Владимир Чивилихин - Над уровнем моря
Мы ликовали, когда "наша детка" вышла из экспериментального цеха. Помню, стояла толпа народу, были фоторепортеры. Один из них потом прислал нам снимок - наш главный конструктор Славкин разбивает в воротах цеха бутылку шампанского о бампер машины. А через день мы читали в газете репортаж, глазам своим не верили и заливались краской. Оказывается, наша машина - единственная в мире такого класса и чуть ли не чудо двадцатого века! И мы обогнали всех!
Какой стыд! Мы не только не обогнали, но и не скоро догоним, не завтра достигнем того, что в зарубежном автомобилестроении уже есть. Ах, как любим поболтать, хлебом не корми! Тут надо было учитывать еще одно обстоятельство. Наши отступления уже ухудшили "детку", а что с ней станет, когда она пройдет через чистилище - испытание опытных образцов и доводку? Но все же главное испытание - не машины, а всех нас - это запуск ее в серию. Шапка многотиражки "Даешь новую машину!" сменится новой - "Даешь план!" В этом "даешь" - не романтика двадцатых годов, а штурмовщина шестидесятых. "Дадим Родине больше могучих машин!" - повиснет над главным конвейером лозунг. Что значит "больше", если есть государственный план?
Я пытался сузить проблемы, рассматривать их лишь в аспекте своего дела и, подходя по утрам к заводу, заряжал себя этим настроением. Но уже на подступах к проходной спотыкалась нога, спотыкалась мысль. Мы вечно жалуемся на "тяжелые условия материального обеспечения", а вокруг предприятия и меж заводских зданий разбросаны несметные богатства - моторы, сортовой металл, запасные части, новые двигатели. Народный труд и народные деньги, втоптанные в грязь и снег! Когда-то Киров учил ленинградских рабочих поднимать каждый кирпич - овеществленный гривенник, а у нас пропадают миллионы гривенников. Почему никто не отвечает за это?
И все же мне надо было обернуть "вопросы" на себя и свое дело. Чтобы хоть чем-нибудь помочь нашей "детке" и себе, я решил жить "без отступлений". Приближалась контрольная проверка серийного производства, от сектора назначили меня, п я решил устроить контрольную проверку себе. Без этого я жить дальше не мог, все равно с кого-нибудь это должно было начаться. Заканчивался март. Шел месячный и квартальный штурм. Мастера вечерами выдавали рабочим по три рубля в счет будущих премий, и люди оставались на ночь. К проверке я подкопил следствия - тревожные сигналы с карьеров. Надо было найти причину.
Это оказалось делом несложным. В первых же пяти цилиндрах, поданных на сборку, класс чистоты поверхности был занижен. Я подозвал технолога п контролера,
- Эти цилиндры ставить нельзя. Вокруг столпились рабочие, зашумели. Я заметил, что один из них был явно под мухой. Подошел мастер.
- Собирайте. Пусть проверкой занимаются десятого числа, а не тридцатого.
- Что с ними сделаешь? - промямлил контрольный мастер. - План!
Но я твердо решил не отступать. Вызвали начальника ОТК. Он прибежал с эталоном и вынужден был подтвердить: брак. Сборка узлов встала. Начальник цеха тем временем позвонил диспетчеру завода, тот - директору, а директор - нашему главному конструктору Славкину. Я не слышал их разговора, но примерно знаю, что пророкотал в трубку наш джентльмен:
"Николай Михайлович! Забракованные детали должны быть немедленно изолированы. Это знает и начальник цеха и каждый рабочий. Но я, к сожалению, не обладаю правом "вето"..."
Начальник цеха прибежал на участок, что-то шепнул мастеру, и тот махнул рукой слесарям:
- Собирать!
- Нет, не собирать! - крикнул я. - Будем оформлять карточку отступления от чертежа.
- Слушай, инженер, - вполголоса сказал мне один из рабочих. - Ты же нам в карман лезешь. А у меня трое детей.
Мне стало трудно дышать, но тут его оттеснил другой сборщик, помоложе. Он серьезными и умными глазами в упор смотрел на меня.
- Инженер, это не вы тогда выступали на партсобрании?
- Я. А что?
- Так. Молодец!
Он ступил в сторону и сел к батарее спиной, но его поддержка была мне очень нужна.
- Вы понимаете, что делаете? - зашептал мне начальник цеха. - Сборка сорвана, во вторую смену станет конвейер. Практически вы останавливаете завод!
- Директор вас, молодой человек, съест, - вторил ему контрольный мастер. - Запросто.
- Подавится. Я костистый.
