Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси
- Что вы, Татьяна Владимировна, на себя наговариваете! - защебетала подобострастно гримерша. - У вас прекрасный волос - густой, крепкий. Хоть сейчас для рекламы шампуня снимать можно!
- Фи! - скривилось отражение Серебрийской. - Я их сроду ничем не баловала... Они у меня от природы такие.
- Порода! - восхищенно причмокнула Эльвира Васильевна. - Она во всем чувствуется! И в уме, и в волосах, и в фигуре!
- Да ладно вам... - снисходительно улыбнулась своему зеркальному лику депутатша и тут, заметив, наконец, мявшуюся у порога Ирину Сергеевну, посуровела лицом, озабоченно поинтересовалась: - Ну, а у вас что? Рассказывайте, только быстро - передача через пятнадцать минут начинается.
Гримерша сдвинула створки трюмо, демонстрируя Серебрийской укладку волос на висках, а Ирина Сергеевна, глядя растерянно на зеркальные отражения троившейся собеседницы, залопотала сбивчиво:
- Сын у меня... В армию призвали... В компьютерщики... А потом звонят из военкомата, говорят, в плен попал. Там бой был...
- Нет, детынька, так не пойдет, - перебила ее Эльвира Васильевна. Ничего понять нельзя. Давайте я расскажу, в чем суть дела. Сын этой гражданочки, э-э... Слава Милохин, воевал в составе воздушно-десантной части в Чечне. И попал в плен к боевикам... То есть, я хотела сказать, к сепаратистам. Случилось это около месяца назад. О том, предпринимаются ли меры для освобождения сына, у мамашечки сведений нет. Военкомат, как всегда, отмалчивается. Считаю, что мы, комитет солдатских матерей, должны привлечь внимание общественности...
- Все ясно, - прервала ее Серебрийская и, поправив прядь на виске, указала гримерше: - Вот здесь... лаком чуть-чуть... Пудрить не надо, я сама. Сейчас мы запишем с вами телепередачу, - тщательно припудривая нос и щеки, обратилась к Ирине Сергеевне депутатша. - Я выступлю первой, затем предоставлю вам слово, и вы коротко, за две-три минуты, расскажете о том, что произошло с вашим сыном. Особо подчеркнете то равнодушие, с которым столкнулись в органах государственной власти, отметите, что все надежды теперь возлагаете на комитет солдатских матерей и лично на депутата Государственной Думы...
- Я... должна буду по телевизору выступать? - смешалась Ирина Сергеевна.
- Выступать буду я, - отрезала Серебрийская. - А вы, когда вас попросят, расскажете историю, приключившуюся с вашим сыном.
- Я... я не знаю...
- Да ничего вам знать и не надо, - сказала вставая депутатша.
Ирина Сергеевна отчаянно, до дрожи, трусила, оказавшись впервые в жизни под беспощадным прицелом камер. На большом экране телевизора, установленном чуть сбоку, чтобы не попадал в кадр, Ирина Сергеевна увидела свое лицо отчужденное, будто траурный портрет.
- Фотографию, фотографию приготовьте, - спохватилась Серебрийская. Юрочка, надо будет показать снимочек крупным планом, сможешь? Как мне его держать? Вот так?
На экране телевизора появилось лицо Славика - тоже неожиданно незнакомое, растиражированное электромагнитными импульсами в миллионы изображений. Ирина Сергеевна вспомнила, что так и не удосужилась узнать, как называется передача, в которой она сейчас участвует, и по какому каналу ее покажут.
Голос из студийных небес властно скомандовал:
- Начали!
- Добрый день, дорогие друзья, - расплывшись в улыбке и глядя в никуда, заявила телеведущая. - Сегодня в нашей студии две гостьи. Одна из них не нуждается в особом представлении и хорошо знакома нашим телезрителям. Это депутат Государственной Думы Татьяна Владимировна Серебрийская...
Украдкой скосив глаза на телемонитор, Ирина Сергеевна вздрогнула при виде лица Серебрийской - так оно изменилось. Не осталось и следа от целеустремленной депутатши, мудрая, преисполненная состраданием к народу женщина-мать заговорила задумчиво и проникновенно:
- Дорогие матери, бабушки, жены и сестры, дочери и подруги.
- Стоп! Стоп! - грянул сверху голос управляющего студией незримого божества. - Все сначала!
- Как? - высокомерно вскинула подбородок Серебрийская. - Вы с ума сошли?
- Звук не идет. Сейчас все поправим, - забубнил виновато динамик.
- Сорвать выступление депутата... Я расцениваю это как политическую провокацию! - бушевала Серебрийская.
- Все, все! - растеряв поднебесную спесь, оправдывался динамик. - Пошла запись, все нормально. Начали!
Оператор, склонившись к телекамере, взмахнул рукой, и ведущая, улыбнувшись, зачастила, как ни в чем не бывало:
- Добрый день, дорогие друзья...
