Ирина Борисова - Разве бывают такие груши (рассказы)
Вытянуть меня вечером из дома стало практически невозможно - понятие "надо" я применяла теперь лишь к вещам сугубо утилитарным. И только, услышав по радио любимое прежде словечко "волнительно", я, встрепенувшись, пыталась еще вспомнить то, что было когда-то дорого, но, безнадежно махнув рукой, легко смирялась с тщетностью подобных попыток.
1993
Дорога в Парамарибо
Нет, конечно, когда у тебя парикмахерская, голова замусорена множеством мелочей. Сантехник Пономарев отключает горячую воду, и на головы клиентов из крана хлещет ледяная, и надо дать ему на опохмелку, не то так и будешь сидеть. И вдруг в подвальчик спускается, озаряя улыбкой убогие стены, жена живущего по соседству президента СП, а это чудо среди всех окрестных пенсионерских лысин и круглых мальчишеских голов. А дура Мариша метет ей прямо на замшевые лодочки, и приходится, пятясь и расшаркиваясь, заниматься всем самой. И я устраиваю красавице на голове такое, что она не то, что довольна, а просто в шоке, и даже путает дверь на выход с дверью в теплоцентр. А из теплоцентра при этом вываливается прикорнувший на задвижке опохмелившийся Пономарев и, довершая начатое Маришей, пачкает-таки замшевые лодочки промасленными штанами. И все труды насмарку, потому что, взвизгнув, дама выскакивает прочь, я не надеюсь больше ее увидеть, и как вы думаете, могут быть в такой мясорубке еще какие-то другие мысли?
И все же в обед я бегу с яблоком в соседний подвал, где торгует напитками директор Гриша. Увидев меня, он быстро прячет под прилавок листок с компьютерной программой, а я, все сразу поняв, восклицаю, что он опять занимается ерундой. Я в который раз повторяю, что я бы тоже потрошила в лаборатории мышей, что если он не бросит дурить и всерьез не займется делом, мы с ним никогда не сможем, купив жилье, начать, наконец, нормальную жизнь. Но окно вдребезги бьет брошенный с улицы кирпич - это Гришины конкуренты самогонщица баба Паня и пара подручных хроников. Довольные, они орут, что мы с Гришей скоро повиснем на фонаре. Я запускаю в них огрызком, Гриша плетется за стеклом, а я, ахнув, а закрыл ли Пономарев задвижки в теплоцентре, несусь к себе - так и есть, воды по колено, и мы с Маришей до вечера носим ведра.
И после такого дня, еле дотащившись домой, я первым делом слышу телефонный звонок - это Гриша опять жалуется, что не может без науки, тоскует по компьютеру и больше всего боится, что у него атрофируются мозги. И, даже не поев, я сорок минут его убеждаю, что квартиру на его мозги мы никогда не купим и нормальной жизни не начнем, и конец нашему разговору кладут мои возмущенные соседи.
А на следующее утро затемно я опять бегу в парикмахерскую и, увидев за Гришиными решетками свет, радуюсь, что, взявшись за ум, он так рано открылся. Но метнувшиеся от дверей в сумерках тени напоминают Пономарева и бабу Паню, в мешках за спинами что-то булькает, я немедленно кидаюсь вслед, но сзади шуршат колеса, меня догоняет автомобиль. Высунувшаяся из "Мерседеса" дама осведомляется, не смогу ли я ее уложить, как вчера - ей опять надо встречать кого-то из Нью-Йорка. И, посмотрев на нее и на свой жалкий подвал, я вдруг воображаю вереницу таких же машин у входа, у меня захватывает дух и, позабыв про воров, я вскоре колдую над прической.
Баба Паня с Пономаревым дочиста грабят Гришин магазин, Гриша же только рад - он возвращается на кафедру, нищенствует, но пишет программы. А мои дела с этого дня идут в гору - жена президента приводит множество подруг, двор забивается "Мерседесами", мне приходится расширяться и арендовать заодно и бывший Гришин подвал.
Теперь моя парикмахерская одета в гранит и дуб, дюжина мастеров орудует бритвами, Мариша ходит по струнке, алкашей изолирует охрана, в моем кабинете разрывается телефон. У меня масса идей - я собираюсь открыть филиал в Самаре, завязаться с суринамцами, начинаю учить язык и, случайно встретив на бегу просветленно улыбающегося Гришу, вспоминаю, что и с ним тоже хотела что-то такое начать в своей новой большой квартире.
1994
Кларнет из черного африканского дерева
После того, как это случилось, я не могла понять, как нас угораздило всему виной было нетерпенье - мой ребенок прибежал из Консерватории и сообщил, что с рук срочно продается хороший кларнет из черного африканского дерева. Роковую роль еще сыграло воскресенье - обменные пункты валюты и банки были закрыты, а все наши сбережения хранились дома под паркетиной в виде стодолларовой купюры.
