Булат Окуджава - Упраздненный театр
- А дальше? - спрашивает Ванванч, задыхаясь.
- Дальше это уже мне, - говорит тетя Сильвия.
- Ну и дура эта Жоржетта! - смеется Люлю.
- Помолчи, - говорит тетя Сильвия, - много ты понимаешь!..
Внезапно Ванванч подбегает к окну. С ним что-то происходит. Он вцепляется пальцами в кремовую занавеску на окне. Голова его задрана. Он втягивает воздух разинутым ртом, еще, еще, грудь его раздувается, глаза выпучены многозначительно... Куда он смотрит, куда? Куда? Тонкий звук повисает на губах и слетает с них, и усиливается, и улетает прочь... Куда? Куда?.. Напряже-ние его столь велико, что кажется: еще немного - и рухнет потолок, и закачаются стены. Однако звук, выплескивающийся из него, слаб, чист и мягок. Он как струйка. Куда он течет? Куда стремится? Куда? Куда?.. Сильвия, вышедшая на кухню, стремительно возвращается... Куда, куда, куда вы удалились, златые дни моей весны?.. Люлюшка хохочет. "Что случилось?!" спрашива-ет тетя Сильвия. "Мама, - хохочет Люлю, - он поет арию Ленского..."
В этот момент входит Вартан и застывает в изумлении. "Кукушка", по-купечески выдерги-вает из бумажника хрустящую рублевку и пытается протиснуть ее в щелку копилки. "Нет, нет! - кричит Ванванч, отводя сову. Не надо бумажку! Надо копеечку, копеечку!.." - "Что ты делаешь, Вартан? сердится тетя Сильвия. - Зачем ему нужна твоя бумажка?" - "Ему золото нужно", - говорит Люлю. Вартан недоуменно вскидывает брови. "Ах, золото?.." - и выгребает из кармана пригоршню монет и тянет руку к сове, но Ванванч отводит сову. "Нет, - говорит он серьезно, - нужна только одна монета, чтобы была твоя монетка, понимаешь?.." - "А знаешь, сколько можно мороженого купить на эти деньги? - спрашивает Вартан. - Бери, бери..." Ванванч выбирает копеечку, и она проскальзывает в отверстие и долго обиженно звенит там, устраиваясь среди прочих...
7
Еще неведома моему герою удручающая истина, что все - однажды: и дождь, и слово, и пейзаж, и за повседневным мельканием не слышна музыка утрат. И когда тетя Сильвия, оторвав-шись от книги, спрашивает неведомо кого, не Ванванча, не Люлюшку, а пустое безответное пространство: "Что вы будете делать, когда я умру?", Люлюшка корчит уморительную рожу, а Ванванч говорит, обнадеживая: "Не умрешь".
И вот они едут в поезде по Грузии, читают, смотрят в окно, считают лампочки в туннелях, обгладывают куриные косточки, лакомятся припасенной дыней. Затем ранним утром следующего дня погружаются в белесое облако, пронизанное золотыми стрелами восхода, и чистые домики Батума окружают их.
Дядя Саша, папин брат, встречает их и сопровождает до морского порта. Он похож на папу, но старее и, конечно, не такой главный: он простой бухгалтер, хотя до Ванванча долетают смутные толки о его былом офицерстве. Однако Ванванч пока не улавливает сути. Это года через три он ахнет, узнав, что дядя Саша был белым офицером, года через три, а пока перед ним доброе, улыбающееся, немного усталое дядино лицо, и дядя поминутно утирает лоб скомканным платком, потому что с утра разливается душный, тягучий, обременительный июньский зной.
Они едут на извозчике, пока не оказываются перед черным бортом громадного парохода с непонятным названием "Франц Меринг". То есть Ванванчу кажется громадной эта отжившая свое, старомодная паровая посудина, курсирующая меж Батумом и Крымом, коптящая тропическое небо и время от времени оглашающая окрестности хриплым старческим ревом. Дядя Саша хватает чемоданы. Руки напрягаются. Лоб в поту. Но на лице улыбка, и он что-то еще выкрикивает на ходу, что-то, видимо, смешное, потому что Сильвия смеется и Люлю тоже. Она в корсете, и пото-му подбородок ее надменно задран, тонкие стройные ножки аккуратно ступают по деревянному причалу. Почему они смеются, Ванванч не понимает - он вдыхает запахи моря и дегтя и очень волнуется, еще не веря, что взойдет на эту громадину. "Быстрее! Быстрее!" задыхается дядя Саша, и они начинают взбираться по трапу. "Очень похоже, как карабкались на борт тогда, - кричит он, задыхаясь, - тогда, - говорит он, - вот с этого самого причала, представляешь?" - говорит он. "А почему же ты сам не уехал? - строго спрашивает Сильвия. - Почему?.." - "Ах, Сильвия, - говорит дядя Саша и внезапно останавливается и ставит чемоданы, - ах, Сильвия..." - и вдруг начинает смеяться, задыхается и смеется. "Ах, Сильвия!.." - "Скорей, скорей!" - кричит Ванванч. "Скорей!" - кричит Люлю, и Саша вновь подхватывает чемоданы. Шея его напрягается, ступеньки под ногами раскачиваются и скрипят.
Ночью Ванванч просыпается в тесной полутемной каюте и слышит, как где-то в глубине парохода глухо рокочет машина и доносится плеск волн. Душно. Незнакомые запахи и звуки окружают его.
