Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг.
Но свет во тьме светит, и тьма не может объять его.
Учение истины уничтожает ту несообразность, по которой человеку кажется, что ему приходится или отдаться безумной жизни, или же совсем лишить себя жизни.
Учение истины, которое всегда и называлось евангелием, т. е. учением о благе, указало людям, что, вместо того обманчивого плотского блага, которого они ищут, они не то, что могут получить когда-то, где-то, но всегда имеют сейчас, здесь самое настоящее благо, всегда доступное им и такое, которое никто не может отнять у них.
Благо это не есть что-то такое, что существует только на словах, или что надо отыскивать где-то, не есть благо, обещанное где-то и когда-то, а есть то самое знакомое человеку благо, к которому всегда стремится каждая неразвращенная душа человеческая.
Все люди с самых первых детских лет знают, что, кроме блага своего отдельного плотского существования, есть еще одно лучшее благо жизни, которое не только не нуждается в удовлетворении плотских похотей, но, напротив, бывает тем больше, чем больше человек отказывается от своего плотского блага.
Все люди знают это чувство, – которое уничтожает все несообразности жизни человеческой и дает наибольшее благо человеку. Чувство это есть любовь.
Жизнь есть подчинение плотского существования закону разума. Разум есть тот закон, которому для своего блага должно быть подчинено плотское существование человека. Любовь есть единственная разумная деятельность человека.
Плотская жизнь человека для самого себя стремится к благу. Разум указывает человеку обманчивость блага жизни для самого себя и открывает один путь для истинной жизни. Путь этот есть отречение от себя.
Плотское существо человека требует блага; разум показывает человеку несчастие всех существ, борящихся между собою, показывает ему, что блага для его плотского существа быть не может, показывает ему, что единственное благо, возможное ему, было бы такое, при котором не было бы ни борьбы с другими существами, ни прекращения блага, пресыщения им, не было бы предвидения и ужаса смерти.
И вот, то самое благо, на которое указывает ему разум, человек находит в душе своей, как находят ключ к замку, который хотят отпереть. И чувство это не только уничтожает прежнее несообразие жизни, но даже как бы нуждается в этом несообразии для своего действия.
Другие плотские существа для своей выгоды хотят воспользоваться плотским существом человека. А чувство любви побуждает человека отдать свое существование на пользу других существ.
Плотская личность людей страдает. Любовь побуждает человека облегчать эти страдания людей. Плотское существо желает себе блага, но с каждым дыханием оно, напротив того, приближается к величайшему злу, – к смерти и, предвидя это, оно лишается всякой возможности блага для себя. А чувство любви не только уничтожает страх смерти; но побуждает человека совсем пожертвовать своим плотским существованием для блага других.
Глава 19.
Всякий человек знает, что в чувстве любви есть что-то особенное, – такое, что способно уничтожить все несообразности жизни и давать человеку то полное благо, к которому он стремится всей своей жизнью. «Но ведь это чувство бывает у человека только изредка, продолжается не долго, и после него наступают еще худшие страдания», говорят люди, не разумеющие жизни.
Эти люди не понимают, что в любви заключается весь истинный смысл жизни. Этим неразумным людям кажется, что любовь – это просто одно из тех многих и разных настроений, в которых бывает человек: бывает, что человек щеголяет, бывает, что он увлекается наукою или искусством, бывает, что увлечен службою, честолюбием, приобретением богатства, бывает, что он любит кого-нибудь. А не понимают того эти люди, что любовь есть вся истинная жизнь, данная человеку, что в любви – вся сущность жизни человеческой. Люди непросветленные полагают, что любовь есть такое же мимоходное настроение, как и все другие настроения, которым подвергается человек во время своей жизни. Даже можно часто прочесть в книгах или услышать от людей такое суждение, что любовь есть мучительное настроение, которое нарушает правильное течение жизни. Нечто подобное тому, что должно казаться сове, когда восходит солнце.
Правда, люди, думающие так, чувствуют, что в состоянии любви есть что-то особенное, более важное, чем во всех других настроениях. Но люди эти не понимают жизни, и потому они не могут понимать и любви; и состояние любви кажется им таким же бедственным и таким же обманчивым, как и все другие состояния. Один стихотворец сказал:
«Любить?.. Но кого же?
