М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
— Я только къ слову, Анна Павловна. Мужа любить нужно, и Богъ, и законъ это приказываютъ, но мужа хорошаго. А за что мужа любить, если онъ не захочетъ себя избавить отъ наказанія, а жену отъ позора, если онъ не ночуетъ дома, если онъ пьянствуетъ? Такого мужа любить нельзя. Мужъ долженъ доставлять женѣ и приличное званію одѣяніе, и развлеченія разныя, не часто, а такъ въ мѣсяцъ разъ, другой: театръ, благородное собраніе, хорошее знакомство… и прочее тому подобное.
— Да, онъ не любитъ меня, и я не знаю, за что люблю его. Онъ такой умный, такъ хорошо говоритъ, могъ бы, какъ и другіе, доставлять удовольствія женѣ, если бы любилъ меня, опятъ жалобно говорила она.
— А вотъ вы его испытайте. И если онъ не захочетъ и себѣ, и вамъ сдѣлать добра, такъ скажите ему дурака и не любите больше. Что вамъ морить себя? Вы тогда мнѣ скажите, а ужъ я вамъ устрою…
— Благодарю васъ, подавая руку и съ чувствомъ сказала Анна Павловна. — Вы бы съ нимъ сами переговорили, Филаретъ Пупліевичъ, просящимъ голосомъ закончила она, немного помолчавъ.
— Послѣ васъ, послѣ васъ поговорю. Вы передадите мнѣ, какъ онъ приметъ разговоръ о Кречетовѣ, а тогда и я поговорю… А теперь, вы меня извините, долженъ васъ покинуть. Очень радъ, коли успокоилъ васъ, милѣйшая Анна Павловна, но далѣе оставаться, чтобы вамъ не было скучно, не могу: долгъ службы. Полиція не шутитъ!.. До пріятнаго свиданія, покойнѣйшей ночи, подавая руку и цѣлуя ея руку, говорилъ полицеймейстеръ.
Она просила его навѣщать чаще ее, обѣщала скоро увѣдомить его о разговорѣ съ мужемъ и поцѣловала его въ голову. А когда полицеймейстеръ ушелъ, она прошлась по комнатѣ, посмотрѣлась въ зеркало, улыбнулась и сказала:
— Ахъ, какой добрый Филаретъ Пупліевичъ!..
II.А Филаретъ Пупліевичъ, тихо идя по улицѣ, думалъ:- И отъ чего это, я такъ бойко могу разговаривать и съ хорошенькой, молоденькой барынькой, и съ аристократомъ помѣщикомъ, и съ толстопузымъ плутомъ-хитрецомъ купцомъ, и съ дуракомъ себѣ-на-умѣ мужикомъ, а не могу только, какъ слѣдуетъ, разговаривать съ его превосходительствомъ? Вотъ, сейчасъ, какъ толково и убѣдительно говорилъ, а у его превосходительства трушу… Дѣло выгоритъ, навѣрное, выгоритъ! И антики, и романъ объ нихъ, и все прочее подпустилъ, шельмецъ!.. А его превосходительства трушу…. Никакъ въ «Англіи» огонь? спросилъ онъ самъ себя, проходя мимо лучшаго ресторана въ городѣ. — Зайти развѣ выпить рюмку очищенной?…
Онъ зашелъ… Въ залѣ никого не было, и лампа тускло горѣла. За буфетомъ дремала дѣвушка, дочь хозяина ресторана, чистенько одѣтая, но уже немолодая и некрасивая.
— А что, если я возьму да поцѣлую, — испужаетесь? говорилъ полицеймейстеръ, трогая дѣвушку. Дѣвушка, нехотя, встала, хотѣла зѣвнуть, но, разглядѣвъ полицеймейстера, — улыбнулась.
— Скажите, Таня, когда мужчина цѣлуетъ спящую дѣвушку, что ей тогда снится? Чай, сладкій сонъ? А?
— Я не знаю, смѣясь, отвѣтила дѣвушка.
— Мнѣ сказать можно: съ полиціей не шутятъ! Налейте-ка мнѣ рюмку очищенной, да бутербродъ приготовьте, знаете, хозяйственный.
