Семен Подъячев - Среди рабочих
— Я не поджигал! — сказал кузнец.
— Что-о-о?.. А кто же… ха-ха-ха! Не он, а?.. Ну, а кто же?.. Пушкин, что ли?.. А?.. Ска-а-а-ти-на!..
— Не я! — снова повторил кузнец.
— Ладно… не ты, так не ты… А я знаю, ты… Да что с тобою толковать… Свидетели, брат, есть… Связать его!.. Эй, свяжите-ка его, ребята!..
— Меня вязать нечего, — сказал кузнец, — я и так не уйду… не боюсь я…
— Ну, там увидим, боишься ли, нет ли, — произнес урядник, и вдруг закричал на нас: — Вам говорят — связать!..
— Это дело не наше, — сказал Юфим, — вяжи сам… На то над нами и поставлен… Наше дело тут не при чем… Да!.. Понапрасну человека обижать не закон.
Кузнец обернулся, посмотрел на дядю Юфима, и вдруг рот его чуть-чуть тронулся ласковой и вместе какой-то жалостной улыбкой.
— Вяжите, ребята, — тихо произнес он. — Пущай потешутся… Мне все едино… Я не жег… не боюсь!..
— Вот так-то лучше! — опять злорадно воскликнул урядник. — Вяжи! — обратился он к нарядчику.
Нарядчик с припасенной заранее веревкой боязливо подошел к кузнецу и сказал:
— Давай!
Кузнец безропотно закинул руки назад. Лицо его потемнело… губы тряслись… Он нахмурился и, видимо, делал страшные усилия, стараясь сдержать себя.
Нарядчик быстро, ловко и крепко скрутил кузнецу руки и, когда сделал это, усмехнулся гадкой, злобной усмешкой и сказал:
— Вот таперя не подожгешь!
— Не подожгешь! — повторил урядник.
Кузнец молча глядел в землю.
Управляющий подошел к нему и, стараясь заглянуть в глаза, злобно сказал:
— Что, голубчик, догулялся, а?.. Догулялся, я говорю!.. Так и надо… по-о-одлец!
Раздался гулкий звук пощечины.
— Бей еще! — сказал кузнец. — Благо, у меня руки связаны… Ах ты, гад!.. Тьфу!..
Он плюнул ему в лицо.
— Ведите его! — завизжал управляющий, быстро отскочив от кузнеца. — Чтоб духу не было!..
— Запереть пока, а завтра в стан! — сказал урядник.
Кузнеца увели.
XXXIV
Нас отпустили. Мы отправились на кухню и там совершенно неожиданно наткнулись на такую картину: на полу около стола валялась, как чурка, кухарка, страшно избитая и связанная. На ней положительно не было лица. Какой-то кровяной комок, а не лицо. Рот был заткнут тряпкой, крепко-накрепко закушенной зубами… На обнаженном теле висели там и сям узкие полосы одежды. Жидкие рыжеватые на голове волосы были растрепаны, и вырванные клоки их валялись на полу.
— Господи!.. Что ж это значит! — воскликнул Юфим. — Ох, грехи!.. Беги кто-нибудь за самим… Не трогай до урядника.
Нарядчик нагнулся, оправил на ней платье и вытащил изо рта тряпку. В горле у ней что-то захлюпало.
— Эй! — крикнул нарядчик. — Матрен! А, Матрен! Кто тебя! А?..
— Чего спрашивать, кто?.. Известно, кто, — сказал Юфим. — Он, небось.
В горле у кухарки захлюпало еще шибче. Она вдруг открыла как-то страшно круглый, весь залитый кровью левый глаз и зашевелила губами…
— Что-о-о? — крикнул нарядчик.
— Му-у-у-ж! — послышался хриплый, сдавленный, слабый голос, и после этого в горле у ней опять захлюпало.
На кухню между тем прибежали урядник и управляющий. Последний от страха присел на корточки.
— Как я скажу князю? — жалобно крикнул он. — Что мне будет?
— Ах, чорт! — воскликнул урядник. — Ловко! Кто же это, а? Жива?..
— Жива-с! — ответил нарядчик.
— Развяжи ей руки-то, — сказал урядник и снова воскликнул: — Ловко!.. Ну, ну!.. Кто же это, а?
Нарядчик нагнулся к кухарке и крикнул:
— Матрен! Матрен! Слышишь? Кто тебя?
— Му-у-уж! — снова получился едва внятный ответ. Из горла избитой вылетел звук, ужасно похожий на крик курицы, поющей петухом.
— В больницу надо! — решил урядник. — Везите скорей в Грачево.
— Помрет дорогой! — сказал нарядчик.
— Помрет — меньше врет! — сострил урядник и добавил: — Скорей на телегу и марш!..
Управляющий велел запрячь телегу. Урядник сел на скамейку и закурил. Кухарку развязали и положили на кровать.
— Ловко! — опять повторил почти с удовольствием урядник, глядя на залитое кровью лицо кухарки и пуская к потолку густые струи табачного дыма. — Ловко! Где ж он теперь, а? Найти его, голубчика!.. Заодно с кузнецом и отправим… Убил ведь бабу-то, — обратился он к «самому», — а? Как думаете?
Управляющий, бледный, с испуганным лицом, молча подошел к окну и забарабанил пальцем по стеклу. К крыльцу подъехала телега. Урядник встал.
— Тащите! — сказал он.
