Пётр Полевой - Кудесник
— Что врешь, что путаешь?! — передразнил их Прошка. — Ступайте, дьяволы, сами посмотрите!..
Никто на этот довод ничего не нашелся ответить. Все друг на друга посмотрели и не сдвинулись с места.
— А и то вам еще вот что скажу, — догадался Прошка, — что никак я самого дьявола-то и в калитку впускал! В образе инокини хворой… Она, видно, дьявол-то и была!
— И той нет? — спросили холопи.
— Ни слыхом не слыхать, ни видом не видать!
— И тоже ряса здесь? — спросил конюх.
— Здесь и лежит… рядом с барским платьем!
— Тьфу, пропасть! С нами крестная сила! Вот ведь напасть какая на нехристей стряслась! — сказал конюх. — Ну, да уж пойдемте, братцы, вместе, всем сходней, — посмотрим, что там есть? Ведь Прошке тоже не гораздо верить можно…
После некоторого колебания все двинулись в дом гурьбою — не без оглядок, не без опасения… Обошли все комнаты, заглянули во все закоулки; смотрели даже под лестницей, в чулане, под ларями, полками, кроватями — и нигде ничего не нашли.
— Что за притча! Серебро, деньги, меха — все раскидано, все наружу побросано, словно тут воры были или сам Мамай воевал, — и только самих хозяев нет!
Пошли и в сад, и в огород, — все кусты там осмотрели и, наконец, нашли натоптанный след к лазейке…
— Э-э-э! Да они, должно быть, тягу дали? — догадался конюх. — Дело тут не очень чисто… Ребята! А не заглянуть ли нам к ним в погреб: тамо ведь у дохтура Данилы добрые меды и вина хранились…
Мысль понравилась, — соблазн был не малый! Кто-то заметил, что погреб на замке, но другой, догадливый, тотчас же нашелся сказать, что «без хозяина и замок не служит» — и все, кроме Прошки, направились к погребу.
А Прошка подумал неспроста, что пока они там будут в погребе распоряжаться, он будет иметь время кое-что поценнее прибрать к рукам.
«А там, как поприпрячу деньги да меховую казну, получше которая, так я их вот как пугну: оденусь в платье дохтура Данилы, выйду на крыльцо да как зыкну на них! То-то смеху будет потом!»
Задумал — и сделал! С ловкостью опытного, бывалого вора, очень быстро связал Прошка деньги и меховую казну в узелки, порассовал все это по кустам в огороде, а два большие жалованные кубка даже успел зарыть в гряды с капустой, и, придя в опочивальню старого доктора, скинул с себя свою холопью круту и стал рядиться в дохтурское немецкое платье… Обрядившись вполне плутоватый холоп вздел на голову и ту бархатную шапочку с кистью, в которой доктор постоянно ходил дома, взял в руки трубку его, и вышел на крыльцо.
Но он не успел еще и рта разинуть, как в тупике раздался какой-то необычайный шум, крики, топот множества ног, лязг и бряцание оружия… Потом послышались тяжелые удары в ворота и крики:
— Эй, отворяй! Отворяй живей, не то сорвем ворота с петель!..
Перепуганные холопы выскочили из погреба, бросились отворять калитку, которая разом распахнулась настежь… Два-три десятка стрельцов с бердышами и копьями в руках мигом ворвались во двор, отворили ворота, и другая ватага их, в полсотни или более, волною хлынула во двор и окружила холопей.
— Где кудесник? Где дохтур Данила? Где сын его? Давай их нам сюда! — кричали стрельцы, между которыми было уже много пьяных.
— Отцы родные! Благодетели! Не знаем, не ведаем, ей-ей не ведаем! — вопили насмерть перепуганные холопи. — Мы и сами их искали, да не нашли!
— Врете, собачьи дети! Выдавай проклятых нехристей! Ведь все равно найдем… И если найдем, так и вас рядом с ними искрошим!
— Ищите, где хотите! Дом весь пуст! — клялись и божились холопи, ползая на коленях пред рассвирепевшими стрельцами.
— Эй, братцы! Кто же это там на крыльце стоит? Вон! — крикнул один из стрельцов, указывая пальцем по направлению к крыльцу, на котором ни жив, ни мертв стоял Прошка в дохтурском платье.
Стоял и, от страха не чувствуя под собою ног, не мог ни шевельнуться с места, ни произнести ни звука…
— Он это… он самый! — крикнули холопи, обрадованные нежданным появлением своего хозяина.
Неистовый крик радости и зверского довольства раздался из толпы стрельцов. Все бросились к крыльцу с криками.
— А, кудесник проклятый! Отравитель! А! Попался!.. не уйдешь теперь! Хватай его, ребята! Бей! — слышались крики.
