Константин Вагинов - Гарпагониада
- Соберем клюкву, - сердится старик, - продадим, купим у государства семена.
Все отправились, собирали, продали, и семенами колхоз был обеспечен. Материала у меня очень много. Есть у меня еще набросок маевки под Ригой. Думаю написать большую повесть о китайской революции. Есть у меня знакомые. Материалов страшно много, жаль, если пропадут.
- Конечно, жаль, - сказал Клешняк - как не понять, да и сам я стал бы писать, да нет у меня образования, отсутствие образования меня душит.
На другом конце стола сапожник, чокаясь пивом со случайным знакомым, утверждал.
- Волшебно работает ГПУ. Вот в одной местности какие дела были, то скот прирежут, то почту ограбят, то кооперацию разгромят, и следов никаких не оставляют. Бились, бились, вызывал из Ленинграда ГПУ. Приехали. Остановились в гостинице. Смотрят - в ресторане две девушки сидят, шикарно одеты по парижской моде, а откуда быть здесь парижской моде. Подмигнул один своей компании, взял у официанта салфетку и шасть к ним. Стал обслуживать. Слышит - девушки беседуют: славно мы почту обделали. Покушали они, платочками кружевными вытерлись, зонтики на ручки повесили, на ходики золотые взглянули, засмеялись. Пошли. А наши за ними. Видят - направляются барышни к одному домишке, на вид кляузному. Не успели агенты и мигнуть, - барышни точно в овраг провалились. Стоят, удивляются. Искали, искали, спустились - действительно, овраг, а в овраге комната битком набита девчонками и мальчишками, - беспризорники, значит. Одеты все так шикарно. Только долго не пришлось рассматривать, стрельба возникла. А атаманша у них в гостинице жила с фальшивыми родителями, дитя изображала, за ручку ее водили - было ей четырнадцать лет. Ой, сметливая баба! - сапожник отхлебнул пива и совсем склонившись к уху своего собеседника, стал шептать, потом снова отхлебнул и почти закричал: - Истреблять таких гадов нужно!
- Вы говорите, - врачи-шарлатаны, а вот какой случай, проявил активность демобилизованный пограничник. - Было это лет шесть тому назад. Два дервиша перешли персидскую границу. Вечером раздалось пение этих индусов у чайханы. На ночь они остановились у муллы во дворе мечети. Только утром одного из них находят мертвым. Завернули жители труп в саван, честь честью положили в узкий ящик - этот ящик всех покойников обслуживает. Отнесли на кладбище, вынули из ящика, похоронили. Второй, уже один, снова поет псалмы у чайханы. Падает в беспамятстве. Выбегают из чайханы аксакалы, шепчутся, ждут, что скажет дервиш. Но дервиша отвозят в больницу. В больнице в то время лежало восемь больных мужчин и шесть женщин. Заведывал ею Егоров, а сторожил ворота Пурала, старик, тюрк. Между ног его стояла винтовка. Вот положили труп на операционный стол. В окно видит Егоров, проходит по базару друг его Кохман. Для соблюдения формальностей зовет его присутствовать при вскрытии трупа. Был Кохман врачем пограничной комендатуры. Понятно, как судебного врача позвал Егоров его, ведь индусы перешли границу незаконно. А когда вскрыли Егоров и Кохман труп, увидели они легкие в белых пятнах - побледнели и переглянулись, поняли, что им уже не жить больше.
Побежал Егоров к Пурале, велел ворота запереть, никого не выпускать и не впускать, потому что в больнице произошла великая кража - пять тысяч рублей денег.
Вот запер Пурала ворота, стоит с винтовкой, ни фельдшера, ни сестриц с работы не выпускает. Кохман не ушел, хотя у него был револьвер.
Надо сказать, больница-то стояла на пригорке, на окраине селения и окружена была высокой стеной. Вот с этой-то стены и кричит Егоров проходящим по базару, чтоб позвали уполномоченного ГПУ и председателя Райсовета. Им говорит со стены, что обнаружен случай легочной чумы, чтоб немедленно послали шифрованную телеграмму в Бейбат наркомздраву, а что он сам заперся в больнице, и чтоб ее моментально отделили от селения.
Первым делом пришел из погранохраны батальон, оцепил больницу. Таким образом изолировал ее совершенно.
И вечером в чайхане, спокойно покуривая териак, седой гайдар Али, поглаживая бороду, говорил, что, конечно, дервиш - эмиссар английского падишаха, откуда могут быть в больнице такие деньги.
С утра опять скрипели арбы и пели кочевники, пригнавшие баранту.
Из центра прибыл эшелон и двойной цепью окружил все селение. В больнице все узнали в чем дело. Первым заболевает доктор Кохман.
Фельдшер пытается перелезть через стену и спастись. Егоров его настигает и убивает.
