Михаил Садовский - Фитиль для керосинки
-- Боже спаси и сохрани! -- Перекрестилась соседка, -- Напугала в усмерть -- это исчо зачем?..
-- На востоке такая примета -- если нож воткнуть в ложе, любимый непременно вернется...
-- И што? А ты при чем с востоком с этим...
-- Примета такая, понимаете...
-- То восток, то запад... Господи, помилуй... В этот самый момент острие больно ударило его в сердце, и люди, спешащие с поезда, равнодушно переступили через ноги упавшего, вытянувшиеся поперек их пути. Потом запахло амбулаторией. Яркий свет ударил в глаза. Мелькнул, как при вспышке молнии, опустевший сад с черными стволами безлистых уже яблонь, покосившийся забор, крашеный суриком сортир в углу... почудился невозможно вкусный запах дровяного дыма из печной трубы, и ударил гром...
-- Позвонят с работы, скажите, пожалуйста, что на неделю за свой счет, потом заявление напишу...
-- Совсем ополоумела! -- Всполошилась соседка. -- Ты хоть адрес узнала бы, позвонила...
-- Некогда. Ему плохо... надо...
-- Откуда ты знаешь?
-- Знаю...
-- Надо. Знаю. Может меня послушаешь? Я жизнь прожила. Мать далеко -остановить тебя некому...
-- Верно. Меня не остановишь. -- Все! -- Она запихнула последнюю скомканную вещичку в дорожную сумку на ремне... похожую на его... -- присядем...на минутку...
-- А знаешь... завидую я тебе... -- Просипела соседка. -- Я жизнь прожила... мужа любила...завидую... подожди-ка, а нож?
-- Что нож?
-- Вынь! Непременно! Это ж кабы одного ждать! Вынь! Вынь! Похая примета! Ему показалось, что его тоже, как ее деда -- расчленяют циркулярной пилой поперек всего тела, по солнечному сплетению, ребрам, позвоночнику! И он не кричит, потому что крик замер, не сорвавшись с губ, не грозит отомстить, а плачет от обиды, что не успел выхватить этот блестящий и звенящий круг из их лап... но тут раздался треск, и боль внезапно отступила... он нарочно не открывал глаза, чтобы досмотреть все до конца и почувствовал, как ее узкая ладошка мышонком проскользнула под его рубашку между нерастегнутых пуговиц и застыла на самой середине груди чуть выше живота, сладко прижимаясь всей плоскостью к телу, и через эту ладошку, а потом следом ее руку уходит боль, и перепиленное тело срастается вновь, а она разглаживает это место срастания, и на коже не остается никакого шрама, даже следа... только тонкая красная ниточка памяти...
ГОЛУБЫЕ СТУПЕНИ
Она остановилась внезапно, от неожиданности -- последние три ступеньки были голубые... она даже оглянулась назад на бетонную широкую лестницу, ведшую к тяжелым дубовым дверям старого особняка -- позади нее ступени были обычного серого цвета, даже темно-серого, потому что намокли... а эти -- она перевела взгляд... по ним с площадки перед парадным стекала вода, словно дорожку растелили сверху вниз, и в этой гладкой струящейся поверхности отражалось небо -- мартовское, голубое... тоже вроде стекало с высоты и превращало все в голубое... Сквозь прозрачный цвет проступали выбоины, залитые водой, а потому более темные, чернели небольшие камешки, песчинки, набросанные дворником рано утром, потому что было скользко... это теперь солнце растапливало последние залежи снега на крыше, и капли вразнобой стучали по площадке, брызги затуманили низ двери, а потом все -- и капли, и брызги... стекали по ступенькам и несли на себе небо. Голубое небо... Она так и стояла с небольшой сумкой на левой стороне спины, отчего не было видно ее изуродованной горбом правой половины... стояла не в силах наступить на эту блестящую голубую поверхность и, чувствуя, как сильно бьется сердце...стояла неожиданно и против своей воли покоренная этим голубым потоком, затопленная им, наполненная им, радуясь ему и удивляясь... мимо шли люди, не замечая неба у себя под ногами, наступали на него, разрушали... но небу привычно -- после любых гроз, туч, облаков оно опять счастливое и голубое.