— Знаю, Филаретъ Пупліевичъ!
Дѣвушка перерѣзала пополамъ въ длину пятикопѣечный хлѣбъ, намазала щедро обѣ половинки масломъ, наклала на нихъ густо колбасы съ языкомъ и обѣ половинки, поверхъ колбасы съ языкомъ, толсто вымазала горчицей и, не скупясь, посыпала солью. Полицеймейстеръ въ это время тихо прошелъ залу, поводилъ глазами вокругъ нея, прошелъ по билльярдной и, когда спящій, сидя, маркеръ вскочилъ, ласково сказалъ ему:
— Можешь спать, любезный.
— Виноватъ, Филаретъ Пупліевичъ. Публики нѣтъ, — вздремнулось.
— Это ничего. При публикѣ — чтобы ухо востро было, а безъ публики вздремнуть можно. Съ полиціей не шутятъ! уходя, самодовольно улыбаясь и грозя на маркера пальцемъ, сказалъ полицеймейстеръ.
— Слушаю-съ, Филаретъ Пупліевичъ, серьезно отвѣтилъ маркеръ.
Возвратясь въ буфетъ, полицеймейстеръ залпомъ выпилъ рюмку водки.
— Это, Таня, по пожарному такъ пьютъ, сказалъ онъ, и началъ есть бутербродъ. Его большіе бѣлые зубы ловко откусывали куски бутерброда, а губы, бойко возясь одна объ другую, утирали и усы, и сами себя отъ прилипавшей къ нимъ горчицы.
— Скучаете, Таня, по театру? Театра нѣтъ, — и публики нѣтъ? скучно? спрашивалъ полицеймейстеръ во время ѣды.
— Да-съ. Безъ театра въ это время гости рѣдко бываютъ. Не закрываемъ только по положенію, отвѣтила дѣвушка.
— Такъ, такъ. Положеніе соблюдать слѣдуетъ, — съ полиціей не шутятъ!.. А теперь пропустимъ по вашему, по купечески, и, когда дѣвушка налила вторую рюмку, онъ выпилъ ее медленно, закрывъ глаза и искрививъ лицо. Дѣвушка улыбалась.
— А что, Таня, инженеры по старому хорошо поддерживаютъ торговлю? доѣдая бутербродъ, спрашивалъ полицеймейстеръ.
— По старому. Инженеры, да подрядчики.
— Ну, а чиновники? Съ нихъ — какъ отъ козла молока?
— Отъ нихъ только шумъ одинъ. Степенные по гостинницамъ не ходятъ, одна только мелкота шары катаетъ. Придутъ, напившись, да нашумятъ.
— Такъ, такъ. Теперь бутылочку пивца, Таня, окончивъ бутербродъ, говорилъ полицеймейстеръ. — Но шумятъ тихо? Хохотъ, смѣхъ и больше ничего?
— Дерутся рѣдко, — другъ дружку унимаютъ. Если сильно напившись, такъ и ко мнѣ лѣзутъ.
— Ну, изрѣдка нельзя, чтобы не того и тѣмъ болѣе выпивши. А вы мнѣ, Таня, всегда всю правду, какъ передъ Богомъ! Слышите? Съ полиціей не шутятъ! выпивъ полкружки пива и грозя пальцемъ, серьезно говорилъ полицеймейстеръ.
— Я вамъ, Филаретъ Пупліевичъ, всегда могу, какъ отцу, правду говорить…
— Вы, Таня, обратите особенное вниманіе на одного пріѣзжаго. Лѣтъ этакъ подъ двадцать шесть, темноватый и смотритъ во всѣ глаза, а, кажется, изъ подлобья, по волчьи, понимаете?
— Угадаю. А какъ ихняя фамилія?