А Серебрийская, успокоившись мгновенно и помудрев, вновь завела невообразимо-скорбно:
- Дорогие матери... друзья мои... Который год ведет наше правительство войну против собственного народа. Который год полыхает напитанная кровью наших соотечественников земля гордой российской республики. Который год гибнут там старики, женщины, дети. Их боль - наша боль. Потому что неисчислимые беды несет эта война и в наши, далекие от кавказского региона, дома. Уже тысячи наших земляков прошли через эту войну, тысячи юношей, одетых в солдатскую форму, научились там убивать. И с надломленной психикой, израненной душой они возвращаются в семьи. Приведу лишь несколько цифр криминальной статистики, свидетельствующей о росте молодежной преступности...
"Действительно, - соглашаясь, думала Ирина Сергеевна, - каким вернется после войны и плена Славик? Господи, неужели и ему пришлось убивать?!" Ее размышления прервала реплика телеведущей:
- Татьяна Владимировна, с какими проблемами обращаются к вам в эти дни избиратели?
- Ну, всех-то депутатских забот не перечесть... - с обезоруживающей откровенностью вздохнула Серебрийская. - И, к сожалению, не переделать. Вот сейчас, прямо с приема избирателей, я привезла в студию обратившуюся ко мне гражданку... - Татьяна Владимировна замялась на мгновение, глянула в бумажку перед собой. - Гражданку Милохину Ирину Сергеевну, солдатскую мать... Ирина Сергеевна, расскажите телезрителям, что привело вас в приемную депутата?
Телеведущая, подняв брови, тоже с живейшим интересом воззрилась на Ирину Сергеевну. Та попыталась представить неведомых "телезрителей", но видела перед собой лишь громоздкую телекамеру и потому, чтобы не сбиться, начала рассказывать о своем несчастье юноше-оператору, а тот и не слушал вовсе, занятый делом. Повествование даже ей самой показалось неуместным, отговорив в пустоту, она растерянно замолчала.
- Общественное движение, которое я представляю, - подхватила Серебрийская, - сегодня остается, по сути, единственной политической силой, последовательно выступающей против чеченской войны, против скатывания страны к тоталитаризму. Мы оправдаем ваши чаяния и надежды, сделаем все, чтобы ни с кем из вас, ваших детей, не случилась такая беда, как у этой несчастной матери.
Передача закончилась, все принялись вставать. Поспевая следом за устремившимися к выходу из телецентра депутатшей и ее помощницей, Ирина Сергеевна все ждала с надеждой, когда разговор вернется к проблеме вызволения Славика, но те обсуждали передачу, и лишь на КПП Эльвира Васильевна обернулась и сообщила:
- Мы, детынька, тебя подвезти не сможем. Дела! На встречу спешим с избирателями. Остановка общественного транспорта на соседней улице.
- А... а как же с моим делом? Со Славиком? - потерянно спросила Ирина Сергеевна, и Эльвира Васильевна, забираясь неуклюже на заднее сиденье "Волги", махнула рукой:
- Как-нибудь в другой раз, детынька. Захаживай.
Серебрийская даже не обернулась. Устроившись на переднем сиденье, она сосредоточенно смотрела перед собой, настраиваясь, должно быть, на очередную встречу с народом...
Глава 13
Утром Новокрещенов постучался в дом Алика и, когда сосед вышел на крыльцо, вытирая пухлыми, нетрудовыми кулаками заплывшие со сна глаза, попросил у него золотые перстень и цепь.
- Не насовсем. Напрокат. Вечером верну, мамой клянусь! - по-восточному горячо заверил он Алика.
- Прокат? Что такое прокат? - удивился тот.
- Ну, на время. На один день - поношу и отдам. Мне кое-кому в таком виде показаться нужно. Чтоб поняли - перед ними не халам-балам, офицеришко отставной, а солидный человек, при деньгах... Новый русский, кумекаешь?
- А-а... - понимающе расплылся в улыбке Алик. - Кумекаешь! Жениться хочешь, да-а? Красивый быть хочешь, богатый, да-а?
- Вроде того, - кивнул Новокрещенов.
Благодушный Алик безропотно стянул, предварительно послюнявив палец, тяжелый перстень-печатку, повозившись, расстегнул и снял с жирной шеи толстую, витую, как ошейник у породистого кабеля, золотую цепь, протянул соседу.
- Прокат, да-а? Катайся на здоровье, хоть два дня - мине для хорошего чилавека не жалка!
Новокрещенов вернулся в дом и принялся собираться. Одел белую рубашку, расстегнув ворот так, чтобы видна была сияющая, как золотозубая улыбка цыгана, цепь, натянул черные, нелепые в жару, но зато вполне приличные брюки и в завершение маскарада сунул безымянный палец в пришедшийся как раз впору перстень.
