Юлий Крелин - Хирург
– Евгений Львович, у Игоря в палате мужик со стенозом от операции отказывается…
– Он мне говорил. Я зайду к нему.
– Вот он стоит около столика сестры и настаивает, чтоб его сейчас выписали. А сейчас уже поздно. Сестра не может.
– Как его зовут, не знаешь?
– Сейчас посмотрим в истории болезни. – Смотрит. – Вот, Сергей Федорович Панин.
– Остальное я все знаю про него.
Он вышел в коридор, увидел у столика сестры больного.
– Сергей Федорович, прошу вас, зайдите ко мне в кабинет. Зашли.
– Садитесь, пожалуйста. Сергей Федорович, сколько лет у вас язва?
– Пятнадцать.
– Обострения часто были?
– Раз в год приблизительно.
– В больницах много лежали?
– Раза четыре.
– Подмогало?
– С год после этого не было.
– А сейчас что изменилось?
– Сейчас рвота у меня.
– Каждый день? И боли?
– Нет. Болей нет. И рвота не каждый день.
– Отрыжка тухлым бывает?
– Это да.
– А при рвоте – еда вчерашняя, позавчерашняя?
– Вот что меня и удивляет…
– Значит, еда дальше не проходит, Сергей Федорович. А сколько это уже длится? Рвота?
– Около года.
– Вот видите. – Мишкин покачал головой. – Уже год. Похудели?
– За этот год похудел немного. Килограммов на пять.
– Это много. Прилягте, пожалуйста. Здесь щупаю – не болит?
– Нет.
– Ух, какой плеск. Вы слышите, Сергей Федорович, как в желудке плещется?
– Ну, слышу.
– Это значит, что плохо у вас проходит пища. От голода умереть можно.
– Да я ем.
– Вы-то едите, а вот до тканей не доходит. Судорог не бывает? Руки, ноги по ночам не сводит?
– Вроде нет, Евгений Львович. А может?.. Нет. Пожалуй…
– А может начаться, Сергей Федорович. И по рентгену видно, что у вас плохо проходит. Через сутки – почти половина бария в желудке остается. Боитесь операции?
– Да не так чтобы очень боялся. Но я сейчас совсем ничего. И болей нет.
– Когда уже будет «не ничего» – будет совсем плохо. Пойдемте со мной.
Они вышли из кабинета и вошли в ближайшую палату. На стуле у окна сидел мужчина и читал.
– Петр Николаевич, простите, мы вас потревожим на минутку.
– Что вы, Евгений Львович, всегда готов, всегда, Евгений Львович.
– Вы сидите, сидите. Петр Николаевич, скажите, как у вас болезнь шла, что чувствовали, расскажите все Сергею Федоровичу. У него сомнения кое какие.
– Да нет у меня сомнений, Евгений Львович.
– Пожалуйста, послушайте.
– А чего тут особенного рассказывать. Как у всех. Язва у меня была десять лет. Часто в больницах лежал. Больше чем на год не снимались обострения. Потом появилась рвота без обострения. Пришел сюда, и Евгений Львович уговорил на операцию. Сейчас прошло только двенадцать дней – уже совсем другое дело. Ем хорошо, отрыжки нет, рвоты нет…
– Спасибо, Петр Николаевич. Вы поговорите с Сергеем Федоровичем. Я сейчас пойду, а завтра мы с вами все решим окончательно. Хорошо?
Мишкин вышел в коридор, удовлетворенно улыбаясь. Почти наверняка больной будет оперироваться. А иначе ему нельзя.
– Ой, Евгений Львович, а я вас ищу. Марина Васильевна уехала, не дождалась вас, просила передать записку.
«Женечка. Не посетуй, выручай. Мне надо срочно ехать договариваться насчет лифтов. Нас примет начальник конторы. Не хотят пускать в поликлинике – лифтерши не обучены. А народный контроль говорит, что, если не пустим, на меня денежный начет за разбазаривание государственных средств. Я тебя очень прошу – сегодня собирают главных врачей в горздраве. Съезди за меня. Там большое будет сборище. Ты отметься и, если будет возможность, удирай. Заранее спасибо тебе. М. В.».
– Черт подери! На мою голову. «Заранее спасибо»! Когда ехать надо?
– Уже. Через пять минут. Машина поликлиническая ждет внизу.
– Черт возьми. Пойду переоденусь и буду внизу.
Он зашел в ординаторскую – поговорил. Потом в перевязочную – перевязал больную со свищом. Потом в кабинет – покурил с Игорем, потом стал переодеваться, но тут опять за ним прибежали:
– Евгений Львович, вы опаздываете, не успеете отметиться.
– Бегу, бегу. Отметиться-то я успею всегда, а вот удрать, если опоздаю, уже не смогу.
И не смог. Отметился и вынужден был остаться.
На совещании шла речь «об организации медицинского обслуживания в сложных условиях сегодняшних требований», да еще с учетом опасности появления различных инфекционных заболеваний.