И вдруг она поняла отчетливо ясно, что больше никогда не увидит его. Не увидит этого неба...она не могла признаться себе, что не увидит и того, ради которого шла сюда -- тогда все становилось бессмысленным... но не увидит неба... столько лет жила надеждой, что не могла, да и никто не смог бы, разрушить такую надежду в одночасье... "не увижу этого неба" было настолько объемнее и холоднее, что как-то даже не взволновало ее... это было реально возможно: не видеть неба, не ходить под ним, не летать в нем, не дышать им -это все абстрактно, но не видеть Его... это не произносилось, не формулировалось -- все остальное возможно... кроме этого... даже профессор, к которому она сейчас шла на операцию, не смог ее переубедить... и вот эти голубые ступени, это небо под ногами, этот образ, конечно, не случайно возник -- понимала она... и сейчас совершенно точно уже знала, что профессор прав... но это уже ничего не могло изменить... даже небо, которое бросилось ей под ноги поперек пути, на которое она не могла наступить... "Сейчас, сейчас, еще минуточку, ну, еще чуть-чуть... и я поднимусь, войду в эту дверь... никто же не видит... я сейчас..."
Десять против одного -- немного шансов... немного, но для нее это давно уже не имело значения, потому что без этой операции у нее просто не было шансов
-- ни одного... с тех пор, как она поняла, что жить без него не может... и не будет... у нее не было никаких шансов... не только одного из десяти... Пока они были маленькими и вместе ходили в школу, с первого класса же, с первого дня... он тоже был маленьким, даже ниже ее чуть-чуть... и горбик ее не так выделялся. Врачи что-то колдовали, врали маме, что с годами может выправится. Это они с мамой потом поняли, что им врали, когда она стала старше и все проявилось во всем уродстве, и книжек они начитались разных специальных, а тогда верили... мама не шибко грамотная была... не то, что его... тоже мама... даже это у них похоже было... только мама...отцов у обоих не было. Ее -- забрали еще до войны и... на десять лет без права переписки... но ни он , ни его мама тогда не испугались, не отвернулись, как многие...а через три года его -- погиб в самом начале войны. Они подружились сразу, потому что сразу оказались в стороне... он не умел постоять за себя и не любил шумные игры и потасовки, она стеснялась своей неловкости...
Но больше, чем эта физическая слабость, их объединяло совсем другое... даже среди своих, избранных -- не по рождению, а по способности слышать товарищей, они выделались именно слухом... мало того, что абсолютным, но еще каким-то необыкновенным, фиксирующим десятки, если не сотни обертонов... особенно они заслушивались колокола, хотя удавалось не часто... Она представила себе, как это будет, и даже привстала на цыпочки... три сантиметра.... она зажмурилась и так стояла. Три сантиметра -- и уже можно дотянуться до его лица, до его губ... так сладко, так сладко. И она не могла даже подумать, что этого может не случиться -- именно потому, что не могло такого "не быть"! Тогда зачем и представлять это -- фантазировать? Она снова открыла глаза -- проходящий мужчина смотрел на нее... она ведь была красива и знала это: правильной формы нос, что само -- уже редкость... как ножки у Пушкина... "две пары стройных ног", и волосы -- то, что называют пышные, потому что они не распрямляются вовсе, а мелкой мелкой волной ложатся... густо коричневые... мужчина отвел глаза и прошел мимо. Оглянется или нет? Оглянулся -- и она улыбнулась: все будет хорошо. Загадала -- случилось, значит, все будет хорошо!..
Весны, годы проскакивали незаметно, может быть, еще и потому, что они всегда были вместе, и для нее мир всегда начинался с него, а все, что в мире происходило, было связано с ним: учеба, отдых, общие друзья... а своих подруг у нее не завелось.
После окончания специальной музыкальной школы они вместе поступили учиться дальше, даже в один класс, к одному профессору, и внешне опять ничего не изменилось, только появилось много новых товарищей... И развлечения, которые были им доступны, никак не разъединяли их -наоборот... на танцы они не ходили: она -- понятно почему, а он, потому что не умел танцевать, стеснялся девушек... да и вообще это ему не приходило даже в голову -- пойти на танцы... зачем? Как это? Они, как все, бегали в кино, телевизоры только-только появились и редко у кого были, доставали в театр "входной билетик" и, конечно, не пропускали концерты, особенно в консерватории, куда попадали почти всегда бесплатно... Музыка их объединяла. Там они были на равных, хотя... она никогда и ни в чем не чувствовала с его стороны хоть малейшего намека на свое несчастье, а должна была бы непремено почувствовать при необыкновенно обостренном восприятии окружающего мира и своей наказанности в нем, если бы был хоть малейший намек на это. Нет. Ни разу он не подумал об этом ни в жалости, ни в обиде... А она была уверена, что наказана за чьи-то грехи в предыдущих поколениях, и теперь вот должна искупать чью-то вину...
Потихоньку от него (и это было единственное, что она делала в тайне от самого близкого человека) она читала книжки об этом, о вечной жизни души, реинкарнации... да никого и нельзя было спросить -- только самой разбираться... если бы узнали в консерватории, она бы поплатилась. Жестоко. Да выгнали бы, пожалуй...
