Илья Кочергин - Помощник китайца
Ехал домой каждый вечер и боялся того момента, когда я подъеду к своей станции, так и уткнувшись в книжку, когда я выйду на холодную улицу один и начну прикуривать. Я заранее знал, что так именно и случится, но каждый раз на что-то надеялся.
Иногда, уже поздно вечером, я вдруг одевался, завязывал галстук и шел к метро, убеждая себя, что мне нужно купить сигарет. Я торопился, почти бежал туда, задыхаясь, чтобы, потоптавшись около ларьков, идти обратно. Я надеялся, что, может быть, услышу, как кто-нибудь окликнет меня: "Молодой человек, подождите...". Мотался по квартире, вглядываясь в темные окна, заваривал себе очередной кофе.
А утром ругал себя за то, что опять не выспался непонятно из-за чего. Полон город красавиц, которые только ждут, пока ты им свистнешь.
Многие ребята сразу же уходили. Помотаются по Москве полдня, посмотрят на эту работу, сунут тебе коробку в руки: "Не обижайся, Сергей, я пойду. Это все не для меня". Другие остаются, но продают день изо дня так помалу, что их увольняют. Третьи недовольны порядками. Ребята, которые одновременно со мной стали инструкторами, - Ромка из Иркутска и Вовка из подмосковной Истры, пока никого не набрали себе в команду. Мне еще повезло, один парень шустрый попался, хорошо работает.
После работы частенько заходим в кафе у метро. Берем по соточке, потом стоим в пальто и в кепках за столиками, макаем сосиски в кетчуп, закусываем.
- Свое такое дело иметь, конечно, заманчиво, - Рома смотрит задумчиво в пластиковый стаканчик, держа его в руке перед собой, - а то под этими мудаками ходить не могу. Компания тебя облагодетельствовала, компания тебя человеком сделала, почему от тебя с утра водкой пахнет, почему без улыбки сил больше нет слушать это все.
- Мне тоже этот пендос вертлявый, ну, Вася, говорит недавно, что галстук я не так завязал. Какое его дело? - Вовка двигает боксерской челюстью. - Схватил меня за галстук, понял? Я ему тогда на ногу встал больно и сказал, что у него самого ботинки не чищены. Мудила, блин.
Да, если Вовка встанет, мало не покажется - центнер-то в нем наверняка есть.
- Смотри, а то выгонят тебя, - говорю, - Васька взъестся, и выгонят.
Мне немного даже стыдно, что я не жалуюсь ни на что. Надо тоже что-нибудь такое, в тему, сказать. Я, в отличие от них, рад, что хожу работать, потому что можно весь день не думать, а после того, как сдашься, вот так вот поболтать с ребятами.
Мне страшно возвращаться в свою квартиру. Телевизора нет, делать нечего. Вчера, пока не лег спать, листал телефонную книжку, думал, кому позвонить, и не придумал. Позавчера, толком не пожрав, напился пива и позвонил брату в Америку. Он что-то говорил, а меня тошнило, и я блевал на пол рядом с кроватью, прикрывая трубку ладонью, чтобы он не слышал.
После Нового года пошел в один день сразу с двумя новенькими. Взяли каждый по коробке полицейских машин, они - эти машины - уходили хорошо, и, чтобы за добавкой в контору не возвращаться, я выписал сразу три коробки. Если идешь с новенькими, то весь товар записываешь на себя.
На Ленинском проспекте у моего подопечного уперли всю его коробку. Вернулись в офис - менеджер сказал, что такое иногда случается, переживать не надо. Парень этот, конечно, лопух, но ответственным был ты, так что с тебя спрос. Деньги за пропавший товар нужно вернуть в три дня, сумма небольшая - всего четыреста долларов. И лучше не тянуть, так как потом за каждый день просрочки будут расти проценты. В случае неуплаты разбираться придется с теми парнями, что сидят на охране.
Четыреста баксов!
Только вчера отдал Аленке полтинник. Нашел, чем занять себя вечером, поехал, встретился с ней, дал деньги, сказал, что на дочку. Хотелось выпендриться. Пришлось звонить и просить обратно.
Бронзовый лохматый Бетховен ушел за двести пятьдесят долларов по цене лома цветного металла. Тридцатку дали за старый фотоаппарат, еще пятьдесят были отложены для Георгий Семеныча, по десятке скинулись Рома с Вовкой.
Витька по старой дружбе помог с машиной, чтобы отвезти Бетховена в магазин. Пока спускали его к подъезду, так умаялись, что даже подташнивать стало, руки потом еще два дня тряслись - тяжелый, собака.
