Михаил Кураев - Жребий No 241
Ну зачем же бы я стал в один дом писать два письма с одинаковым содержанием.
Радуюсь твоему здоровью и благополучию. А знаешь ли ты, Кароля, что я нахожусь вблизи тех мест, где жили, страдали и умирали декабристы? Вероятно ты мало знаешь о декабристах, так как в учебниках русской истории о них ничего почти не говорится. Недалеко от Борзи (верст 100–150) находится селение Благодатное, Акатуй, Нерчинский завод, куда были сосланы декабристы в начале царствования Николая I. На ст. Петровский Завод я был на могилах некоторых (двух) похороненных там декабристов. Там же могила жены декабр. Муравьева — Анны Муравьевой, урожденной графини Чернышевой. Все это вызывает такие грустные и в то же время хорошие воспоминания. В Чите тоже есть некоторые памятники времен декабристов.
Я купил в Чите у местного фотографа несколько фотографий снимков, относящихся ко времени декабристов.
Конечно это тебя будет м.-б. больше интересовать, когда ты познакомишься с эпохой декабристов и с теми людьми, которых окрестили этим именем.
Передай мой привет Поповым и благодари их за поклоны. А Сергею Максимовичу на его каламбур: «хорошее дело сидеть вдали от дела», могу ответить подобным же каламбуром: отвратительное дело сидеть без всякого дела.
Пока, дорогая моя, до свидания.
Будь здорова и благополучна! Благодарю всех приветствовавших меня и приветствуй, в свою очередь, Ивановцев! Крепко целую тебя и жму твою руку!
Весь твой Н. Кураев.
В этих заповедных краях можно было найти не только следы и тени друзей и единодумцев командира Вятского пехотного полка, участника войны 1812 года Павла Ивановича Пестеля, но и тень отца его, И. Б. Пестеля, прослужившего с 1809 по 1819 год генерал-губернатором Сибири.
Верхнеудинск, давший имя трем казачьим полкам, в том числе и дедовскому, был одним из этапов долгого и тяжкого пути на каторгу тех, кто посягнул на божественную власть самодержца.
Пройдя Читу и перевалив за Яблоновый хребет, отряд декабристов, конвоируемый взводом солдат в авангарде, другим взводом в арьергарде, конвойными по сторонам да еще и казаками с пиками, в августе 1830 года вступил в Верхнеудинские края. Сначала привал был в станице Верхнеудинской, где вымокшие под дождем и прозябшие декабристы хохотали над неудачливым братом Вильгельма Кюхельбекера, Михаилом Карловичем, тоже декабристом, принявшим взошедший на небосвод Марс за Венеру. Вот смеху-то было!
Конвойное начальство сильно беспокоилось о том, чтобы через городок Верхнеудинск этап прошел скоро, без задержки, по возможности, не привлекая внимания населения. Верхнеудинск не проявил и сам к знаменитым государственным преступникам никакого интереса. В иных селах больше народа вылезало на улицы. Стоило еще конвой выряжать в парад, и предписывать особые правила для прохождения города: «чтобы всем быть при своих повозках и не далее двух шагов, трубок не курить и даже чубуков в руках не держать» и т. д. Строго! И солдатам особый наказ: «ни с кем не разговаривать и показывать свирепый вид!» Во как! Хотели этим прохождением без чубуков и свирепым видом солдат предостеречь возможных будущих бунтовщиков, буде таковые в Верхнеудинске окажутся, от посягательств на начальство и от Бога установленные порядки.
В городе Верхнеудинске этап был встречен местной полицией.
В отдалении и на возвышениях кое-какой народец все-таки кучками толпился. По свидетельству одного из злодеев, посягавшего на отмену торговли людьми в России: «На улицах не заметно было никого порядочных. На лицах — одно глупое любопытство». Впрочем, были замечены и несколько разряженных по особому случаю дам и верхнеудинских денди, показавших забредшим сюда столичным жителям, что здесь тоже люди живут, а не только в разных там петербургах!
Вот и письмо деда от 8-го июля — типичное, на мой взгляд, письмо из ссылки: «хочется… порассказать тебе много, много…» и ничего не рассказывает. Письмо оказалось вдруг помечено «N 124», а у меня оно всего лишь семнадцатое, это по какой же малости, по каким осколкам приходится собирать ушедшее навсегда.
Ст. Борзя. Июля 8-го дня. 1904.
Дорогая голубка Кароля!