Нас "кинули" у метро классическим способом. С криком: "Валютный обмен запрещен!" вдруг набежали из-за ларьков какие-то парни, и долларовый мальчик тут же рванул прочь, рассовывая по карманам неотданные деньги. Сын, кажется, успел выхватить у него из рук нашу купюру, но, развернув ее, мы увидели, что это всего лишь доллар, и пока, не веря глазам, читали надпись "one", ограбившая нас компания скрылась в толкучке.
Кларнет ребенку в тот вечер я все же купила, заняв у друзей нужную сумму. Мы возвращались на "Запорожце" домой, я уговаривала сына, что это не смертельно, что мы отработаем долг уроками, что когда-нибудь мы будем вспоминать обо всем со смехом. Но, замечая, как сжимаются кулаки, словно пытаясь удержать ускользнувшую бумажку, и, вспоминая, как ссутулился сын, прощаясь с мечтой о кларнете, я думала, что забыть это нам вряд ли удастся.
Однажды, придя с очередного урока музыки, сын вытащил из сумки большой черный пистолет. Он сказал, что этим браунингом расплатилась с ним до конца сезона бабушка одного из учеников, покойный супруг которой приобрел себе оружие в сорок шестом году в Благовещенске на базаре. К браунингу прилагались патроны и, прицелившись в экран телевизора, сын сказал, что теперь вытрясет из кидал наши деньги.
Выйдя из столбняка, я взяла у мальчика пистолет и, заперев его в комоде, сказала, что если сын к нему прикоснется, меня разобьет паралич. Но, возвращаясь с работы и не увидев во дворе "Запорожца", я не обнаружила в комоде и пистолета, и после недолгого колебания помчалась к метро, где нас обокрали.
Наша машина стояла незапертая, я села за руль и сразу увидела своего ребенка в черной маске, рейтузах и красном плаще, бегущего от ларьков. Он не успел еще хлопнуть дверцей, а я уже газанула так, что с площади взлетели все голуби и, петляя, порулила домой, забыв и о валидоле.
Дома, выложив на стол стодолларовую купюру, сын сказал, что костюм оперного Мефистофиля он взял у знакомой девушки из консерваторской костюмерной, и я тогда поняла, почему на нем маска, трико и бархатный плащ. Сын объяснил, что выскочил в таком виде с пистолетом перед кидалами как раз, когда те удирали, ограбив очередную жертву, и, обалдев от изумленья, кидалы без звука отдали деньги. Сын добавил, что не может теперь спокойно смотреть на эти рожи и делать вид, будто, играя на кларнете, их презирает. Сын сказал, что в игре униженного с юных лет музыканта все равно не появится должных виртуозности и блеска, поэтому такая вылазка для него не последняя.
Я спросила только, а не надо ли возвращать ограбленным деньги. Сын ответил, что никто не мешает им пойти той же дорогой, и я согласилась сидеть за рулем, пока отобранные у кидал банкноты не помогут его игре обрести нужную виртуозность.
И с тех пор мы много раз выезжали на "Запорожце" к разным метро, сын брал пистолет, одевался в тот же костюм, и неразвитое сознание кидал при виде его всякий раз одинаково цепенело.
После каждой операции я спрашивала сына, не достаточный ли уже потенциал приобрела его техника. И однажды, наконец, мальчик сам положил пистолет в комод и сказал, что этот жизненный этап им пройден. Я с облегчением вздохнула, но рядом с браунингом сын положил в комод и кларнет.
На следующий день он оформил фирму, и теперь не то кого-то охраняет, не то продает вагонами песок, сидит на телефоне, командует типами, похожими на кидал, а к кларнету из черного африканского дерева больше не подходит.
1995
В жизни всегда должно быть место удовольствию
Моя дочь сказала, что бросает институт, когда ничего уже нельзя было сделать. Полгода она изображала, что ходит на лекции и, закрывшись в комнате, считает курсовики. Если бы не постоянная забота последнего времени - деньги, я бы вовремя раскрыла обман, но я была занята поиском заказов, а, найдя, сидела, не отрываясь от переводов.
Муж, узнав, что дочь плюнула на все труды, на репетиторов, на перспективы, только усмехнулся: "Зря, выучилась бы, взял бы к себе..." "Жалко мне было б твою фирму", - фыркнула дочь, а я подумала, что фирму мужа и так следует пожалеть - единственной ее результативной операцией был заказ визиток с золотым тиснением "директор", которые муж налево-направо раздавал потом, пижоня, друзьям. На этом деятельность фирмы замерла, на основной же работе ему платили раз в полгода, и то не всегда.
Дочь сказала, что намерена попытать счастья на эстраде, я вдруг узнала, что она, оказывается, поет. Эту идею ей, кажется, подкинул неопрятный юноша с косичкой, начавший появляться в доме, менеджер, как рекомендовала дочь. Они уединялись в комнате, слушали какую-то бессмысленность, я не могла сосредоточиться и просила убавить звук.
