Владимир Даль - Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета
Город, куда попал художник наш, был довольно многолюдным, благовиден, славился берестовыми табакерками, был известен в географии судоходной рекой -- но только в географии, потому что стоял на луже -- был известен в истории проездом через него многих знаменитых особ, а в статистике, кроме табакерок, кожевенными, мыловаренными, салотопенными и свечными заводами, хотя и тут опять город и самое отечество наше обязаны были всеми заводами этими собственно статистике, как науке, потому что на деле вместо заводов этих оказывалось только три-четыре избы, в Московской Слободке, заваленных кругом мусором, навозом, корьём и окруженных непроходимою грязью и непроницаемою вонью Оспаривайте, после этого, пользу статистики!
В городе -- положим, его называли Сумбуром -- в городе было гульбище или сад, а в саду этом был когда-то пруд; по как однажды, на Святой неделе, пьяный мужик увидел в светлой воде подобень свой и, хотевши с ним поцеловаться, свалился в воду и утонул, то во избежание таких неприятных случаев распорядились засыпать пруд и поставить на месте его безопасный для жителей храм славы. Храм этот сооружен был из тесаного камня и стоил городу довольно много; польза его не была досель еще никем отгадана; не менее того, однако же, сумбурские жители всегда водили заезжих гостей на гульбище и показывали им каменный храм славы, как вещь замечательную, достойную внимания, и называли при этом всегда троих строителей храма. Втроем, скажете вы не мудрено выдумать такую хитрую штуку -- оно так, но зато, по пословице; один такой-то камень в воду закинет, а сотни других его не вытащат -- никакой ареопаг, конечно, не добился бы ни цели, ни пользы этого здания. Еще славился Сумбур гостиным двором своим, который составлял собственность одного частного человека, купца Босомыгина. Место, где стоял гостиный двор, принадлежало когда-то какому-то подворью; Босомыгин заключил договор, чтобы ему дозволено было выстроить на свой счет каменные лавки, с оброком по пятисот рублей в год, на шестьдесят лет, после чего лавки поступают в собственность подворья. Дума впоследствии объявила спор на место это и завела тяжбу с подворьем; тяжба тянулась четырнадцать лет -- между тем Босомыгин давно уже отстроил лавки, брал с них доход и никому оброку не платил. А как обе стороны тяжущихся спорили только между собой, а об нем и позабыли, то он, соскучившись дожидаться конца тяжбы этой, подал объявление, что место бесспорно принадлежит ему, потому что город спорил с подворьем, с ним же, Босомыгиным, никто спору не заводил и он владеет местом без малого полторы земские или десятилетние давности. За ним место и осталось. Вот какому счастливому обстоятельству город обязан был постройкою гостиного двора. Еще славился Сумбур так называемыми подвижными деревянными лавками, которые никогда и никуда не подвигались, а между тем, неизвестно для каких причин, выстроены были на колесах; может быть, на случай войны с Турками или перемещения города на другое место; ныне по крайней мере стояли они со дня сотворения своего чинно в один ряд, на одном месте, а по мере того, как оси в колесах под ними подгнивали, они заменялись новыми. Еще славился Сумбур конским заводом, который содержался с давнего времени отставным регистратором Рюховкиным. Рюховкин торговал еще кроме того ломом, старым железом Табун его пасся обыкновенно во всю зиму на Собачьем Овраге, куда со всего города сваливали навоз, и заводчик уверял, что там корм сытный, большею частию хлебный. Не знаю, верили ль ему лошади на слово, но жалоб от них никуда не поступало. Вот и всё, кажется, все знаменитости города; если к этому присовокупить предположение, впрочем еще не утвержденное, об украшении города надолбами нового изобретения, отделанными на оба конца в виде бочоночков, на одном конце под дубовое дерево, с черными обручами под железо, на другом под карельскую березу, с обручами белыми -- то, кажется, достопамятности все, и больше говорить не о чем. Заметим только, что надолбы эти предполагалось зарывать в землю по будням дубовыми бочонками кверху, а в торжественные дни оборачивать, обновив и украсив таким образом вдруг весь город надолбами из карельской березы. На замечание недогадливых людей, что концы, выкрашенные под карельскую березу, сгниют, до праздника не доживут -- отвечал изобретатель, что их можно завертывать в сахарную бумагу, которая, как известно, всеми силами противится гнилости, и полагал вменить дело это в обязанность домохозяев.
Если, однако же, читатели из этого предположения заключат, что домохозяевам Сумбура нечего было больше делать, как завертывать надолбы против дому своего в сахарную бумагу и оборачивать их то туда, то сюда концами, то это будет заключение несправедливое. Кроме службы, дружбы, визитов, торговли, хозяйства, жители Сумбура занимались очень усидчиво человеколюбивыми подвигами и более всего работали и жертвовали в пользу карточной фабрики Воспитательного Дома. На такое благотворительное дело не жалели они ни трудов, ни издержек, ни времени. Босомыгин подвозил целыми обозами товару для работы этой и не мог напастись его и наготовиться. Для этой благой цели собирались в Сумбуре ежедневно и во многих местах утренние, полуденные и вечерние роберы и пульки, и если полуденная пулька прерывалась иногда послеобеденным отдыхом, то зато всеми силами старались поправить и наверстать грех этот за вечерней пулькой, растянув ее вплоть до утренней. Можете себе вообразить, какого это труда стоило благодетельным Сумбурцам и в каком изнеможении они иногда вставали из-за зеленого стола; даже, поверите ли, мелок иногда двоился в глазах, не только то, что написано мелом! Служба лежит, дела почивают; да за службой не угоняться, господской работы не переработать: в доме нередко нужда такая, что семейство, до новой трети, почти не евши сидит, а делать нечего, назавтра опять принимаются за то же; без самоотвержения нет и доблести и никогда доброго дела не совершишь.