— Фамилія — Могутовъ, Гордій, Петровъ сынъ. Когда придетъ, — глазъ не спускать и все подробно запомнить и мнѣ сообщить! Съ полиціей не шутятъ! вставая, грозя пальцемъ и глядя серьезно на дѣвушку, говорилъ полицеймейстеръ. — Скоро двѣнадцать, — пора спать. Онъ зѣвнулъ. — Такъ смотрѣть въ оба, Таня, и мнѣ сообщить! Съ полиціей не шутятъ! уже за дверью сказалъ полицеймейстеръ.
Домой онъ шелъ тихо. Онъ былъ доволенъ собой, и въ его головѣ носились обрывки неопредѣленныхъ мыслей: удастся-ли какъ слѣдуетъ дѣло съ Ахневымъ, скоро-ли Тотемкина перестанетъ упрямиться, надо не забыть распечь кожевеннаго заводчика… — Бибиковъ — тоже свинья, возится по мировымъ судамъ…
— Откуда и куда путь изволите держать? обратился полицеймейстеръ къ Лукомскому, когда поровнялся съ нимъ и разсмотрѣлъ его, задумчиво идущаго по тротуару. — Добрый вечеръ, Орестъ Ильичъ!
— А, здравствуйте, подавая руку и чуть вздрогнувши отъ внезапнаго перерыва полицеймейстеромъ мыслей, кружившихся въ его головѣ, отвѣчалъ Лукомскій. — Былъ у Рымниныхъ и возвращаюсь домой.
— Прекраснѣйшая ночь, Орестъ Ильичъ! Знаете, невольно даже намъ, старикамъ, мечтательности разныя въ голову приходятъ… Молодость, знаете, вспоминается, и становится жаль, что ея ужъ нѣтъ, а я страдаю, какъ въ романсахъ поётся.
— Да?… Скажите, правда, что у Плитовыхъ есть долги? разсѣянно спросилъ Лукомскій.
— Не слыхалъ! удивленно сказалъ полицеймейстеръ. — Имѣніе ихъ не заложено, это я навѣрно знаю… Нѣтъ, долговъ, навѣрно, нѣтъ. Денегъ тоже большихъ нѣтъ, а тысяча — другая найдется. Да вѣдь вамъ это лучше извѣстно, Орестъ Ильичъ, — вы женихъ. Это весь городъ говоритъ, и если позволите поздравить.
— Наврядъ. Я слыхалъ, — есть долги, а я не охотникъ платить чужіе долги, хотя и очень интересовался mademoiselle Плитовой, зѣвая, сказалъ Лукоискій.
— Не ожидалъ, не ожидалъ! А вѣдь…
— Прощайте, мнѣ направо, сухо сказалъ Лукоискій.
— Желаю вамъ покойнѣйшей ночи, Орестъ Ильичъ! Не прикажете-ли проводить васъ?
— Нѣтъ, благодарю…
— Не ожидалъ, не ожидалъ! грустно повторялъ полицеймейстеръ, пока не дошелъ до своего дома — при полиціи, съ высокой, но покосившейся каланчей.
III.Могутовъ проспалъ послѣ обѣда до восьми часовъ. Когда онъ всталъ, луна ласково свѣтила въ окна его комнаты, рисуя на полу слабыя тѣни оконныхъ рамъ, и ему захотѣлось пройтись. Онъ перемѣнилъ бѣлье, надѣлъ черный, почти новый, драповый костюмъ, какъ называютъ петербургскіе гостиннодворцы пиджакъ, брюки и жилетъ, когда все это одинаковаго цвѣта и одинаковой матеріи, — и, въ извѣстной уже намъ шубѣ и шляпѣ, вышелъ изъ номеровъ полковницы Песковой. Онъ пришелъ въ городской садъ и началъ гулять по немъ. Ночь была морозная, отъ луннаго свѣта тѣни деревъ переплетали дорожки сада и кругомъ было тихо: пѣшеходовъ — ни души, только издали доносился рѣдкій гулъ и стукъ ѣдущихъ гдѣ-то дрожекъ, да на окраинахъ города, въ разныхъ мѣстахъ лаяли и выли собаки. Въ окнахъ присутственныхъ мѣстъ было темно, въ губернаторскомъ домѣ горѣлъ ярко огонь у подъѣзда и въ двухъ крайнихъ окнахъ…
