Иван Шмелев - Пути небесные (часть 2)
- Успокойся, ступай и ляг… и я… я так устала…
Она подошла к окну.
- Какая глубина, Господи!..- прошептала она молитвенно, сложив на груди руки, смотря на усеянное яркими звездами небо, не тронутое еще зарей.- Покойной ночи.
И затворилась в спальной.
Он стоял, думая, что она сказала. В нем осталось, со всеми неуловимыми тонами, исполненное чувства глубочайшего: «Какая глубина. Господи!..»
XXVII
ДВИЖЕНИЯ ДУШИ
Только много спустя уяснил себе Виктор Алексеевич, что высказала Даринька словами «какая глубина, Господи!». Не о своде небесном только говорила, а обо всем: для нее эта глубина включала и земное,- вещи, движенья, звуки: во всем ей виделась глубина, все было для нее знамением, все было связано неразличимым для глаза строем, истекало из одного Истока, во всем чувствовался глубокий Смысл.
Решение вопроса о «петухе», так его изумившее,- он решение это называл «колумбовым яйцом»,- бросило свет на восприятие мира Даринькой и неощутимо влияло и на него. Он не замечал, каким богатством одаряла она ero. Пo его словам, он как-то получал «новые глаза»; в самом мелком и скучном из земного находил значительное, и это так настраивало его, что даже в зарядившем надолго дожде осеннем и в невылазной распутице чувствовалась ему своеобразная красота. Это новое почувствовалось им не вдруг, а как бы вырастало из чего-то, не постигаемое рассудком. Только впоследствии путем духовного опыта он понял, из чего это вырастало… кому он обязан этим.
Наутро, после бессонницы, уснув на короткий час, он поднялся в благостном настроении. Утро было великолепное. Даринькн не было. Таня сказала, что барыня в церкви, а потом будет панихида. Какая панихида? Он заглянул в календарь: вторник, 11 июля, св. равноапостольной кн. Ольги. Это ничего не объяснило, Когда вернулась Даринька с Алешей, он понял, и ему была приятна душевная чуткость Дариньки.
- От нее вся эта красота, ставшая теперь нашей,- сказала она,- и мне захотелось помолиться.
Она была радостно-покойна. Он сказал ей, что хочет проехаться с ней в Москву, закупить кой-чего для новоселья. Она охотно согласилась, а то все говорила, что «из Уютова теперь никуда». Решили ехать завтра, чтобы вернуться в пятницу, приготовиться к воскресному приему.
Назавтра поднялись рано. Даринька собиралась весело,- «столько в Москве мне надо!». Надела серенькое, дорожное, сумочку на ремне. «Совсем англичанка стала,- сказал Виктор Алексеевич,- и Москвы не пугаешься». Она бойко взглянула и сказала: «Вот и пригодились, деньги-то подарил тогда!» Вспомнила про лежавшие на книжке десять тысяч. Какие-то у ней были планы на эти деньги. Просила выехать пораньше,- «в городе дело у меня». Иного ждал, после оглушения, как называл известие о Диме, а оглушения и не получилось.
Повез Андрей на паре кургузых вяток, 8 пробила сковородка. Только выехали на городскую площадь, Даринька велела - «в лавку Пониткова». Шепнула: «Скрягу сейчас увидим». Андрей сказал: «Жо-ох старик, а милиенщик страшенный… собак не держит, не кормить чтобы, ночью лаять во двор выходит, я сам слыхал».
Зашли к Пониткову. Это был большой лабаз, забитый кулями овса и соли, мешками с мукой, ящиками бакалеи. За прилавком, меж стеклянными банками пряников и мармелада, белела борода веером. Понитков пил желтый чай с огрызком сахару и черной корочкой. Удивился таким покупателям: на паре, в какой коляске! Накрыл сахарок от мух, привстал и внимательно оглядел.
- Вы купец Понитков? - спросила Даринька.
- Самый я. Чего изволите, сударынька?
Даринька сказала, что много лет у него забирают, из Уютова.
- Из… Уютова? что-то не слыхал-с… У-ютова?..
- Ах, все я… из Ютова.
- Так-так… вы, стало-ть, новые владельцы… слыхал-слыхал, оченно хорошо слыхал-с… Присесть барышне выбери там чего! - крикнул он мальчишке. Тот грохнул об пол ящик.- Не взыщите уж, была табуреточка, да разлезлась. Изволите чего приказать?
- Запишите… мятных пряников полпуда. Для певчих наших.
- Это вот хорошо, барышня… певчие там - архангельский прямо глас.
- Да, да… это вы пример показали нам… все помнят, как пряничков им прислали. Вот и мне в голову пришло.
Старик умильно взглянул на Дариньку.
- Быдто и посылал, напомнили… а то забымши. Сказываете, помнят?
- Как же ласку не помнить! всех так растрогали.
- Чего ж тут, послал пустячки,- пошарил исподлобья старик по банкам,- не стоит и разговору вашего.
