Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны
— Не берусь судить об удобоисполнимости вашего проекта, — сказал Мотовилов с удвоенною внушительностью, — конечно, в теории все это хорошо, но на практике-другое дело. Осмелюсь только заметить, что вы рискуете встретиться вот с какою неприятностью: чем вы гарантированы от вторжения в ваше общество растлевающего элемента, лентяев и тунеядцев, которые только о том и думают, чтобы поменьше работать и побольше получать? Такие трутни, если и будут работать, так плохо.
— Если бы меня, например, — беззаботно заметил Биншток, — кормили, и одевали, и вообще содержали так, без денег, за здорово живешь, разве я стал бы работать? Скажите, пожалуйста, с какой стати?
— А вы обо всех по себе не судите, — стремительно вмешалась в разговор Ната.
Это вышло неожиданно и резко. Ната густо покраснела, когда все на нее посмотрели. Все засмеялись, Логин сдержанно улыбнулся. Анна ласково глядела на Нату и думала:
«Бедная птичка, у тебя не будет крыльев».
— Вы, конечно, правы, Ната, — сказал Логин, — городские жители не должны об этом судить по себе: мы привыкли к рее сеянной жизни, и превосходно обходимся без работы. А рабочему человеку без дела — смерть.
— Нет, — возразил Мотовилов, — без дела он, так в кабак пойдет последние гроши пропивать.
Анна спокойно взглянула на него. Ее губы презрительно дрогнули. Перевела ясные глада на Логина, — и вдруг не захотелось ему спорить с Мотовиловым. Он сообразил, что и невыгодно иметь Мотовилова против себя в замышляемом деле; проныра, — забежит, повредит. Сказал:
— Но я, впрочем, согласен с вашим мнением, Алексей Степаныч. Это, конечно, следует предвидеть.
— Да-с, непременно, — самодовольно заговорил Мотовилов. — Дело надо держать в руках. Без хозяина нельзя. Мы, русские, не можем жить без руководства. И — вы меня извините, — я вам позволю еще посоветовать, как человек опытный, поживший на свете немало, — если, конечно, вам угодно будет выслушать.
— С глубочайшей признательностью выслушаю ваш совет, — сказал Логин с любезною улыбкою. Но чувствовал-накипает досада.
— Вы, конечно, помните изречение баснописца: «с разбором выбирай друзей»? — спросил Мотовилов с выражением глубокой мудрости на хитром лице.
Логин заметил, что при этом предисловии к обещанному совету все постарались придать своим лицам серьезное и понимающее выражение. Одна только Анна улыбнулась насмешливо, а впрочем, может быть, так только показалось: через полминуты ее лицо уже было спокойно; ее руки неподвижно лежали на коленях.
Гомзин показал зубы Логину и с глубокомысленным видом, сказал:
— Золотое правило. Крылов весьма остроумно сочинял свои басни.
— Свои, а не чужие? — задорно крикнула расходившаяся Ната.
— Ната! — строго, вполголоса, остановил ее отец. Ната присмирела и сверкнула глазами на Гомзина. Мотовилов продолжал:
— Так вот я и скажу, что следовало бы вам осторожнее выбирать сотрудников. Нечего греха таить, не все способны быть хорошими товарищами. С иным нетрудно и впросак попасть, поверьте моей опытности. Вы не думайте, что я говорю что-нибудь такое, что бы я не мог повторить при ком угодно. Да-с. Я — человек прямой Смею думать, что недаром пользуюсь некоторым уважением. Личностей касаться я не буду, но считаю своим долгом предостеречь вас.
Логин нетерпеливо дергал черную тесьму пенсне. Неприязненное чувство к Мотовилову разгоралась, и внушительно-важная фигура старого лицемера становилась несносною. Сказал решительно:
— Шестов не способен ни на какое коварство, — он молод, наивен и честен,
— Не только те хороши, кто молоды, — обидчиво заговорил Мотовилов, — но, как я уже имел честь вам объяснить, личностей я не трогаю и не навязываю никому своего мнения, — не смею: вы, может быть, изволите обладать большим знанием света и большим умом, — вам и книги в руки; а я говорю, как по моему, может быть, несовершенному разуму выходит, — и я говорю вообще.
Он раздраженно постукивал в такт словам тростью.
— А, вообще… Я думал… Впрочем, благодарен вам за ваши советы, — сухо сказал Логин.
«На сегодня будет!» — решил он, раскланялся и отправился домой.
