Александр Шеллер-Михайлов - Господа Обносковы
При появлении графа в комнате, где стоял гроб покойного Обноскова, Алексей Алексеевич тотчас же подошел к почетному гостю и предупредительно попросил его стать на самое удобное место.
— Пожалуйста не беспокойтесь, — ответил граф, — мне совершенно все равно, где стоять.
— Помилуйте, граф, — рассыпался Обносков, — тут постоянно будут сновать мимо вас и тревожить вас посетители.
— А я вот в уголок проберусь, — ответил граф и пробрался в уголок, скромно извиняясь перед теми лицами, мимо которых он пробирался и которых, по его мнению, а не в действительности, он потревожил.
Обносков сбил всех с ног, посылая гонца за гонцом торопить запоздавших попов, и снова возвратился к графу. Он, кажется, начинал мозолить глаза значительному гостю; это дало повод тому подумать, что Обносков напрашивается на разговор, и снисходительный аристократ счел своим долгом исполнить желание не отходившего от него ближнего.
— Вы, кажется, распорядитель похорон? — спросил граф, чтобы как-нибудь начать беседу.
— Да… У дядюшки не было других ближних родственников мужчин, кроме меня, — ответил Обносков, делая умилительно-почтительное лицо.
— А! так это вы, значит, ездили, как я слышал, оканчивать ученье в Берлин?
— В Гейдельберг, — поправил Обносков.
— Да, да, виноват, в Гейдельберг. Мне так и говорил мой покойный друг… Рано он у нас свернулся, — вздохнул граф. — Прекрасная была душа!
Обносков потупил глаза и тоже вздохнул, услышав эти теплые слова.
— Скажите, граф, — начал он нерешительно через минуту, — вероятно, общество «Водяных сообщений в России» выдаст какое-нибудь вспомоществование родственницам дяди?..
— Непременно, — утвердительно отвечал граф. — Я думал, что вы уже получили деньги на похороны, ему назначена тысяча рублей… Конечно, это небольшая сумма, но что прикажете делать: больше мы не могли выдать… Времена, времена плохие! — приподнял граф плечи.
— Кажется, в компании обыкновенно выдается годовое жалованье, — несмелым тоном заметил Обносков.
— Да, но это не идет в счет похоронных денег. Я уже озаботился, чтобы единовременное пособие было выдано жене покойного.
— Вы, вероятно, введены в ошибку: он не был женат, граф, — быстро перебил Обносков, и его лицо зарумянилось от волненья.
— Ну да, ну да, — повертел граф рукою в воздухе. — Не был венчан… Но это все равно. У них были дети.
— Помилуйте, это совсем не все равно, — уже совершенно серьезно проговорил Обносков.
— Ну, конечно, конечно, не все равно, — ответил граф совершенно спокойно, но у него слегка покоробило лицо, так что посторонний наблюдатель мог бы заметить под маскою этого наружного спокойствия следы подавленной досады. — Но я хотел сказать, — продолжал он, — что покойный мой друг жил столько лет с этой женщиной в гражданском браке…
— У нас, граф, не существует подобных браков, — холодно заметил Обносков.
— Э, боже мой, вы гоняетесь за словами! — нетерпеливо произнес граф, едва не топнув ногою.
— Не за словами, а за идеями, за идеями! Гражданский брак выдумали нигилисты, а это была просто незаконная связь…
— Ну, связь, прекрасно! Вам нравится это слово, возьмите его. Но эта связь продолжалась столько лет и была так серьезна, что ее нельзя считать простым развратом, и та женщина, с которой жил мой покойный друг, имеет право на нашу помощь.
— В этих делах, граф, давность по нашим законам ничего не поправляет, — настойчиво стоял на своем Обносков. — И никто не имеет права отдать этой женщине деньги, следующие наследникам моего дяди, никто!
— Я! — резко проговорил граф Стругов, уже метавший глазами молнии на Обноскова. — То есть наша компания, — вдруг спохватился граф, увидав, что Обносковым подмечено его раздражение, и принял снова свое холодно-спокойное выражение.
— Разве вы, граф, и ваша компания стоите вне общих государственных законов? — едко спросил Обносков.
— Нет-с, как можно! Мы подчиняемся им, как и все другие, — уже насмешливо ответил граф.
— Так как же вы отдадите наши деньги ей?
— Не ваши, а свои. Мы их и за окно можем бросить, — уже совсем весело усмехался граф и смотрел на Обноскова как-то сверху вниз, точно перед ним находилась какая-то маленькая, едва заметная букашка.
— Да ведь эти деньги нам следуют по закону! — волновался Обносков.
