Гайто Газданов - Возвращение Будды
- Его нотариус представил нам, тем не менее, копию его завещания: все свое состояние Щербаков оставляет вам.
- Мне? - сказал я с изумлением и холодом в спине. - Это совпадение действительно трагическое.
- Последовательность фактов, которые говорят против вас, почти невероятна, - сказал он. - В вечер убийства вы приходите к Щербакову. Вы последний человек, который его видел живым. Ничьих отпечатков, кроме ваших, не обнаружено. Допустим, что это совпадение, - крайне для вас неблагоприятное, но совпадение. Единственный аргумент, который говорит в вашу пользу, тот, что с вашей стороны это убийство бесцельно и бессмысленно, И вот мы узнаем, что существует завещание и по этому завещанию все состояние убитого переходит к вам. Логически недостающее звено - ваша заинтересованность в смерти Щербакова - найдено. Согласитесь, что совокупность улик неотразима. И ответ на тот вопрос, который возникал с самого начала: зачем вам было его убивать - теперь ясен до очевидности. Вы говорите, что ничего не знали о завещании? Но это словесное утверждение, которому следствие противопоставляет целый ряд тяжелых и несомненных улик.
Я все не мог прийти в себя от удивления: как и почему Павел Александрович составил завещание в мою пользу? Я напряженно думал об этом несколько секунд, и вдруг мне показалось, что я нашел объяснение всему. Но я не сказал об этом следователю.
- Мне хотелось бы знать, - продолжал он, - что вы можете ответить?
- Прежде всего, что было бы по меньшей мере странно, если бы подтвердилось, что я действовал именно так, как устанавливает, не без некоторой внешней логичности, следствие. Что могло бы быть более наивно и глупо, чем поведение такого убийцы? Он знает, что скрыть своего визита к Щербакову он не может, что его заинтересованность в смерти этого человека бесспорна и очевидна, что подозрение в первую очередь должно пасть на него. И вот он приходит вечером к Щербакову, не случайно, а будучи приглашен, убивает его, уходит домой и полагает, что если его о чем-нибудь спросят, то он скажет, что никого не убивал, и этому, конечно, поверят. Согласитесь, что так действовать может только человек, умственные способности которого должны быть предметом клинического исследования.
Все, что говорил мне следователь, и все, что отвечал я, отличалось необыкновенной ясностью и отчетливостью, от которых я давно отвык, которые давно были для меня потеряны.
- В логике почти каждого убийцы, - сказал следователь, - и уголовная хроника нам это постоянно подтверждает, - почти всегда есть клинический элемент. Этим она отличается от логики нормальных людей, и в этом, так сказать, ахиллесова пята всякого убийцы.
- Да, да, я знаю, некоторый патологический момент, - сказал я. - Это бывает обычно незначительная ошибка в расчете. Но такая явная и сплошная глупость всего поведения предполагаемого убийцы - не кажется ли она вам еще более неправдоподобной, чем эта последовательность совпадений? Для меня сейчас речь идет о жизни и смерти, и я буду защищаться до конца. Но я даю вам слово говорить только правду.
Он смотрел на меня далекими глазами, точно задумался о чем-то, чего я не мог знать. Потом он сказал:
- Я действую сейчас, может быть, не так, как должен был бы действовать. Я допускаю мысль, что вы не убийца, хотя, повторяю, все улики против вас. Должен вам заметить, что соображения, которые вы только что приводили, мне тоже приходили в голову: уж слишком все очевидно и это действительно странно. Если бы я вас не видел и не говорил с вами, а мне бы рассказали об этом, я бы сказал, что тратить времени на следствие не стоит. Но я постараюсь вам помочь. Вы вспомнили, о чем вы говорили со Щербаковым в этот последний вечер его жизни?
В огромном кабинете было тихо. Я сидел на стуле и курил, и со стороны могло показаться, что здесь происходит между двумя знакомыми мирный разговор на какую-нибудь отвлеченную тему.
- Да, да, - ответил я. - Теперь я прекрасно помню все. Это началось с того, что я сказал, что люблю смотреть в огонь и нахожу в этой любви к пламени нечто атавистическое. Мой собеседник согласился со мной; потом речь перешла к теме о смерти. Он говорил, что часто о ней думает и что в этих мыслях есть некоторая уютность. Он привел цитату из православной панихиды, текст объявления, которое могло бы появиться в газетах. Я возразил ему, мне показалось, что смерть, в любом ее аспекте, лишена какой бы то ни было привлекательности. Я вспоминаю теперь совершенно отчетливо, что я сказал ему: у вас нет наследников, з_а_в_е_щ_а_н_и_е вам составлять не для кого. Затем были некоторые личные воспоминания, не имеющие особенного значения, по-моему. Одна из последних тем, которую мы с ним обсуждали, это был буддизм.