- Сумасшедший! Сидоров и не таких выкушивал... Карточку отступлений надо было завизировать у начальника сектора и ведущего конструктора - без этого Славкин и рассматривать ее не станет. Я знал, что начальник сектора откажется - он крепкий человек, а ведущий, если ему позвонит Славкин, подпишет. Знал и другое - Славкин, как всегда, успеет зарезервировать ход пли даже два. И я даже рассмеялся, переступив порог соседнего отдела, ведущий чудесным образом исчез! Только что был и никуда не собирался,
а тут вдруг выехал в карьер с рекламацией! Славкин чист-чистехонек, случись потом что-нибудь с машинами, в которые пошел явный и грубый брак...
Он ведь все-таки пошел! А назавтра заместитель главного диспетчера завода принес мне проект приказа: "Конструктору ОГК Крыленко А. П. за превышение служебных прав, выразившееся в остановке сборки узлов машины на четыре часа и внесении дезорганизации в производство, объявить выговор". Всякий такой приказ автоматически лишает человека премии, хотя я, зная уже Славкина, не думал, что он, обладая редчайшими способностями изящно заметать следы, подпишет его. Но через день я с удивлением узнал, что Славкин подписал! Значит, я плохо еще изучил нашего главного конструктора! Ладно. А вообще говоря, все это меня уже мало волновало. Я не боялся показаться ни чудаком, ни сумасшедшим, лишь бы в своей правоте была уверенность...
...В этом неожиданном и странном походе неотвязно думалось о заводе и о себе. Поговорить с Симагиным? Он, как человек несколько иных сфер, может рассудить со стороны. Мы долго лезли в гору, и я устал. А на хребте пошли рядом, заговорили, но как-то получилось, что я рассказал больше о своих переживаниях, чем о главном.
- Понял вас, - перебил он меня. - Так не годится. Знаете, наши времена такие, что надо как можно меньше самопоедания. Оно забирает много времени и сил, если распуститься...
Это он верно заметил. Конфликт на сборке узлов, хотя я пошел на него сознательно, выбил тогда меня из колеи. Я перестал спать, снова, после многолетнего перерыва, начал курить и накуривался ночами так, что к утру словно бы пропитывался весь черной вязкой отравой.
Симагин продолжал:
- И какой толк из мятежа, если он внутри вас? Побольше здорового стремления жить и работать! Прежде всего надо поверить в себя, преодолеть комплекс собственной неполноценности. И действие, действие! Наши страсти надо изнутри выводить наружу, в практику...
Потом он сказал, что другим оком, например, посмотрел на своего таксатора Легостаева, который сейчас в беде. Все они, лесоустроители, сгорают в своих проблемах, однако, называя себя лесными солдатами, больше любят болтать о трудностях бродячей жизни, о том, что, дескать, материалов много, но думать некогда. А Легостаев нашел время и нашел снособ. Диссертация на мази! И в его светлой голове зреет одна блестящая идея, даже, как выразился Симагин, слишком блестящая для современного состояния лесных дел.
- А в чем ее суть? - поинтересовался я.
- Как бы это попроще?.. Вы слышали, конечно, что лесов у нас в Сибири тьма? Что в них громадный годовой прирост и мы якобы не вырубаем даже десяти процентов этого прироста. А Легостаев утверждает, что в девственных лесах никакого прироста нет вообще.
- Смело! Но это надо, наверно, доказать?
- Вот-вот! Виктор много лет составляет таблицы, и по ним видно, что прирост в лесах Сибири примерно равен отпаду.
- Так ...
- В этом зерно идеи. Если нет прироста - значит нет целиком перестойных лесов, которые надо сводить сплошь, улавливаете?
- Немного, - протянул я.
- Значит, подход огромной отрасли хозяйства к исходному сырью, наши принципы эксплуатации леса, методы рубок в корне порочны!
- Нет, это здорово!
- А еще тут эти реорганизации... Леса стали ничьими, одного хозяина нет. Разодрали их по себе ведомства, области, колхозы, а еще Ленин говорил, что леса - неделимый национальный фонд.
- У нас вот тоже... - начал было я, но Симагин перебил меня:
- И принципиальному всегда значительно труднее, чем беспринципному. Даже материально. Правда, это не моя мысль - нашего Быкова.
- Друга? - спросил я.
- Не то чтобы друга... Это золотой старикан! Наша лесоводческая совесть...
- Он в экспедиции?
- Нет. - Симагин говорил об этом неизвестном мне Быкове с каким-то особым почтением. - Трудно ему сейчас, и нам вместе с ним. Но жить надо!
- Пережить надо, - уточнил я.
Да, да! - Он глянул мне в глаза. - И практика, дело!
К сожалению, Симагин не знал, что получилось на практике у меня, когда я вывел свои "страсти" наружу. Помню, как ведущий конструктор узла, вернувшись с карьера, сказал мне:
