Аркадий Аверченко - Том 1. Весёлые устрицы
Восторженный крик исторгся из нескольких десятков грудей, и обезумевшие от радости дикари потащили меня к королю, куда-то вглубь девственного африканского леса…
IIIГордо, полный сознания собственного достоинства, стоял я перед чернокожим королем.
— Неужели, ты, один человек, можешь все знать? — изумленно допрашивал меня простодушный дикарь.
— Я журналист! — отвечал я знаками. — Журналисты должны все знать. Наша деятельность требует исключительной разносторонности.
— Что ты считаешь самым главным в жизни человеческой? — спросил меня король.
— Печатное слово.
— Можешь ты научить нас этому?
— Господи! — удивился я. — Ничего нет легче.
— Как же это делается?
— Как?
Все окружающие притаили дыхание. Сам король подался вперед, олицетворяя собой воплощенное внимание.
— Делается это просто: приходит мне в голову какая-нибудь мысль… Я сажусь за стол и излагаю ее на бумаге. Затем, зову мальчишку…
— Мальчишки у нас есть. Сколько угодно, — вставил король.
— …Зову мальчишку и отсылаю в типографию. Там набирают, печатают и потом это рассылается по всему свету!
Глаза короля заблестели восторгом.
— Что нужно для того, чтобы устроить типографию? Из чего она делается?
Я подумал.
— Из… железа.
— Железо у нас есть! Эй! кто там… Дать этому бледнолицему железа, сколько ему понадобится. Пусть десять самых расторопных моих подданных помогают ему.
— Видите ли… — нерешительно сказал я. Типографские машины бывают нескольких родов: самая сложная — ротационная, для газет, потом бывают плоские, иллюстрационные… Самая простая, так называемая, американка…
IVУ моих ног лежала груда разного железа. Меня окружили десять откомандированных мне на помощь дикарей, и все они с рабской готовностью смотрели в мои глаза, ожидая первого жеста, чтобы начать работу.
Я поднял кусок железа и повертел его в руках. мне часто приходилось видеть типографские машины, но в них было нацеплено столько разных колес, рычагов и винтиков, что я сейчас был в полнейшем недоумении — с чего мне начать.
— Прежде всего, — промямлил я, — мы должны бросить ретроспективный взгляд и проследить дело книгопечатания со времени его возникновения. Один бедный человек, по имени Гуттенберг, родившийся в тысяча… (я пожалел, что со мной не было энциклопедического словаря) да… родившийся несколько веков тому назад, придумал, вместо рукописных букв, вырезанные из дерева. Сначала они вырезывались на целой доске, а потом Гуттенберг стал делать их подвижными…
Я запнулся и, безнадежно опустив голову, умолк.
Толпа дикарей с жадным доверчивым любопытством окружала меня, ловила каждое мое слово, каждый жест, как величайшее откровение…
— Да… вот, таким образом, и было изобретено Гуттенбергом книгопечатание… Впрочем, господа, прежде чем начинать устраивать типографию, мы должны заняться бумагой. Знаете ли вы, как делается бумага?
— Мы о ней и не слыхивали, — заявил король.
— Неужели?! — вскричал я, с сожалением оглядев дикарей. — Ведь это такой пустяк! Должен вам сказать, что бумага изготовляется из тряпок, тряпки из отслужившей свой срок одежды, одежда из материи, а материя из льна, который — суть растение!
Я победоносно взглянул на ошеломленных дикарей.
Король робко спросил:
— Не можешь ли ты, о, чужестранец, указать мне, какое из растений — суть лен?
Я обвел глазами поросшую травой поляну, но, так как, не выезжая всю жизнь из города, никогда не видел живого льна, — то благоразумно ответил:
— Бумагу можно делать также из древесных волокон! Американцы приготовляют так называемую древесную бумагу. Должен вам сказать, что Америка со времени открытия ее Колумбом сделала большие завоевания в технике… Громадные мосты титанической работы, тресты, захватившие в свою власть всю промышленность…
— Нет, нет, — перебил меня король. — Ты расскажи, как делается бумага из дерева?
— Как? — да очень просто: электричеством!
На лицах дикарей было написано истерическое любопытство.
— Что же это такое электричество? — спросил король. — Можешь ты его сделать?
— Каждый мальчишка в европейской школе проходит физику, — презрительно возразил я. — В жизни культурного человека электричество играет первенствующую роль: по освещенным электричеством улицам то и дело мчатся битком набитые трамваи, на верхние этажи высочайших домов человек попадает в одну минуту с помощью электрического лифта, гигантские синематографы запечатлевают все события, и человечество двадцатого века триумфально катит к далекому будущему среди электрических молний, освещенное голубым свет…
— Нет, ты не говори нам так, — нетерпеливо перебил меня король. — Ты расскажи лучше, ну… как устроить синематограф!?
— Простите, — с достоинством возразил я. — Но я журналист, и всякую свою мысль привык облекать в законченную, округленную форму. А синематограф устраивается с помощью электричества.
— Да как же он, устраивается?!!
— Он? Прежде всего, я должен…гм… объяснить вам, что такое электричество… Это таинственная, неисследованная еще как следует сила природы, той природы, которая в своем вечном многообразии…
— Как мы можем получить электричество? — нервно вскричал король. — С чего начать? Ты нам это расскажи!
— Электричество? Существует, видите ли, два рода электричества… Положительное и отрицательное… Так называемые катушки Румкорфа, состоящие из…
За несколько лет моей писательской работы мне ни разу не приходилось касаться электричества, и все мое отношение к данному предмету ограничивалось тем, что я однажды заплатил монтеру за починку звонков 4 рубля.
— Так называемый магнитный полюс, — пролепетал я, — который является следствием… Гм… В простейшем своем роде электричество в природе можно вызвать с помощью элементарнейших опытов… Например: вы берете гребенку и проводите ею по волосам… Характеристический треск, который вы слышите, и есть электричество, разряжающееся….
— Он все врет, — послышался сбоку голос. — Он, решительно, ничего не знает. Давайте его съедим!
— Я ничего не знаю?! — с негодованием воскликнул я. — Сами вы врете! Я все знаю! Я могу посвятить вас в создавшуюся политическую конъюнктуру Европы, могу осветить с самой оригинальной точки зрения творчество Ибсена, расскажу вам о возвращении к культу Греции, о танцах будущего, о крушении индивидуализма, о кознях Австрии…
Меня связали и потащили куда-то…
А я говорил:
— Аэропланы — суть аппараты тяжелее воздуха. Различаются — монопланы, бипланы и, так называемые, геликоптеры.
— А как они делаются? — с любопытством спросил тащивший меня дикарь
Подробно я этого не знал и потому, помолчав, сказал.
— Скоро человек завоюет воздух, и эти большие белые птицы будут реять в безоблачном небе, которое притихнет, будто изумленное дерзостью во все проникающего человеческого гения…
— Он будет очень вкусен, — похвалил меня один дикарь, ощупывая голову.
— Он понравился мне с первого взгляда, — сказал другой.
Я слишком культурный человек, чтобы меня могла тронуть эта грубая лесть…
Я промолчал и, брошенный на траву, стал терпеливо ожидать когда меня зарежут.
— Заявить им разве, — подумал я, — что я знаю, как делаются ружья? Я несколько раз возмущался в печати бесчеловечием пули дум-дум, негодовал по поводу отсталости России в деле вооружения артиллерии дальнобойными орудиями, но как все это делается — пусть меня повесят — не знаю…
Еще воспоминания о Чехове
Сей труд автор благоговейно посвящает Н. Ежову… как автору остроумного труда о Чехове, напечатанного в «Историческом вестнике».
Однажды мы с Антоном Павловичем сидели в его саду и тихо беседовали.
— Вас спрашивают… Можно вас видеть? — доложил старый слуга.
Непосредственно за этими словами из-за спины слуги раздался веселый голос:
— Чего там спрашивают?! Хо-хо! Смерть не люблю этих китайских церемоний! Доложи, да прими, да еще, пожалуй, визитые карточки потребуешь — терпеть не могу цирлих-манирлих. Здравствуй, Антоша!
Антон Павлович привстал и недоумевающе посмотрел на веселого господина в лихо надетом набекрень котелке, с жизнерадостными, но немного мутными глазами и с манерами красиво развязными и размашистыми…
— Простите… — недоумевая, сказал Антон Павлович.
— Не узнаешь, шельмец?! Славой… как это говорится… обуянъ? Загордился? Хо-хо! Смерть не люблю, когда эдакое вот… двуногое — нос задирает!!!
— Не будете ли добры, — мягко сказал Чехов, юмористически взглянув на меня, — назвать себя, чтобы я мог вспомнить. С годами, знаете… память слабеет.