Третьего дня получил твое письмо. Очень рад твоему здоровью и удовольствию, которое ты получаешь в обществе своей племянницы. Но далеко не могу порадоваться твоему сообщению, что ты проводишь лето не так, как тебе хотелось, и что суета домашняя надоедает тебе и утомляет. Это уж плохо, и я от души хотел бы знать, что ты хоть воздухом пользуешься вволю, гуляешь, купаешься и вообще пользуешься летом, как им и нужно пользоваться.
Желаю тебе лично и всем прочим артистам Ивановского театра успешно провести свои роли в спектакле. Это хорошо, что у Вас затеяли спектакль — всегда это, для меня, по крайней мере, было хорошим и интересным развлечением; думаю, и для всех участников спектакля это будет приятным удовольствием. Жалею, что не могу быть зрителем на этом интересном (по составу исполнителей) спектакле.
Сергею Максимовичу не мешает напомнить «мнение», которое о нем было сказано на Святках во время игры «во мнения», — что он никогда не учит своих ролей. Желаю ему не оправдать на этот раз мнение о нем.
Должен сказать, что особенно я был доволен, узнав из твоего письма о намерении твоего папы выписать «мою» Марью к вам. Боюсь, что на фабрике она может избаловаться. Впрочем, я не могу протестовать против этого. Если она будет у Вас, то сообщи мне об этом, а ей передай мой поклон. Я ею всегда был доволен и охотно возьму опять к себе, раз она этого пожелает.
Кароля! Если получишь (наверное даже получишь) из Курска от д-ра Шлоккера квитанцию о взносе мною денег в кассу Чистовича, то не удивляйся особенно, а сохрани эту квитанцию — она для меня очень важна. Я отправил на днях туда деньги и прошу квитанцию выслать тебе.
Ну, милая, ты прости, но право писать больше нечего. Собственно я сел было написать только несколько строк, а именно — страшно хочется расцеловать тебя, дорогая, побеседовать с тобой и порассказать тебе много, много… Вот главное, что хотел написать, а остальное все неважно.
Я вполне здоров и благополучен. Шлю мой сердечный привет твоим родителям, Эльзе, Грете и твоей тете. Последнюю благодари за ее привет. Сейчас поеду кататься верхом.
Пиши ты! Крепко целую тебя, моя дорогая, жму твою руку и желаю лучшего.
Весь твой Н. Кураев.
В пояснение можно сказать, что привет передала милая тетя Берта, сестра Вильгельма Францевича, с ее таким неудачным, тяп-ляп составленным, «Свидетельством о смерти» вы познакомились.
Государь провел этот же день, 8-е июля, в Петергофе в дачном режиме. Дед катался верхом, а государь на байдарках.
Дневник императора.
8-го июля. Четверг.
Утро было дождливое. Имел два доклада. Завтракала т. Маруся.
Поехали с визитом к Анастасии, видели д. Мишу. Вернулись к 4 ч. домой; погулял один.
Читал много. Покатался с Мишей на байдарках. После обеда ходил с Аликс к Коттеджу.
Захват нашими добровольцами двух пароходов английского и германского в Красном море произвел громадный переполох в Европе.
Катание на байдарках совпало с «инцидентом» в Красном море, запечатленном в дневнике двумя бесстрастными строчками: «Захват нашими добровольцами двух пароходов английского и германского в Красном море производит громадный переполох в Европе». Такое мог бы записать разве что провинциальный обыватель, черпающий сведения из ежедневной газетки «Курьер Бугульмы».
Наша крейсерская борьба с военной контрабандой, шедшей из Европы в Японию, одна из славных страниц, написанных мужеством и решительностью русских моряков в ходе этой, увы, бесславной войны.
20 июня вспомогательный крейсер «Петербург», а 22 июня вспомогательный крейсер «Смоленск», «загримированные» под угольщиков, спрятав артиллерию в трюмы, под флагом кораблей торгового «Добровольного флота» вышли из Севастополя, прошли Босфор и Дарданеллы и через Суэцкий канал вышли в Красное море. Посланный загодя в Суэц под видом представителя «Добровольного флота» отставной контр-адмирал Пташинский дал сведения о кораблях, везущих военную контрабанду в Японию. Ночью в Красном море на кораблях «Петербург» и «Смоленск» были установлены 75-мм и 120-мм орудия и с восходом солнца поднят русский военно-морской флаг. Крейсера приступили к досмотру грузов и почты в южной части Красного моря между островами Таир-Зебеир и Цукур. На остановленном немецком пакетботе «Принц Генрих» были изъяты два письма с документами об отправлении из Германии в Японию оружия на пароходах «Скандия» и «Никлин»…
