увидел Марину, на ее плече лежала рука ее нового возлюбленного.
10
-- Да ну, не этот, -- ворчал следователь УВД Полковский на жену, -принеси тот, что в Москве покупали, розовый.
-- Чем тебе этот-то плох? Отличный галстук.
Полковский засопел.
Клава принесла другой. Дочь -- младшая Клава, наглаживала через тряпочку брюки в коридоре, утюг был тяжелый, бабушкин, от него шел особый запах раскаленного железа. Полковский натягивал накрахмаленную рубашку, вдевал в манжеты запонки в виде якоря, подаренные сослуживцами в память о службе на флоте, во время армейской молодости. Напевал:
Когда в море горит бирюза,
Опасайся шального поступка.
У нее голубые глаза
И дорожная серая юбка.
Увидавши ее на борту,
Капита-ан выходит из рубки,
И становится с трубкой во рту
Возле девушки в серенькой юбке...
Брось, моряк, не грусти.
Не зови ты на помощь норд-веста.
Эта мисс -- из богатой семьи.
И к тому же -- другого невеста.
А наутро в каюте нашли,
Капитанскую верную трубку.
И, при матовом свете свечи,
Всем знакомую серую юбку...
Сегодня он встал рано, раньше, чем зазвонил будильник, стал действовать по пунктам, намеченным с вечера: умылся, постриг ногти на ногах и руках, почистил уши, побрился, побрызгал себя из пульверизатора одеколоном. Отец Полковского был первым парикмахером, приехавшим в эти края. От него и досталась сыну в наследство эта в наше время очень опасная, допотопная бритва и пульверизатор с рыжей резиновой грушей, вправленной в продранную сетку, когда-то натянутую на грушу, чтобы та не слишком раздувалась.
Жена уже суетилась на кухне. Ей тоже предстоял нелегкий день. Полковский велел быть всем начеку, готовить праздничный обед, самим приодеться, а не ходить по квартире чувырлами в драных футболках и лосинах, обтягивающих мощный целлюлит: в любую минуту Полковский может вернуться с важным и дорогим гостем из Москвы.
-- А вдруг это его шанс? Москва -- это вам не Новый Угенгой. А тут целый генерал прилетает.
-- Саша, ты у меня настолько непробивной, что если кто и поедет в Москву, так Нахрапов какой-нибудь, а может, и твои собственные подчиненные, но только не ты, -- подначивала Клава, ставя на стол яичницу и черный кофе.
-- Вот увидишь, на этот раз все будет по-другому. Нахрапов -- дурак. Он думает, что дело уже им раскрыто, а сути так и не понял. Держит в СИЗО невиновного человека, как будто сам не понимает, что все шито белыми нитками.
-- Если белыми нитками шита белая простынь, это очень правильно, Саша.
-- Ты-то хоть не умничай! -- вскипел Полковский. -- Ну вот что вы тут обе маячите? Кто-нибудь погладил рубашку, брюки?!
И вот наконец, с чувством полного собственного совершенства, Полковский выбежал на улицу, где его ждала машина, выделенная начальником Управления для встречи Нестерова. Полковский подгонял водителя всю дорогу: необходимо было первым прибыть к самолету и увезти Нестерова на своей машине под носом у Нахрапова -- это был основной пункт плана следователя Полковского.
В том, кто быстрее зафрахтует эфэсбешника, состоял извечный спор милиции и прокуратуры. Стоило посостязаться.
Нахраповы эту ночь не спали: ругались. Еще с вечера Алексей Николаевич обнаружил, что жена завелась. Придя со службы, он столкнулся с молчанием Жанны Прокопьевны. Та ходила надутая, как боксерская перчатка, но никак не могла начать высказывать наболевшее.
-- Ужинать я буду сегодня? -- буркнул Алексей Николаевич, целых десять минут просидев на диване в гостиной, наблюдая, как жена протирает полки, отвернувшись от него.
-- Что ты, ребенок? Поди и приготовь себе.
-- Может быть, мне еще помойное ведро вынести? -- предложил Нахрапов невероятное.
-- А почему бы и нет?
Нахрапов схватил ведро, выскочил с ним во двор. У мусорного бака прохаживалась, ожидая очередную жертву, старуха общественница.
-- У тебя есть справка из РЭО, что ты здесь живешь и оплатил право пользование помойкой? А то ведь скоро таких судить будем.
Нахрапов рассвирепел:
-- Да я сам тебя сейчас посажу, старая калоша.
-- Меня-то за что? -- опешила общественница, по тону собеседника сообразив, что перед ней не простой смертный.
