Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2
…И вот, исколесив всю свою родину, двумя хищниками разорванную на две части, этот мальчик попадает в Америку. Вместо родных гор он видит холодные, уходящие в туман небоскребы. Вместо простых поселян, почти не знающих денег, он встречает людей, готовых за один пенс перегрызть друг другу горло. Его уши, привыкшие к горной тишине, оглушены грохотом города. Вместо звезд над ним фонари, вместо травы под ногами его асфальт. Он чувствует, что он может погибнуть, но он хочет жить, — жить для своей родины. И вот этот пастушонок вступает в борьбу с американским городом. Он нанимается мыть грязную посуду в дешевом ресторане. У двери, на сквозном ветру, обдаваемый то жарким чадом из кухни, то пронизывающим ветром с улицы, над лоханкой с сальной водой он обдумывает свою судьбу и судьбу своей родины. Смышленость помогает ему вскарабкаться на одну ступеньку выше. Он становится поваренком. Отказывая себе во всем, он копит свои пенсы, и когда у него набираемся несколько долларов, чтобы купить приличную курточку и сапоги, он поступает служить мальчиком при лифте. Теперь он видит высшее общество города и скоро научается его ненавидеть. Вся юность проходит в тяжелой борьбе за существование. Но разве для того он родился, чтобы стоять всю жизнь при посудной лоханке или подъемной машине богачей? Нет, он родился для служения своей родине. Что нужно армянским крестьянам? Агрономы! Сколотив деньги, он едет в Бельгию и там в величайших лишениях проходит курс наук. Достигнув цели, он возвращается на родину, но едва он успевает прикоснуться к армянской земле, как война растаптывает и эту землю и ее народ…
— Он свою жизнь рассказал! — шепнул Ашот Артавазду, когда парон Костя замолк.
— Не робей, Костя! — воскликнул Христофор, — хищники перегрызут друг другу горло, а мы будем живы!
— Мы будем живы! — вскричал Пахчан, сверкая белком косого глаза и красными обнаженными деснами.
— Пахчан, а ведь у тебя тоже, должно быть, интересная жизнь, — обратился к нему Христофор, — ведь имя твое значит «беглец». Расскажи, откуда и как ты бежал.
— У меня никакой жизни нет!
— Ты хочешь сказать, что у тебя бедная биография?
— Нет! География большая!
Христофор хотел его поправить, но Пахчан уже разогнался…
— Ты спрашиваешь, откуда бежал Пахчан? Из России. Это было двести лет тому назад.
Хохоток поднялся над костром из темноты, где сидели гости, не попадавшие в лучи костра. Зычный хохот Кости заколотил по этому ласковому хохотку.
— Я не вру! — обиделся Пахчан, — двести лет тому назад первый из Пахчанов — я не знаю, как его тогда звали — бежал из России.
— Так ты, значит, русский?
— Я армянин! — закричал Пахчан, вставая.
— Это интересно! Рассказывай! Почему первый Пахчан бежал из России?
— Почему? Очень просто почему. Он убил своего помещика. Почему убил? Очень просто почему. Помещик его выпорол. Почему выпорол? Очень просто почему. Моего предка вместе с другими крестьянами подарила этому помещику царица Екатерина, и он делал с ними что хотел. А Пахчаны все упрямые. Первый Пахчан бежал в Персию. Царица велела шаху его поймать. А он убежал в турецкую Армению, женился на армянке и обзавелся семьей. Большой семьей. Ее вырезали вот теперь. Я один остался и сестра моя Шамирам. Кроме нас, Пахчаны есть и на Кавказе, и в Америке. Вот какая большая у меня география.
— Помещик царицы Екатерины выпорол твоего отца, а ты хочешь стать подданным царя Николая? — в тишине раздался голос Христофора.
— А куда же нам деваться? — заволновался Костя. — Клочок земли, на котором мы живем тысячи лет, попал между двумя жерновами — Западом и Востоком. Нас топтал Восток — персы, ассирийцы и вавилоняне. Руками императора Трояна Запад хотел нас раздавить и сделать своей колонией. Восток не растоптал нас, Запад нас не взял. Мы только год были римской колонией! Теперь нас уничтожает Турция. Мы знаем, что царская Россия не сахар, но мы не у царя ищем защиты, а у русского народа.
— Его мы любим. Ему мы верим, — задумчиво сказал Ашот.
Артавазду вдруг показалось, что их костер горит в темной, бесприютной пустыне, что эта кучка людей у костра — весь армянский народ и что надо куда-то деваться, где-то приютиться.