- Я понимаю, что это был разговор, лишенный логической последовательности, - сказал он, - то, что мы называем une conversation a batons rompus {Бессвязный разговор (фр.).}. Но, может быть, вы помните, каково было соединительное звено, та ассоциация, которая обусловила переход от личных воспоминаний к обсуждению религиозной доктрины?
- Нет ничего легче этого, - ответил я. - Над головой моего собеседника...
- Вы хотите сказать: над диваном, на котором он, сидел?
- Он сидел в кресле, а не на диване, - сказал я. - Диван находился направо от кресла, несколько в стороне.
- Совершенно верно, я ошибся. Продолжайте.
- Над его головой была полка с книгами, и на этой полке стояла золотая статуэтка Будды.
- Вы могли бы ее описать?
- Я ее узнаю из тысячи.
- Чем она замечательна?
Я подробно описал золотого Будду и сказал, что меня поразило исступленное его лицо и сходство этого выражения с выражением святого Иеронима.
Лицо следователя вдруг стало напряженным.
- Странно, - сказал он вполголоса, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне. - Странно. По-вашему, эта статуэтка имеет большую ценность?
- Я плохой знаток в такого рода вещах. Для меня она имеет ценность эстетическую прежде всего. Думаю, что она, помимо этого, должна стоить довольно дорого, она из литого золота, и в нее вделан рубин, правда небольшой. Но вообще говоря, статуэтка замечательная.
- Хорошо, - сказал он. - Итак, ваш взгляд упал на золотого Будду и это естественно навело вас на мысль...
- О нирване и о буддизме... Мой собеседник передал мне статуэтку, и тогда я мог рассмотреть ее как следует. До тех пор, пока она стояла на полке, я не видел ее во всех подробностях: горела лампа на столе и полка была в полутьме.
- Что вы сделали со статуэткой потом?
- Я вернул ее моему собеседнику, который поставил ее обратно.
- Вы в этом уверены?
- Простите, в чем именно?
- В том, что он поставил ее на место?
- Совершенно уверен.
- Хорошо, - сказал он. - Будьте готовы к следующему допросу.
Вернувшись в свою камеру, я погрузился в напряженные размышления об убийстве Павла Александровича. В отличие от допрашивавших меня людей, я знал одну существеннейшую вещь, - именно, что не я убил его. Первое предположение, которое приходило в голову, это что убийцей был Амар. Но оставалось непонятно, зачем ему было это делать. О ревности не могло быть и речи. О непосредственной выгоде - тоже: Павел Александрович содержал Лиду, на деньги которой жил Амар. Кроме того, квартира была в полном порядке, не было ни следов борьбы, ни попытки грабежа и все стояло на своих местах. Человек с улицы, случайный преступник? Это в одинаковой мере казалось невероятным - главным образом потому, что не было кражи.
Еще одно обстоятельство тоже казалось странным - способ убийства. Павел Александрович был убит ударом ножа в затылок, и смерть последовала мгновенно. Так я понял из беглых замечаний следователя. И это представлялось необъяснимым. Какова была форма ножа? Обыкновенный нож, плоский и широкий, не мог быть орудием убийства. Но помимо этого - и какова бы ни была его форма, - удар должен был быть нанесен с необыкновенной силой и точностью. Вряд ли чахоточный и больной Амар обладал и таким безошибочным глазомером и такими мускульными возможностями. Кроме того - в десятый раз, - зачем ему было это делать? Оставалось предположение, вероятнее всего почти абсурдное, но которое все-таки нельзя было отбрасывать с совершенной уверенностью, что Павел Александрович стал жертвой какого-то маньяка.
Когда меня снова привели на допрос, я напряженно ждал, что скажет следователь. Он сел, разложил перед собой лист бумаги и спросил меня таким гоном, как будто продолжал допрос, прерванный несколько минут тому назад:
- Вы говорите, что помните статуэтку золотого Будды во всех подробностях?
- Да.
- Какое у нее было основание? На чем она стояла? Была ли какая-нибудь подставка?
- Нет, - ответил я. - Подставки не было. Снизу статуэтка кончалась плоским квадратным срезом. Это был геометрически правильный квадрат, с той разницей, что углы были слегка закруглены.
Он протянул мне лист белой бумаги и спросил:
- Такой приблизительно срез? На бумаге неуверенными линиями был нарисован ровный квадрат с закругленными углами.
