Василий Брусянин - Опустошённые души
XIX
Началась своеобразная постельная жизнь больного. Жизнь вне интересов повседневности, жизнь в мире бредовых видений и красочных ощущений. То какой-то стремительный полёт в чёрную бездонную пропасть, то подъём на высоты, на вершины фантастических гор наравне с облаками… Чёрный цвет и холод сменяются розовым и ярко-красным, и вдруг дохнёт теплом. Странные, непонятные видения вспыхивают в памяти… Какие-то замки, мрачные замки как на картинах Беклина… Откуда они? Далёкое детство зарисовало их в памяти. Много лет таились в излучинах мозга изображения — и вот вспыхнули. Эфирные фигуры людей проносятся в бредовых представлениях. Мелькнут знакомые лица товарищей, родственников — и опять чужие лица.
Временами очнётся он от бредовых видений, раскроет глаза, осмотрится и узнаёт обстановку комнаты. Странно-молчаливая сидит у его постели тётушка и смотрит на него большими круглыми глазами.
— Ну что, Коленька? Что ты чувствуешь? Не надо ли тебе чего-нибудь?
Спросит и низко опустит лицо и ждёт, что он скажет?
— Нет… тётя…
И пьёт он какую-то кисловатую жидкость из холодного, прозрачного стакана. Пьёт какую-то микстуру с ложки, а потом лежит с открытыми глазами и обводит комнату пытливым, ищущим взглядом… Стол, книги, печь, скелет… всё знакомые предметы… И вдруг как-то странно из-за них встают новые предметы, незнакомые, фантастические…
Лежит с полуоткрытыми глазами, смотрит на знакомых людей и не узнаёт. И сам чувствует, что говорит что-то, быстро говорит, а окружающие слушают и не понимают, а ему кажется, что говорит он нечто складное и важное…
И — странно — в начале болезни его не мучили те знакомые и ужасные сны, повторение тюремной жизни… А когда прошли эти сны — видения стали ещё красочнее: глубже было падение в бездонную пропасть, выше полёт к облакам.
Вот Сонечка почему-то подошла к постели, близко наклонилась к изголовью, протянула руки как тогда в столовой, когда они виделись в последний раз. Протянула руки, и вдруг голове его стало точно легче.
— Что вы сделали с головой?
Спросил и как будто не спросил. Видел Сонечку близко около себя и как будто не видел… Да тут ли она? Зачем пришла?
— Лежите спокойно, Николай Николаич. Я переменила полотенце… дорогой мой…
«Дорогой мой… Ужели это сказала она?»
Сказала и исчезла…
Большими круглыми глазами смотрит на него тётушка Анна Марковна. Спрашивает тихо:
— Тётя, зачем приходила Сонечка?
— Она ухаживает за тобой, Коленька… Трудно мне одной… Сиделки в городе нет свободной.
— А где Сонечка?
— Она ушла отдохнуть… Целую ночь продежурила она у постели и пошла отдохнуть…
— А сколько теперь времени?
— Десять… десять часов утра. Сейчас придёт доктор…
— Доктор Протасьев?
— Да.
— Говорят, он хороший человек?
— Хороший, Коленька. К бедному населению добр…
— Он товарищ дяди Володи? Да?
— Да, Коленька… Милый, нельзя тебе много-то говорить. Помолчи.
— А где дядя Володя?
— Христос с тобой, что ты спрашиваешь… Он давно умер…
И неподвижные, испуганные глаза Анны Марковны сделались ещё больше. Заботливая рука что-то делает у головы племянника. Жар уменьшается, и больной снова приходит в сознание.
Пока доктор осматривал Николая Николаевича, выслушивал и выстукивал, он говорил с Протасьевым о дяде Володе, о медицинской академии. И вдруг он сказал:
— А вот я обрёл настоящую жизнь… Лежу в постели и чувствую, что живу.
Молчит доктор Протасьев и с тревогой в глазах выслушивает пульс.
— Вы с этим не согласны? Вижу по вашему лицу… И тётя не согласна, и Сонечка… А я думаю так. Они не по-ня-ли меня, — растянул как-то странно одно слово и добавил, — и вы не поймёте. Ни за что не поймёте.
И опять поднялась красочная фантастическая волна и понесла Николая Николаевича в мир бредовых видений. Замелькали фигуры людей, лица… Почему же решётка в окне? Опять это окно? Незнакомые люди припали к окну и смотрят через решётку… И Сонечка с ними, смотрит на него и улыбается так же, как и тогда у беседки.
А вот Сонечка подошла к постели, протянула к нему руки, как будто обняла его голову и прижалась к нему.
— Сонечка, отчего вы улыбаетесь?
— Разве я улыбаюсь?
— Мне кажется… Вы не сердитесь на меня? Сядьте ближе.
И опустилась Сонечка на стул, скрестив на груди руки, и смотрит ему в глаза. И видит он — слезами заволоклись тёмные милые глаза Сонечки.
— Сонечка, почему вы плачете?
— Разве я плачу?
Улыбнулась и поправила на его груди тяжёлое мохнатое одеяло. Он осторожно взял её руку. Холодная рука, трепещущая. Взял он её руку, нежно поцеловал пальцы и сказал:
— Не сердитесь на меня, Сонечка… Я не мог бы обидеть вас сознательно… Всё равно, жизнь обидела бы вас… Впрочем, нет, не жизнь… смерть обидела бы вас… Вы хрупкая, слабая, а она неизбежная… Неизбежное покоряет… Вы не сердитесь на меня?
— Нет, не сержусь… Дорогой мой, вам нельзя говорить…
— Нельзя? Буду молчать… долго буду молчать…
Улыбнулся, пожал руку Сонечки, и пальцы его ослабли…
Кончилась правда жизни, и новый вихрь бредовых видений подхватил его и унёс в фантастический мир. Жизнь в бреду красочнее. Меняется она быстро, мчится куда-то, то поднимается, то падает… И не похожа она на ту, которая опустошает слабые души.
Притихшая, сидит у его постели Сонечка, и тихие слёзы блестят у неё на глазах… Видит она его лихорадочно блестящие глаза, но не может разгадать, какие в них мысли. И слышит она его бредовый шёпот, но не для неё этот шёпот…
Кому-то незримому в фантастическом мире видений говорит он что-то невнятное… А что говорит — не поймёшь… И кто тот незримый, кто его слушает?
XX
Никто не видел, как он умер…
Пришла Анна Марковна в мезонин и сошла в кухню для того, чтобы переменить воду и уксус. В бреду оставила она его, а пришла — он молчал, как будто спал с открытыми глазами.
На столе горела лампа, и странно-большая тень, отброшенная склянкой с микстурой, лежала на полу, протянувшись через всю комнату.
Наклонилась над его головой Анна Марковна, прислушалась — молчит Николенька и не дышит. Заглянула она в его глаза… Смотрят и как будто не смотрят потухшие глаза Николеньки… Вскрикнула Анна Марковна и зарыдала…
Прибежала Сонечка, остановилась в дверях, вся белая, бледная… Поняла всё, бросилась к постели, обхватила его неподвижные ноги и зарыдала…
И пробили в столовой часы двенадцать. И замерли их тягучие звуки, уплывая в вечность…
И тихо светила лампа под зелёным абажуром. И молча лежали в комнате тени. И молча стоял в углу скелет маленькой женщины под красным сукном…
Чему же улыбаются твои глазные чёрные впадины, проклятый, молчаливый череп?
1915
Примечания
1
«О так называемых религиозных исканиях в России». Прим. ред.
2
«Демон». Прим. ред.
3
7