Мишкин сидел и думал про что-то свое, пока его думы не прервал властный голос какой-то начальницы. Она, видно, занимала какой-то большой пост, потому что начала без преамбулы и обращения, а почти с окрика:
– Сейчас побеждает дисциплина! И если вы ее не создадите, придется создавать ее нам. А создавать ее придется. Единичные случаи появления опасных инфекций отмечены в некоторых городах и странах Европы.
Голос с места: «А где, не скажете?»
– Прошу с уважением относиться и не кричать с места. Во вторых, кому положено, те знают. А вам – если найду нужным, то еще скажу. Подумаю. А пока не скажу. В больницах у вас все должно быть подготовлено для приема подобных больных. И мы завтра же проверим по всем больницам. Проверять надо, пока их нет. Мы должны быть готовы. Паника недопустима. За панику мы будем наказывать. В одном доме врач заподозрил инфекционное заболевание, – кстати, по безграмотности, неизвестно из каких соображений, мы еще разберемся в этом. Прислали за больным машину, санитары вышли в противочумном костюме, в резиновых сапогах, в масках, в косынках, в очках – перепугали весь дом, район. Это что?! Недомыслие или?!.. Есть официальное общее кодовое название для особо опасной инфекции. Оно всем известно. Учтите, что просто врач не имеет права ставить диагноз опасной инфекции, он может поставить лишь подозрение на нее. Каждый случай докладывается прямо в центр. Мы должны туда давать лишь достоверные данные, а не все, что кому померещится. При подозрении вы должны немедленно сообщать в райздрав и на санэпидстанцию. Немедленно присылаются люди из лаборатории и крупный специалист инфекционист. Лишь он и на основании данных анализов может выставить тревожный диагноз. А больного можно госпитализировать тогда. Теперь о наших больницах вообще. Много жалоб от трудящихся на врачей за грубость и бездушие. Врачи ссылаются на то, что не хватает коек в больницах, что больные лежат в плохих условиях, по многу человек в палатах, но, товарищи, больные на это не жалуются, у нас нет таких жалоб. Наш народ понимает, что сразу не построишь, что зависит от объективных причин, а что и от нас, от персонала, от энтузиазма. Лучше мы сами с вами наведем порядок, чем нас заставят, а нас заставят, так что придется делать довольно крутой поворот от довольно таки неважнецкого вида больниц. Больницы волнуют городские организации. В больницы поступают наши советские люди! А когда просматриваем вашу работу, то нами явно просматриваются пониженные требования к персоналу, просматриваются, товарищи, и страшнейшие безобразия, легко просматриваются. Требования к больницам вышли на прямую. Приходишь в больницу, а больные пьют из баночек из под майонеза. Говоришь, почему не получите – на складах все есть. А администрация думает, что нет. Разве не хватает в больницах денег оплатить – должно хватать. Вот тут выступали товарищи и больше говорили о недостатках, связанных с инстанциями, а вы говорите лучше о недостатках, связанных с упущениями персонала. Товарищ исправился, когда мы ему из президиума подсказали, и стал говорить правильно, но у вас и самих мысль должна работать об исправлении своих недостатков, а не чужих. Надо более беспокойно вести хозяйство, товарищи.
Все молчали.
Потом были короткие инструктивные сообщения различных представителей различных инстанций.
Потом все встали и пошли к выходу.
Мишкин посмотрел на часы: «Что-то у меня сегодня еще было. Не помню. Поеду домой».
А дома выяснилось, что на сегодня у них билеты в концерт. Галя ругалась, так как они уже почти опаздывали. Он успел схватить лишь кусок хлеба с котлетой, и они побежали.
В этот день был бетховенский концерт в исполнении иностранного скрипача.
У входа, перед контролем, большая толпа страждущей молодежи, не доставшей билеты. У самого контроля дружинники с голубыми повязками на рукавах, милиционеры.
Мишкин наблюдал за бурлением людским у контроля, пока стоял в очереди сдавать пальто.
Сначала это было хаотическое передвижение, перемещение людских частиц, типа броуновского движения. Потом вдруг направленно толпа хлынула к проходу. Милиционеры, дружинники схватились за руки, контролеры захлопнули калитку барьера. Толпа отхлынула. Лица охранявших злобно остекленели. Отстояли проход. А чаще здесь же, в концертном зале, в таких случаях у победителей после отбитой атаки появляется в лице что-то человеческое, даже, пожалуй, добродушное. Это, вероятно, естественно. Ведь что хотят эти люди, осаждающие, – всего-то послушать хорошую музыку. Да и толпа желающих безбилетников, прорывающихся, – не более тридцати человек. Но в этот раз почему-то лица охранявших оставались злобными и напряженными. Мишкин такую злобность видел здесь первый раз. На лицах охраняющих был написан вопрос: «Кто? Кто?! Кто зачинщики?! Найти зачинщика». Они стреляли глазами по этой толпе молодежи, прицеливаясь в неведомого им пока зачинщика. Ребята и девицы разбегались с пришептываниями: «Рассредоточься, рассыпься. Все, все, ребята, – отвались». И в их лицах тоже уже не видно было желания услышать музыку, а только спортивный задор и желание пробиться. В глазах появилось что-то конспиративно-революционное. И какое это все имеет отношение к музыке!