Велела еще леденцов, «и еще мармеладцу, хоть по пять фунтиков. Да Покровским ребятишкам сластей каких фунтов десять…»
- И ребятишкам можно-с, хоть и баловство. Прикажете записать-с?
- Нет, сейчас заплачу.
Расплатилась из сумочки. Старик проводил до коляски, раскланялся уважительно, сказав:
- Так-так… слыхал-слыхал… о-ченно хорошо слыхал-с, дай Господи.
Даринька приказала - «в посудную лавочку, где Настенька».
- На минутку, что-то давно у Матвевны не была…- сказала она Виктору Алексеевичу.
- Исцелена она теперь,- сказал Андрей,- чистая теперь ходит, как умная.
Сказал просто, будто самое обычное для него это- «исцелена». Нашли лавочку «Посуда и всякая игрушка». Моложавый, приятный хозяин сказал:
- Дочку повидать желаете…- И они увидали в его глазах что-то грустное.- Многие любопытствуют, а она совестится… смиренная она у меня. И сам-то страшусь… тревожно для нее… ох, тревожно! На зорьке еще ушла с подружками в Оптину, обещалась поговеть, совета-благословения у батюшки спросить.
- Слава Богу,- сказала Даринька,- теперь здорова она?
- И сказать страшусь… здорова, словно?..- сказал шепотком тихий человек и перекрестился-вздохнул.- Три года ограждала, не в себе была. Чудо Господне, вдруг просветлело в ней. А вы, барышня, что же, знавали мою Настеньку?.. сами-то вы откуда быть изволите?
- Из Уютова мы. Настеньку раз только видела…
- Что-то я не слыхал, У-ютово? Может, Ютово?..
Узнав, что из Ютова, тихий человек озирнулся, будто растерялся.
- Так это вы… поместьичко купили?.. Господи, как же она зарилась к вам, говорила все - «папашенька, хочу пойтить, да обеспокоить боюсь». Хаживала она к Аграфене Матвевне, доверялась… видала ласку. Не гнушалась Аграфена Матвевна. Обижать не обижала, а сами, барышня, понимаете… воздерживались. Барышня, милая… через вас ей легкость-то подана, во сне вас видала. Три года и плакать не могла, так ожестчилась… а теперь все-то плачет, и легко ей.
Он замотал головой и заморгал.
- Paдуйтесь, зачем же плакать!..- сказала Даринька.- Нам посуды надо, Матвевна пришлет записку. А дочке скажите - непременно чтобы зашла, отдохнет у нас.
Тихий человек вышел на улицу за ними. Когда Даринька садилась, он перекрестился и поцеловал ей руку.
- Спасительница наша!..-воскликнул он.
- Что вы, что вы!..- сказала Даринька.- Пречистая смиловалась над ней!..
Коляска покатилась. От лавок смотрел народ, снимал картузы. Даринька всю дорогу до станции молчала. Виктор Алексеевич говорил:
- И отлично, пусть верят, что твоими молитвами!.. ты не возгордишься, а им это в утешение.
На вокзале их встретили почетно. Заведующий составами приказал прицепить к ожидавшемуся курьерскому вагон-салон. В Москву приехали к ночи и остановились в «Славянском Базаре».
XXVIII
НАПУТСТВИЕ
Даринька проснулась в высокой, красивой комнате, в «золотых покоях»,- они занимали три комнаты, по-царски,- и увидала на мраморной колонке букет магнолий, редких и для Москвы цветов. Повсюду, на столиках и этажерках, были розы. Виктор Алексеевич окликнул из-за бархатной занавески: «Можно?» - и, получив певучее: «Да-a-a!..» - вошел, совсем готовый, в свежем кителе, с фарфоровой чашкой на серебряном подносе, и она услыхала запах шоколада. Взяла его руку и закрыла себе глаза.
- Ты милый…- шепнула она, водя рукой по глазам.
Он слышал, как щекочут ее ресницы. Подали отличный завтрак: горячий филипповский калач, икру, швейцарский сыр, всякие булочки, сухарики. Он завтракал с нею у постели, просил не торопиться, отдохнуть получше. Она корила себя: хотела проснуться рано, в Страстной к обедне, а скоро десять,- «Москва эта сумбурная».
Виктору Алексеевичу надо было получить сибирские деньги, заехать к адвокату, покупки разные, и самое приятное - порадовать Дариньку «сюрпризом». Они вышли вместе.
- Как же это…- досадуя, сказал он, увидев у проехавшей дамы кружевной зонтик,- у тебя нет летнего зонтика!
Усадил Дариньку в шикарную коляску, заказанную накануне, и пожалел, что не вместе едут, приходится торопиться, что в два дня сделаешь!
- Будоражная эта Москва… в Уютове сколько бы переделали за утро!..- вздохнула Даринька.
Он сказал: «Милая, мы же кутим!» - и увидал радостно-детский взгляд.
- Как тогда?..
Москва оживляла в обоих первые дни их жизни. Он просил не задерживаться, сегодня обедают в «Эрмитаже».