— Песню, песню! — закричал Вагаршак. — Мы на свадьбе!
— Плясовую!
Из темноты, из задних рядов раздался высокий, красивый голос:
Пусть проходит наша жизнь в пирах!
Не очень еще стройно, хор ответил припевом:
Вот это так!
Будем мы всю ночь гулять в садах!
Вот это так!
Песней мы прогоним грусть и страх!
Вот это так!
Задние вскочили на ноги, передние отодвинулись, освобождая место перед костром. Старик заплясал на месте. К нему тотчас присоединились другие.
Будем мы плясать и пить арак[17].
Вот это так!
Знаем вкус мы в сочных шашлыках.
Вот это так!
Пляской смерть растопчем в прах!
Вот это так!
Встали все. Плясали уже почти все. Заломив папахи, Мосьян и Христофор разделывали в паре замысловатые фигуры. Пахчан, выбрасывая руки, ходил перед Вагаршаком. Сирануш плыла перед Айрапетом. Ритм ускорялся. Парон Костя тяжелыми ногами долбил землю рядом с тоненьким Артаваздом.
Эхом нам ответ пошлет Вараг.
Вот это так!
Звезды нам разгонят ночи мрак.
Вот это так!
Пусть проходит наша жизнь в пирах!
Вот это так!
Густой темнотой ночь накрыла пляшущих. Понемногу пляшущие уходили во мрак.
Айрапет, обняв Сирануш, шел с ней по мокрому песку, и легкие волны ласкали им ноги, как будто шепча: «счастливый путь, бари джанапар».
Старик один остался на берегу.
Пляской смерть растопчем в прах,
Вот это так! —
пел он, старыми ногами отбивая такт.
Острый серп луны показался над Ванским морем. Извивающаяся тень старика удлинилась и весело затанцевала по золотому песку.
Алый смерч
Роман
I. Опять щами пахнет
В одиннадцатом часу вечера, в феврале 1917 года, по Коджорской дороге вниз к Тифлису бесшумно неслась великолепнейшая открытая машина. Два белых как мел сектора света от фонарей врезывались в ночь, выхватывая из темноты скалы, обрывы, придорожные деревья, спящую саклю. Россыпью огненных звезд внизу полыхал Тифлис, исчезая на мгновение, чтоб за следующим поворотом сверкнуть еще ярче и крупней. Опытный шофер привык весь этот стремительный спуск делать в пятнадцать минут. Ко дворцу надо было поспеть ровно в половину одиннадцатого. Оставалось еще четыре минуты. Уже промелькнули смуглые огни духанов, и звуки заунывной зурны остались наверху. Влажный и пахнущий фиалками ночной воздух гор сменился дыханием города.
Сидевший в машине, откинувшись в угол, очень высокий человек плотнее запахнулся в бурку и надвинул низкую папаху. Ни того ни другого он носить не умел, но верховному главнокомандующему кавказскими армиями неудобно было на выезд не одеваться по-кавказски. Эта вечерняя прогулка предпринята была его высочеством для того, чтобы оно могло собраться с мыслями и суммировать, как оно любило выражаться, впечатления дня достаточно неприятные.
Впрочем, в Тифлисе ничто не могло быть для его высочества приятным, потому что неприятен был основной фон всех здешних впечатлений, самый факт пребывания здесь был очень неприятен. С тех пор как его величество Николай Второй соизволил принять на себя верховное командование всеми русскими армиями — как об этом писалось в газетах — или с тех пор как этот Гришкин помазанник зазнался до того, что забыл свой полковничий чин, как о том же факте мыслило его высочество, в полном, как оно не без основания полагало, согласии с московским дворянством, высшим генералитетом и всем, за исключением самого императора и его семьи, домом Романовых, — с тех пор желчная обида отравляла существование его высочества.
Чем выше были титулы, чем неограниченней была предоставленная ему над Кавказом власть сатрапа, чем больше пил за здоровье победоносной кавказской армии император и чем милостивее были извещавшие об этом телеграммы и рескрипты, тем было очевидней, что все это — только маскировка опалы.
Мечта захватить Константинополь с суши, волновавшая его высочество вначале, как возможность превратить свое унижение в неслыханную славу освободителя Царьграда и таким образом расчистить себе путь к престолу, — оказалась неосуществимой при первом же ознакомлении с состоянием Кавказского фронта. К тому же к еще не взятому Константинополю уже тянулись толстопалые лапы Распутина и красные от нервной экземы руки императрицы. Брать Царьград для них — это было слишком для больной печени его высочества.