Слабый пол города Сумбура занимался, как обыкновенно, взаимными визитами, поздравлениями, современными в городе событиями и летописью настоящего; был впрочем склонен также к благотворению и нередко жертвовал всем, по доброму примеру сожителей, для посильной человеколюбивой дани. Но чтобы читателей убедить не шутя в благотворительности Сумбурцев, то истина требует заметить, что было недавно дано в городе любителями театральное представление в пользу бедных и послано об этом во все ведомости и газеты подробное объявление. Рассчитано положительно, что наряды и другие издержки на комедию эту стали втрое дороже самой выручки, из чего и можно бы заключить, что было бы гораздо проще сложиться для бедных, без всякой предварительной комедии; но такое суждение едва ли не опрометчиво, потому что около всякого дела, как около продажного коня, надобно обойти кругом и осмотреть его со всех сторон; бедные много ли мало ли от Сумбурцев таки получали; а тут, главное, показаться в люди с новым пером, током, коком или клёком и подсидеть супруга случаем этим, чтобы некуда ему было увернуться, а хочешь, не хочешь, доставай деньжонки да подавай к наряду. Если мы рассудим вследствие всего этого, как благодушные Сумбурцы круглый год, тем или другим путем, посвящали себя на жертву страждущему человечеству, то нисколько не покажется нам удивительным, что они, во-первых, не выходили из круговых долгов между собою,-- почему чрезвычайно опасно было замешаться между ними постороннему человеку; главное правило их состояло в том, чтобы взять, о возврате же, по их мнению, должен заботиться тот, кто дал, а не тот, кто взял; во-вторых, что в Сумбуре летом продавались в каждом доме возки и сани, а зимою дрожки, кареты и коляски. Кроме того, перед каждым сколько-нибудь значительным балом или пиршеством Сумбурцы приветствовали друг друга словами: а не купите ли вы у меня часов? Часы очень хорошие, я думаю, знакомые вам, вот, что прошлого году купил я, перед губернаторским балом, у Ивана Федоровича.
Был, однако же, в Сумбуре и вкус на ученость, на искусства и художества, на словесность. Ученым, например, считался один учитель семинарии, который в течении двадцати лет странствия из губернии в губернию обучал почти всем наукам, не щадя живота своего, ни жизни. В Костроме преподавал он российскую грамматику, в Ярославле латинский язык, в Вологде реторику, в Перми логику, в Харькове философию, и наконец в Сумбур приехал на вакансию учителя истории и географии. Кто раз кончил науки, тот на все способен. Был и еще ученый, и, говорят, очень ученый человек в Сумбуре, и знал наизусть все науки -- да вот уже третий год как с ума сошел; и как занесет, так уж и сами Сумбурцы не понимают, из какой науки. А как у этого ученого была искони привычка поматывать головой, то Сумбурцы и полагают, что он как-нибудь неосторожно встряхнул и взболтнул все что было у него в голове, и все это переболталось и вышел сумбур. Впрочем, человек этот даже и в нынешнем положении своем был полезен Сумбурцам в двояком отношении: во-первых, он служил для многих богобоязливых граждан примером, каковы бывают последствия глубокой учености и как у ученых людей ум заходит за разум; а во-вторых, как некоторые, несмотря на страшный пример этот, считали необходимым учить детей своих всем наукам, то его иногда -- в прохладные дни летом, и не слишком морозные зимою, когда он бывает посмирнее,-- заставляли учить детей. Сумбурцы, вероятно, полагали, что если белиберда эта из головы его перейдет в здоровую голову, то ребенок сам уже сумеет разобрать, что куда следует и отделить -- как выражаются Сумбурцы -- одну науку от другой. Учитель семинарии уверял неоднократно, что ему и самому известны все науки и что он по крайней мере мог бы преподавать их основательнее и в лучшем порядке; но что ж вы прикажете делать! Сумбурцы не слушались его, не доверяли ему детей своих и большею частию отдавали преимущество бедному бакалавру. Поэтому ученики и твердили вслух, перед папенькой и маменькой:-- Грамматика есть наука о числах.-- Прилагательное есть такая дробь, коей числитель меньше знаменателя -- и прочее. Словесность разделяли Сумбурцы на писаную и на печатную; первая проявлялась в Сумбуре во всех деловых бумагах, дружеских записках и, наконец, в сочинениях, которые писались учителем российского красноречия к публичному испытанию для своих учеников. Вторая, печатная то есть, сосредоточивалась в почтмейстере и в знакомом нам уже несколько Прибаутке; не то, чтобы господа эти были писателями, но они, каждый по особым обстоятельствам, считались прикосновенными к печатной словесности; один из них, почтмейстер, распечатывал все приходящие газеты и журналы. Прибаутка считал долгом подписываться, один за всех, на все книги, о которых объявления присылаются из разных ведомств в губернии при таких письмах, которые просят: "о последующем не оставить своим уведомлением". Прибаутка, зная по многократному опыту, что с жителей уезда в этом отношении взятки гладки, и принимая притом весьма рассудительно во уважение, что стало быть де книга эта нашла покровительство, подписывался один, иногда даже на два экземпляра. Вот источник библиотеки нашего Прибаутки.