Утром, позавтракав домашней снедью, они идут за Сильвией на палубу, "на свежий воздух". Дядя Саша уже забыт где-то там, на батумском причале. "Сегодня мы приедем в Ялту", - говорит Сильвия. "А кто же понесет наши чемоданы?" - лениво и без интереса спрашивает Люлюшка, хоть ей все известно наперед. "Придет Баграм Петрович. Он будет нас встречать, - говорит Сильвия, - ты разве не знаешь?" У Люлюшки бледное лицо. "Такой жуткий воздух, что невозможно дышать", - говорит она. "Господи, на кого ты похожа! - огорчается Сильвия. - Не торопись, я кому сказала!" - "Ну что я сделала? Что?!" - сердится Люлю. - Видишь, как я иду осторожно?.." Ванванч привык к этой войне. Он знает, что тетя Сильвия любит Люлюшку. В минуты благорасположения и мира она говорит о своей любви, и при этом ее большие пронзитель-ные глаза переполняются слезами. "Почему ты все время на меня орешь?" - спрашивает Люлю в минуты любви. "Это от отчаяния, - объясняет мать, - сердце болит, понимаешь?" - говорит она и гладит, гладит дочь по головке. И нужно, наверное, прожить целую жизнь, чтобы осмыслить по-настоящему цену этого прикосновения.
И вот они, наконец, выбираются на палубу, и Ванванч видит всюду - у стен и на деревянном полу - множество людей. Что они делают? Некоторые, прямо на полу расстелив газеты и тряпки, завтракают. Ванванч видит нарезанный хлеб, и это его восхищает. И ломтики сыра, и зелень, и колечки огурцов. Они едят, но их сосредоточенность и помятость никак не вяжутся с синим бескрайним морем и синим счастливым небом, и веселым праздничным солнцем. И он думает, как это замечательно - есть прямо тут, сидя на полу, под ногами шагающих пассажиров! Какие-то дети бегают, перепрыгивают через лежащих. Кто-то спит прямо на голом полу, подложив под голову мешок. И тетя Сильвия с досадой смотрит в море, и Люлюшка замерла, надменно голову задрав, и Ванванч в своей соломенной шляпке млеет, восхищенный представшей картиной.
"А почему они все на палубе?" - спрашивает он. "Они любят завтракать на свежем воздухе", - объясняет тетя Сильвия и кусает губы. "Они просто бедные, - говорит Люлю, - видишь, какие они помятые и грустные?" - "Не говори ерунду!" - сердится тетя Сильвия, и Ванванч понимает, что начинается привычная война, а кроме того, он знает, что бедные жили раньше, при царе. "Я тоже люблю кушать на свежем воздухе", - говорит он, и ему хочется вооон тот ломтик свежего огурчика, с хрустом исчезающий во рту бородатого старика. "Конечно, - говорит тетя Сильвия, - вот в Евпатории мы будем есть на свежем воздухе". Ванванч видит, как у Люлюшки при этом насмешливо складываются губы, но убежденные интонации тети Сильвии ему приятны: в них есть надежность и покой.
Людей на полу так много, что невозможно передвигаться. Сильвия говорит нервно: "Ну ладно, хватит, идемте..."
В каюте каждый предоставлен самому себе. Тетя Сильвия читает "Манон Леско", Люлюшка вышивает на платке синюю розу, Ванванч смотрит в иллюминатор. "А разве у нас есть бедные?" - спрашивает он у Люлюшки. "А ты что, с луны свалился?" - говорит она и посматривает на мать. Ванванч садится рисовать.
"А знаешь, - говорит тетя Сильвия Ванванчу, - ты ведь уже плыл на этом пароходе. Плыл, представляешь? Ты-то помнишь? Люлюшка, ты помнишь?" Что-то смутное шевелится в сознании Ванванча, как будто бы он даже вспоминает что-то. "Правда?" - спрашивает он, тараща глаза. "Я помню!" - говорит Люлюшка. "Тебе было четыре годика", - говорит тетя Сильвия. Ванванч радостно хохочет: "Совсем маленький!" Ему приятно, что говорят о нем. Он еще не умеет притво-ряться равнодушным к вниманию, слабой ручкой умерить пыл рассказчика. "И ты называл меня тетя Слива, и от качки тебя тошнило, и ты хныкал и говорил: "Тетя Слива, рот болит!.." Ванванч хохочет. "Я что, был такой глупый? - спрашивает он, наслаждаясь. - А теперь меня и не тошнит вовсе..."
От грохота пароходной машины некуда укрыться. Вдруг тетя Сильвия быстро поднимается, торопливо засовывает по чемоданам извлеченные вещи, защелкивает замки и говорит: "Вставайте, дети. Скоро Ялта". "Как же мы понесем чемоданы?" - спрашивает Люлюшка с ужасом. "Придет Ваграм", говорит Сильвия. И когда пароход, глухо и утомительно урча, пришвартовывается к ялтинской пристани (а это уже ранний полдень), в каюту вбегает Ваграм Петрович.
"Ваграм! - недовольно и сердито восклицает тетя Сильвия. - Зачем ты прибежал в каюту? Мог бы и на пристани подождать!.." Ваграм Петрович встряхивает черными цыганскими кудрями и чмокает тетю Сильвию в щеку и Ванванча в щечку, а Люлюшку тискает в объятиях. "Ээээ, - говорит тетя Сильвия, - ну хватит, хватит!" Ваграм Петрович подхватывает чемоданы, и все двигаются к выходу. Тетя Сильвия продолжает капризничать. Она совсем на себя не похожа. Она не командует, не велит, а капризничает, как маленькая избалованная девочка. Но Ваграм Петрович не сердится на нее за это, не обижается - посмеивается, поддакивает и подмигивает то Ванванчу, то Люлюшке, а то бросает чемоданы и вдруг ловит белую руку тети Сильвии и начинает ее целовать. "Перестань, Ваграм, прекрати!" - негодует тетя Сильвия и сама начинает смеяться. А как он движется при этом, как пританцовывает, как отставляет локти!..