Кухарку вынесли, положили на телегу на сено, прикрыли сверху дерюгой, и нарядчик повез ее в земскую больницу.
— А вы, ребята, молодчика-то найдите, — обратился к нам урядник, уходя с управляющим прочь, — без него этого дела не разжевать…
XXXV
— Провались ты пропадом и с жизнью-то этой? — воскликнул дядя Юфим. — Плюнуть, да уйтить отсюда, куда глаза глядят… Самое святое дело! И откеда он взялся только… притка его задави!..
— Откеда?! Мы даве привезли, — сказал Культяпка. — Ссадили у амбаров… догадало нас!.. А все кузнец… дернула нелегкая… словно на грех!.. Да, правда, нешто думано?.. Видим, человек выпимши… Ну, мол, наплевать, поедем!
— Мотри, ребята, как бы вам за это не влетело… Не намахали бы, гляди, — сказал Юфим.
— А кто скажет-то?
— Скажут… Найдутся… Ты первый… Сволочь, брат, ты, не в обиду будь сказано… Чего ради ты на кузнеца-то наплел? Человеку гибнуть от твоих слов… Неужели ты и на суду это покажешь?
— Ну, вот, была нужда! — воскликнул Культяпка. — Мне, главная причина, думаю, жалованьишка не прибавят ли… А то нешто я стану…
— Язычком заслужить хошь!.. Хо-о-о-рошее дело!.. Только гляди, сват, береги голову…
— А что?
— Ничего… Так, мол… Ну, одначе, — переменил Юфим речь, — кто же у нас за стряпуху будет? Ужинать пора… Жрать хотца… Михайло, наливай хучь ты, покеда что…
Мы уселись за стол. Культяпка налил щей. Началось обычное «хлебанье» чего-то черного, вонючего, гадкого…
— Вот что, братцы, я надумал, — заговорил дядя Юфим, когда мы улеглись на своих обычных местах в сарае, — уходить нам отседа надо… бросать… Ну их к ляду и с местом-то! Ни те спокою, ни те харчи… обращенье собачье… вша… грязь… тьфу! Да неуж мы того стоим?!
Мы молчали…
— Уходить надо, — продолжал он, — время теперя самое горячее… рабочая пора… Что тут-то?.. Тут ведь кому жить?.. Кто нови не видал, тот и ветоши рад… Махнем на болото, на торф… Трудно, зато деньга… А то по деревням пойдем… Теперя навозница… Там, глядишь, покос… А осенью молотить пойдем… Гоже, ей-богу…
— А зиму-то? — спросил Тереха. — Главная причина зима!
— Ну, зима! До зимы глаза вылупишь… И зимой найдем… Была бы, брат, шея, а хомут найдется… Уходить надо!…
— Ну, там увидим! — зевая, произнес Тереха-Воха и вскоре захрапел. Дядя Юфим поворчал что-то про себя, повозился и тоже уснул…
Но мне не спалось… Я вышел за ворота, сел и долго сидел, прислушиваясь к шопоту ночи… Далекое, темное, усыпанное звездами небо манило к себе своей таинственной тишиной…
— Что там?.. Неужели и там тоже людская ненависть, злоба, мученье, слезы, грязь, тьма?
Утром нашли Соплю. Он висел в каретном сарае на переводе, синий, с высунутым наполовину языком, необыкновенно жалкий.
— Жуть! — воскликнул Тереха-Воха, увидя его. — Господи помилуй! Мне теперя ни в жись ночью не уснуть… Жуть!
— Чорту баран! — мрачно произнес нарядчик. — Допился!
— Нет, что же, — сказал кто-то, — человек он был ничего… Простяга… Жалко!
— Таких жалеть неча! — перебил нарядчик. — Чего его жалеть, коли он сам себя не пожалел… Таких не отпевают… в куль да в яму… Туда и дорога!.. Чорту баран!..
— Врешь, брат, — сказал Юфим, — отпевают… Допрежь не отпевали, а теперь отпевают… Одно только — не в церкви, а на паперти… Да не наше это дело… Не нам судить… Он в деле, он и в ответе. Грех судить… пожалеть надо! Люди мы… Мы не пожалеем, кто нас пожалеет?.. Эх-хе-хе!..
Он махнул рукой и прибавил:
— Пойдемте отсюда, ребята… Чего смотреть?.. Не наше дело.
— Жуть! — то и дело восклицал весь бледный и вздрагивавший, точно от холода, Тереха-Воха. — Не стану я здесь жить!..
Через неделю, отработав «навозницу», на время которой управляющий не отпускал нас, мы трое — Юфим, я и Тереха-Воха — с сумками за плечами ранним утром, веселые и бодрые, выходили из имения, чтобы больше никогда не вернуться сюда…
Перед нами под гору вилась пыльная дорога, а перед глазами, куда только мог проникнуть взор, раскинулась и манила к себе таинственно-загадочная, синеющая даль…
— Ну, ребята, — сказал Юфим, — что-то будет… Либо Акулька, либо мальчик, а дело сделано.
— Хуже не будет, — добавил он в раздумьи, — рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше.
XXXVI
В первый день мы отошли от имения верст тридцать, нигде не останавливаясь и не справляясь относительно работы. Мы чувствовали себя бодро и итти нам было хорошо. Дорога везде просохла… Итти приходилось по большей части молодыми, мелкими березовыми лесами… Пели птицы, жужжали шмели, мухи, пахло цветами…