Но еще тяжелей было разговаривать с матерью. Мне-то этого композитора совсем не жалко было, а для нее, как я понимаю, он был еще одним кусочком ее прошлого, который исчезал за порогом. Его упрямый подбородок, застывшие крупные черты лица обещали какую-то надежность и стабильность. Бетховен, старинные часы, которые когда-то каждые полчаса будили гостей своим боем, темная мебель с бирками ХОЗУ Кремля на задних панелях, цветы, которые жили на всех подоконниках, - они как будто уже утратили внутреннюю связь, но пока что держались вместе по привычке, создавая своим присутствием ощущение дома. Даже переехав в другую квартиру, они расположились в подобии прежнего, раз и навсегда заведенного порядка.
Если я даже в моем теперешнем состоянии все еще стремился добраться, доползти до своего призрачного будущего, то мама, наоборот, была обращена лицом к прошлому. Такому же недостижимому, но, может быть, чуть более реальному. Уход Бетховена усиливал разрыв с этим прошлым.
Мама не одобряла этой моей работы и не ждала от нее ничего доброго. Бетховена предложила сама, понимая, что вынуждена что-то отдать, и молча смотрела, как мы с Витькой вытаскиваем его на лестничную площадку. Может, мне бы стоило и помолчать, но я стал объяснять ей все снова и снова. Ощущение того, что я занимаюсь чем-то не тем, чем надо, было знакомо мне давно, и я знал, что нужно просто распалить себя, хорошенько разозлиться на кого-нибудь, чтобы оно прошло.
Мама стоит в прихожей, прислонившись к стене, смотрит себе под ноги и слушает. Крашеные волосы, очки с резинкой на дужках, которые у нее всегда висят на груди, чтобы не потерять, в руках вечно старый автобусный билетик или еще какая-нибудь бумажка, которую она мнет в пальцах.
Она меня всегда так провожает, когда я к ней захожу. Перед моим уходом вот так вот стоит, смотрит под ноги, а потом спрашивает: "Ты точно все взял, ничего не забыл? Проверь. По-моему, я тебе должна была что-то дать и забыла. Нет?". Каждый раз так.
- Почему ты не понимаешь, что я не мог продолжать учебу в таком институте, одновременно подрабатывая. Мне и преподаватели об этом твердили. Я открою свой офис, будут деньги, и тогда я смогу и учиться, и лечиться, и... не знаю, и все что угодно. Понимаешь?
Мама кивала, а я все равно продолжал рисовать ей картинки того, что должно наступить через некоторое время, ради чего я сейчас просыпаюсь каждое утро и ложусь в кровать каждый вечер, ради чего продаю Бетховена. И во что сам уже не очень верил. Но зато я потихоньку заводился, начинал злиться, и меня отпускало. Я стоял в прихожей и говорил ей все это, пока Витька ждал меня в машине у подъезда.
Выгнали все-таки Вовку. Выгнали, а недели через две-три он позвонил, и мы собрались у меня дома - я, он и Рома.
- Предлагаю работать втроем, без всяких офисов и говнюков типа того Васи. У меня есть пластырь. Толкаем по три, - себе берете по тысяче, мне отдаете две.
- Где ты его берешь-то?
- В Одессе. По тысяче. За полдня легко сдаю по сто штук, без напряга абсолютно.
Да, это предложение получше, чем продажа квартиры. В конторе тоже уже обрыдло все после того случая. Расплатиться-то я расплатился, но повели они себя тогда, конечно, как нелюди, - три дня сроку дали, хотя вообще скостить бы хоть половину могли. Видеть их рожи не могу. А главное, я больше не могу изображать перед новенькими свою крутость и уверенность.
А тут все свои, втроем всего, и доверие есть. Какая хрен разница, какой товар впаривать, зато сам себе рабочий день устанавливаешь, ни в какой офис сдаваться не ездишь. Тут и думать нечего, надо соглашаться.
Ходили по Москве втроем, так безопаснее, да и веселее. Вовка не обманул, сотня пластырей уходила влегкую, а если старались, то продавали и по три сотни каждый. А три сотни - это триста тысяч в день. Это просто немыслимый заработок, если работаешь на офис. Просто дело в том, что товар-то дешевый и всем нужен, это тебе не паровозики или ролики для чистки одежды. И менеджеров кормить не надо - сам себе менеджер.
Но по триста штук это, конечно, не всегда, потому что Вовка, побегав немного по улицам, тащил нас скорее в кафе. Потом уже труднее, потому что клиент запах чует и доверяет меньше. А в конце дня вообще оседали где-нибудь в кабаке и строили новые планы, как будем расширяться, набирать себе людей, а сами сидеть в своем офисе. Обсуждали, какую заведем секретаршу, какую крышу. Наутро выходили на работу поздно.
Потом пластырь закончился, и Вовка с Ромкой поехали в Одессу за новой партией, а я остался делать ремонт. Вдруг это у нее пройдет, вдруг это все-таки временное. Вернется, увидит не просто квартиру, а конфетку. Деньги на ремонт теперь были, только надо было с Витькой договориться насчет машины, чтобы он помог плинтуса, вагонку и линолеум довезти.