Солнце зашло. Запад пылал, как лицо запыхавшегося от беготни ребенка. Восточная половина неба была залита нежно-алыми, лиловыми и палевыми оттенками. Воздух был тих и звучен. Грустная задумчивость разлита была в его светлом колыхании. Прозрачно мерцал вечер, и незаметно набегали сумерки. Влажная и сонная тишина стояла над рекою. Гладкие струи плескались о сырой песок берега с легким шепотом, словно нежные детские губы целовали мамины руки. Вдали, на берегу, радостно зажглась красная звездочка костра; там виднелась рыбачья лодка.
Логин спускался с вала и чувствовал, что его осеняет мирное, благостное настроение.
«Отчего?» — подумал с удивлением, и ответ, — улыбка Анны затеплилась перед ним.
Как мог я досадовать на ее улыбку? Вот теперь она меня греет, и я несу в себе завет мира.
В мягком, прозрачном воздухе раздавалась песня. На Воробьинке, у самой воды, сидела компания оборванцев. Это они пели, и пели прекрасно.
Логин направился через остров: так ближе. Когда он перешел мост, от артели певцов отделился высокий детина в отрепьях, в опорках на босую ногу, и приблизился к Логину. Заговорил, обдал запахом сивухи. Старался придать хриплому голосу просительное выражение.
— Милостивый государь, осмелюсь вас обеспокоить. По лицу и по изяществу телодвижений ваших усматриваю, что вы-человек интеллигентный. Не откажите помочь людям тоже интеллигентным, людям из общества, но впавшим в несчастье и принужденным снискивать пропитание тяжелою землекопною работою.
Логин остановился и с удивлением рассматривал его. Сказал:
— Вы слишком красноречиво изъясняетесь.
— Проникаю в сокровенный смысл вашего замечания. Изволите намекать, что я того… заложил за галстук.
Детина щелкнул себя по тому месту, где некогда имел обыкновение носить галстук.
— С горя, милостивый государь, и от климата для предупреждения и пресечения простуды. Видел, как и эти птенцы, со мною путешествующие и воспевающие, видел лучшие дни. Но «миновали красные дни Аранжуеца!» Был некогда судебным следователем. Но сердечные огорчения и несправедливость начальства вторгнули меня в пучину несчастия, где и пребываю безвыездно. А эти, со мною странствующие, тоже из сильных мира сего: один — бывший полицейский надзиратель, другой — бывший столоначальник, а третий-бывший дворянин, лишенный столиц приблизительно безвинно. Благороднейшая, чиновная компания!
— Куда же вы путешествуете? спросил Логин.
— Работаем совместно над улучшением путей сообщения, а инженеры здешние, с позволения сказать, жулики! Но, впрочем, благороднейшие люди!
— А от меня-то вам что же угодно?
— Испрашиваю некоторое количество денег заимообразно — отнюдь не в виде милостыни.
— Хорошо, я дам вам что-нибудь заимообразно, как вы выражаетесь. А вы всегда в таком состоянии?
— Чистосердечно каюсь: почти беспрерывно! Как благородный человек! «Чужды нравственности узкой, не решаемся мы скрыть этот знак натуры русской — да, веселье Руси пить». Цитата из Некрасова!
— Однако потрезвее бываете же вы когда-нибудь?
— По утрам-с, а также и во дни невольного поста.
— Так вот в такое время не придете ли вы когда-нибудь ко мне на квартиру?
— Изволите быть писателем? — спросил оборванец, хитро подмигивая.
— Нет, не писатель. Другой у меня расчет.
— Слушаю-с.
Логин объяснил, как найти его. Детина выслушал, видимо постарался запомнить и потом сказал с широкою улыбкою:
— Да вы не извольте утруждать себя объяснениями, так найду. Почему, угодно знать? Вот почему: есть благодетели, что юродивых да кошек собирают, особенно благодетельницы есть такие сердобольные; ну а которые бы нашего брата желали увидеть, таких не более как по одному на миллиард граждан. Когда сами придем, так и то смотрят, как бы мы не уперли чего, вытурить торопятся, потому что мы народ, с позволения сказать, отпетый. Так я так смекаю, что вашу милость и без адреса найду.
Логин молча выслушал, нахмурился и пошел прочь.
— Ваше высокоблагородие! — окликнул оборванец. — А обещанное-то вами заимообразное вспомоществование?
Логин остановился, достал деньги и сказал:
— Все равно пропьете.
— Немедленно же, но за ваше драгоценное здоровье. Щедры, щедры и милостивы, награди вас Господь! Возвращу при первой же возможности. Серпеницын! — назвал он себя, приподнял рваный, серый от пыли и грязи картуз и шаркнул опорками. — Простите, что не ношу с собой вексельной бумаги!
Детина возвратился к товарищам, — и снова понеслись звуки песни. Задушевные были они и ласкали слух. Публика на валу слушала певцов. Эти звуки мучили и дразнили Логина.