— По какому? — бросил на него насмешливый взгляд собеседник. — Где это вы нашли закон, что компания обязана выдавать годовое жалованье родным ее умерших агентов?
На лбу Обноскова проступил холодный пот; это не ускользнуло от внимания графа; он сохранял спокойствие и смеялся в душе.
— Я, граф, принужден вам сказать, что, по моему мнению, вы просто желаете потакать разврату. Вы хотите покровительствовать тому, что преследуется нашими законами. Я готов все это считать шуткой, так как самое ваше положение в свете не оправдывает такого образа действий. Если бредни какого-нибудь безродного отрицателя брака и законных прав на наследство могут быть только смешны, то ваше поощрение, ваше признание прав любовницы и незаконнорожденных детей на наследство просто опасны.
Граф молчал, точно Обносков шипел где-то очень далёко внизу и его слова не могли долетать до той вершины, где стоял его гордый противник.
— Я, граф, должен вам заметить, — прошептал Обносков, задыхаясь от злобы, — что я буду требовать законным порядком.
— Вы? — спросил граф, взглянув сверху вниз прищуренными глазами, и вдруг начал усердно креститься.
Это взбесило Обноскова. Он готов был растерзать противника за эту злую выходку и даже не заметил, что в комнате уже началась служба.
— Я понимаю, что вы стоите так высоко, что я в сравнении с вами… — шипел он, забывая всех и все, кроме шести тысяч пособия.
— Вот вы меня в нигилизме заподозрили, а сами, как кажется, совсем не уважаете святости наших церковных обрядов, — отеческим шепотом заметил граф и добродушнейшим образом с упреком покачал головою.
Обносков опомнился и стал еще зеленее, а граф продолжал усердно молиться.
Отпевание кончилось. Родные стали прощаться с покойником; раздались дикие крики трех родственниц и утешения гостей. Стефания Высоцкая, закутанная в черную тальму, спускавшуюся почти до полу, стояла неподвижно в углу. Она была бледна, как мертвец. Сын стоял около нее и, кажется, боялся, что она упадет в обморок. Наконец, гроб понесли. Граф Григорий Стругов, его брат и его друзья были в числе несущих. Высоцкая пошла за гробом в отдалении. Она едва переступала.
— Неужели вы до кладбища думаете идти пешком? — спросил ее кто-то по-французски.
Она вздрогнула, как бы пробуждаясь от тяжелого сна, и обернулась. Перед ней стоял граф Стругов.
— Ах, это вы, граф, — приветливо улыбнулась она грустною улыбкою. — Кажется, не дойду.
— Так садитесь в мою карету. Сыро сегодня. Я тоже еду с Мишелем, — пригласил граф Высоцкую и указал на своего сына Мишеля, учившегося в гимназии вместе с молодым Высоцким.
Товарищи уже разговаривали между собою. Высоцкая согласилась на предложение. Все четверо стали садиться в карету графа.
— Гляди, гляди! Развратница-то, развратница-то, наша! — высунулись из своей кареты сестры покойника, дергая за рукав задумчиво сидевшего против них племянника. — С графом села, в его карету села! Хоть бы братца-то, нашего голубчика, похоронить дала, да уж тогда и шла бы на все четыре стороны…
— А-а! — протяжно проговорил Обносков, что-то соображая. — Так вот он отчего ей покровительствует!
— И сына-то, сына-то не стыдится. При нем вешается на шею новому любовнику… Да и он-то хорош! Среди белого дня с публичной женщиной едет, грязью себя марает!
— Э, к ним ничего не пристает! — озлобленно прошептал Обносков и отвернулся в другую сторону.
X
Очень обыкновенная семейная жить
Только через месяц после свадьбы, то есть после смерти и похорон Евграфа Александровича, молодой Обносков переехал от Кряжова и устроился своим домом. До сих пор его жена не чувствовала никакой перемены в своем положении. Только теперь она стала сознавать, что для нее началась новая жизнь. Мать Обноскова поселилась со своим сыном и рассталась как со своею квартирою на Выборгской стороне, так и со своими жильцами. С первых же дней после переезда на новую квартиру она принялась за хозяйство, за мелкие домашние распоряжения, за перебранку с прислугою и выказала явное намерение не выпускать из своих рук бразды домашнего правления.
— Вы уж, цветочек мой, Агриппина Аркадьевна, не заботьтесь о хозяйстве, — говорила она однажды за утренним чаем невестке. — Вам это дело новое. Хлопот с ним много. Возня с людишками только здоровье ваше испортит. Ведь у нас в Петербурге народ мошенник, выжига, у-у какой продувной!..