А подошедшие части велят жителям выйти нагишом, ничего не брать с собой, и все дома сожгли из огнеметов, жителей вывели в карантин. Через шесть дней в больнице все умерли, все трупы по приказанию Егорова были вынесены во двор. Так Егоров умер последним. Тогда трупы сожгли из огнеметов, а больницу окурили газом.
Конечно, такого врача забыть нельзя, вечная ему наша благодарность. Конечно, после смерти, Егоров был награжден орденом Красного Знамени, семья получила единовременно десять тысяч рублей и пожизненно оклад жалованья.
- А я там потерял невесту, - неожиданно закончил пограничник.
За этим же длинным столом говорил царский солдат комсомольцу:
- На охоту мы иногда ходили, белок, ворон стреляли, а чтоб неприятеля никогда. Как придешь с разведки, идешь на охоту белок, ворон стрелять. Был у нас подпрапорщик, имел все четыре степени креста и все четыре степени медалей. Вот были мы в разведке. Как малейший шорох - все валились. Слышим кричит он. Слева, немец! Все мы и убежали и подпраподщик вместе с нами. Остался один прапорщик.
Вернулся он из разведки.
- Как вы смели начальника бросить?
Стал бить по морде.
Он вообще бил по морде.
В разведку пошли и прапорщика шлепнули. За ноги взяли и тащили. Голова по камням - так-так-так. С берега Двины сбросили. Храбрый был, гадина. Всем велит прятаться, а сам не прячется. А за то убили, что бил по морде. Там убить было простая музыка. Во время наступления ни черта не увидишь. Отправили этого офицера в Черниговскую губернию на родину, поповский сынок. А знаешь, какое наказание на фронте было? Если солдат провинится, то ставит его под ружье на окопе открыто, стреляй, немец! А немец знал, никогда не стрелял.
За этим же столом сидел Локонов. Перед ним лежала раскрытая книга.
- Что вы читаете, - спросила незнакомка.
- Сказки Щедрина.
- Как вам не стыдно, взрослому человеку сказки читать, - возмутилась девушка.
Локонов посмотрел на нее и на ее значок ГТО.
- Это политические сказки, - ответил он.
- Тогда другое дело, - сказала девушка. - Я из пятидесяти сорок пять попадаю в мишень, - продолжала она, хотела бы я спуститься на парашюте. Вы никогда не спускались? - спросила она.
- Не спускался, - вместо Локонова ответил задумавшийся Клешняк. - В то время у нас парашютов не было. Это теперь аэропланы все, прежде, в партизанской войне, конь все. И победу принесет, и от плена избавит. Сами голодали, а своих коней кормили.
- Конь и в будущей войне будет нужен, - сказала девушка. Я это знаю, я на коне умею ездить, обучалась.
- Э, черт возьми, - сказал Листяк, оглядывая удовлетворенно длинный стол. - Вот тут проходил я мимо санатории, дюже хорошо быть доктором. Он над своим обидчиком, что ведьмак может подшутить, он не станет палить из револьвера, панику делать. Всего лучше быть хирургом, так мыслю. Жил в Таганроге хирург, Листяк подмигнул всем собравшимся. - Заметил, что жинка ему изменяет, уехал будто дня на три, а сам тайком вернулся. Входит тихонько в спальню, видит, жена с любовником обнявшись спит. Дал он им еще снотворного, вынул инструмент из желтенького чемодана, злодея своего выхолостил, зашил шелковой ниточкой все как полагается, и ушел, как будто его и не было. Мыслю так. Солнышко светит. Просыпается парень, глаза протирает, чувствует резь. Взглянул, что за неприятность, и обмер понять никак не может.
- Не с тобой ли это произошло? - толкнул парень Листяка. Глуховатый помощник машиниста, бывший клепальщик, работающий на 5-м ГЭСе, стараясь, чтоб слышали все, рассказывал своей жене. - Вот мы во дворце теперь, а прежде? Ты не знаешь, молода. Фабричные при Александре III-м, что черти жили, а вот такие девчоночки, как ты, еще плоше жили. Возьмут пару селедок - в кипяток. Сварят этот кипяточек, похлебают - вот и обед весь.
Раньше ручная работа была, раньше все пердячим краном поднимали. Чернорабочий получал, поднять и бросить, шесть гривен в день. Вот и живи! - он обвел глазами окружающих. Попотчуешь старшого и не раз, последнюю шкуру сдирает с человека. Потом он и взял меня к себе - сорок пять рублей.
Опьяневший помощник машиниста, сидя прямо, как бронзовый истукан, смотрел на сновавших, очумевших официантов, затем снова раскрыл свой огромный рот и громко продолжал свой рассказ.
- Потом на сборку паровоза, опять попотчивал, да двадцать пять рублей сунул сухеньким! Говорит он мне:
- Всю партию угости, двадцать пять человек. Ты не скупись, а то и вон выгоним, ничему не научим!