На время не стоит труда,
А вечно любить невозможно»…
Словами этими признается, что в любви должно бы быть спасение от бедствий жизни и единственное состояние, похожее на истинное благо; но вместе с тем в словах этих признается и то, что любовь к смертным людям не может служить спасением. Любить некого, и всякая любовь проходит. И потому любовь могла бы быть благом только тогда, когда было бы кого любить, и был бы тот, кого можно любить вечно. А так как этого нет, то и нет спасения в любви, и любовь – такой же обман и такое же страдание, как и всё остальное.
И так, и не иначе, как так, могут понимать любовь люди, учащие и сами научаемые тому, что жизнь есть ничто иное, как плотское существование.
Люди, полагающие жизнь в плотском существовании, очень часто считают любовью то, что вовсе не есть истинная любовь. Они, например, называют любовью то чувство, по которому мать для блага своего ребенка отнимает другую мать от ее голодного ребенка, берет ее к себе в кормилицы, тревожится о том, успешно ли пойдет кормление своего ребенка, и вовсе не думает о том другом ребенке, у которого отнято материнское молоко; – считают любовью то чувство, по которому отец, чтобы оставить богатое наследство своим детям, отнимает последний кусок хлеба у голодающих людей; – то чувство, по которому влюбленный в женщину сам страдает от этого и заставляет ее страдать тем, что соблазняет ее или из ревности губит себя и ее; – то чувство, по которому бывает даже, что человек влюбленный насильничает женщину; – то чувство, по которому люди одного товарищества наносят вред другим, чтобы отстоять своих; – то чувство, по которому человек занимается каким-нибудь любимым своим делом, которое причиняет горе и страдание окружающим его людям; – то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и из-за этого устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
То чувство, по которому совершаются все эти поступки, люди, не разумевшие жизни, называют любовью. Но в действительности во всем этом нет и тени истинной любви.
Для людей, полагающих жизнь в благе своего плотского существа, бывает не только трудно оказывать любовь, но даже мучительно, а часто – и невозможно. Люди, не понимающие жизни, обыкновенно говорят, что не надо рассуждать о любви, а просто и прямо предаваться тому чувству, которое заставляет предпочитать одного человека другому. Это то чувство они и считают настоящею любовью.
Они правы, что нельзя рассуждать о любви, и что всякое рассуждение о любви уничтожает любовь. Но дело в том, что не рассуждать о любви могут только те люди, которые уже употребили свой разум на понимание жизни и отреклись от блага своего отдельного существа; те же люди, которые не поняли жизни и живут для блага своего плотского существования, не могут не рассуждать. Им необходимо рассуждать, чтобы предаваться тому чувству, которое они назвали любовью. Всякое действие этого чувства невозможно для них без рассуждения, без того, чтобы они старались разрешить неразрешимые вопросы.
В самом деле, люди предпочитают, например, своего ребенка, своих друзей, свою жену, свое отечество всяким другим детям, женам, друзьям, отечествам и называют это чувство любовью.
Любить вообще значит делать доброе. Так мы все понимаем и не можем иначе понимать любовь. И вот я люблю своего ребенка, свою жену, свое отечество, т. е. желаю блага своему ребенку, жене, отечеству больше, чем другим детям, женам, отечествам. Никогда не бывает и не может быть, чтобы я любил только своего ребенка, или жену, или только отечество. Всякий человек любит вместе и ребенка, и жену, и отечество, и людей вообще. Между тем благо, которое он по своей любви желает различным любимым существам, бывает большею частью такого свойства, что оно не только мешает благу других существ, но даже прямо в ущерб ему.
И вот являются вопросы, – во имя какой любви и как действовать? Во имя какой любви жертвовать другою любовью, кого любить больше и кому делать больше добра, – жене или детям, жене и детям или друзьям? Как служить любимому отечеству, не нарушая любовь к жене, детям и друзьям? Как, наконец, решать вопросы о том на сколько можно мне жертвовать и моим отдельным существом, нужным для служения другим? Насколько мне можно заботиться о себе для того, чтобы я мог, любя других, служить им?