Десяток дюжих рук стащили Прошку с крыльца, и прежде чем он успел крикнуть: «Я Прошка! Прошка! Я не дохтур!» — его уж бросили на землю, топтали ногами, били древками копий и бердышей, волокли из стороны в сторону по двору!.. Кто-то ткнул его в бок копьем, другой отхватил у него руку ударом бердыша… Через несколько минут он уже представлял собою одну сплошную окровавленную массу…
— Стойте, стойте, братцы! Ведь его приказано живьем доставить… пытать в застенке! — спохватился кто-то уж слишком поздно.
— Ну, брат! Теперь уж пытай — не пытай, — ничего от него не допытаешься…
Кто-то из холопей из-за спины стрельцов глянул на убитого и вдруг крикнул:
— Батюшки! Да ведь это вы не дохтура, а Прошку убили… холопа дохтурского!
— Полно врать, разве не видишь? — с некоторым смущением заговорили убийцы.
— Разве не видишь, у него крест с ладонкой на шее? — еще смелее выступил холоп. — Чай у нехристей креста не бывает!..
Руки полезли в затылок, брови нахмурились: «первый блин да комом!»
— Да сам-то где же? Сын его где? — загалдели опять стрельцы, стараясь скрыть свое смущение.
— А вот подите — ищите их! Мы нешто за них в ответе состоим? Нешто скрывать их станем? — закричали в свою очередь и ободренные холопы.
Стрельцы бросились в дом, в сад, в огород, все обыскали, перерыли — и убедились в том, что кудесник, кем-то предупрежденный, ушел заранее чрез лазею из огорода в ограду соседней церкви.
— Ну, коли смерть ему на роду написана, — не уйдет от нас! — злобно говорили они, очищая двор дохтурского дома и стараясь утешить себя в неудаче.
XXIV
Роковой день
Доктор Даниэль, переодетый странником — в тот самый страннический костюм, которым сын его Михаэль так часто прикрывал свои вечерние посещения Алены Михайловны, выйдя из лазеи в ограду церкви, долго не мог совладать с собою и с тем порывом чувств, который охватил все его существо при прощании с сыном. Ему припомнилось отрадное слово его дорогого Михаэля — этого сына, который готов был для отца на всякое пожертвование, — и слезы лились у него из глаз, лились неудержимо. Пройдя чрез ограду, только что отпертую сторожем, который полез звонить на колокольню, доктор Даниэль вышел в незнакомый ему переулок и пошел, что называется, куда глаза глядят. На улице было не вполне светло, и наш странник шел наугад, не слишком хорошо знакомый с закоулками Москвы, вне той центральной части города, среди которой он почти постоянно вращался.
Долго-долго ходил он, наконец почувствовал утомление и присел на лавочке около какой-то церкви, среди толпы других странников и нищей братии, выжидавших конца обедни, чтобы собрать милостыню с православных. Об этой милостыне и тех житейских прелестях, какие она может доставить, — только и речи было между этим людом.
— Купец-то этот, толстопузый чорт, — говорила одна из нищих, — ведь он никому больше грошика не даст, словно у него неразменный грош в кармане! А ведь сам как богат, — врозь лезет от денег.
— Э-э, матушка! С деньгами только и житье. Без денег ты везде худенек!
— Вестимо, уж без денег-то что за житье! Что встал, то за вытье! — со вздохом добавил какой-то худой, безногий старик.
«Что и в деньгах! — думал несчастный доктор Даниэль, прислушиваясь к этим речам. — Все бы деньги, все свое богатство, всю казну мою и достояние отдал бы теперь за одно слово, за одну надежду на спасение».
И ему опять вспомнился его дом и дети, и тот семейный праздник, который готовился на сегодня, и его мелочные, ничтожные заботы о пустяках, о подробностях свадебного обеда — о цветах! И как же горько насмеялся он над самим собою при этих мыслях…
Отдохнув немного, он побрел далее, еще перешел несколько улиц и, чувствуя, что ноги под ним подкашиваются, зашел в одну из церквей, по пути. Там присел он на колени в одном из самых темных углов притвора. Народу в церкви было много; кадильный дым синими слоями носился в воздухе над головами молящихся; стройное пение слышалось с клироса… Вдруг какой-то далекий и чуждый звук нарушил эту гармонию. Какие-то крики, сначала отдаленные, а затем все более и более приближавшиеся, долетали до слуха фон-Хадена. Эти крики изредка смолкали и сменялись бестолковым треском барабанов и гудением бубен, которые в свою очередь покрывались криками. В церкви произошел переполох. Многие, забыв о молитве, бросились в притвор — посмотреть, что происходит на улице. Доктор Даниэль, трепеща от страха, не смел двинуться со своего места и услышал явственно неистовые крики подступавших стрельцов:
