Алберт Бэл - Голос зовущего
- Ай! - вскрикнула она и выплюнула осу. - Тьфу, тьфу, тьфу, - выпалила Аустра, в то время как оса уже корчилась на полу. - Она меня ужалила в самый кончик языка!
- Ничего с тобой не случится, - сказал Карлсон, неожиданно переходя на ты. - Ничего с тобой не будет.
- Как это ничего! Язык распухнет, целую неделю слова не вымолвишь!
- Ничего с тобой не будет, - повторил Карлсон с еще большей твердостью и нажимом.
- Вот как? Почему же со мной ничего не будет? - обиделась Аустра. В самом-то деле, что она, не человек, что оса не может ей сделать больно.
- Потому что язык у тебя поострее осиного жала, - спокойно ответил Карлсон.
Лицо у Аустры слегка вытянулось, она высокомерно пожала плечами, потом вдруг покатилась со смеху, смех рассыпался мелкой трелью, звенел школьным колокольчиком.
- А жало, - проговорила она сквозь смех. - Посмотри, не осталось ли жала на кончике языка! Бээ! - И она высунула свой румяный язычок. - Бэ, бэ, с тобой, с толстокожим, и вправду ничего бы не случилось, ужаль тебя оса!
Так они язвили друг другу, ни о чем всерьез не разговаривая.
Отпив глоток лимонада, Карлсон сказал:
- А жаль, ты не взяла с собой конфет! Пригодились бы к лимонаду.
- Хорошо. В следующий раз захвачу, или Анна сама принесет. Надеюсь, господин пристав позволит? Да, да, понимаю, - сказала она, обращаясь к Спицаусису, - побочные расходы! Это мы уладим!
- Гм, гм! - Карлсон многозначительно глянул на плутоватую физиономию Спицаусиса.
- Я вынужден прервать свидание, - сказал Спицаусис. - На сегодня больше нельзя. Прошу даму проститься. Охотно увижусь с вами в другой раз. Мне полагается еще неделю отдежурить в наказание за то, что препятствовал вашему аресту. - Это он сказал Карлсону, а Аустре добавил: - Да будет вам известно, барышня, я всего-навсего скромный надзиратель.
- До свидания! - Аустра смотрела на Карлсона. - Веди себя хорошо, а в понедельник жди в гости свою милую!
Проводив посетительницу, Спицаусис еще раз перебрал в памяти весь разговор. Ему показалось, что гдето он видел эту барышню, однако в ночь с субботы на воскресенье Спицаусис выпил с горя, и память у него отшибло, иначе бы он припомнил, что видел Аустру в собственной харчевне. Сейчас под впечатлением легкомысленных разговоров Спицаусис все более утверждался во мнении, что Карлсон арестован по ошибке. Разумеется, откуда Спицаусису было знать, что конфетами дружинники называют маленькие браунинги.
Спицаусис надеялся, что донесение коллеги, опытного сыщика, окончательно прояснит дело. Однако непредвиденные обстоятельства помешали хорошо начавшейся слежке. Шустрый дружок Спицаусиса, боясь попасть под дождик и простудиться (в воскресенье пятнадцатого января лил дождь), выпил лишку и упустил прекрасную даму, пентюх этакий, болван, не смог ее выследить.
В расстроенных чувствах незадачливый сыщик зашел в трактир, спросил себе водки и принялся составлять до-- несение, каракулями исписывая страницы записной книжки.
"В упряжке была сивая кобыла, годов примерно пяти, грива на правую сторону, сбруя наборная, коляска обита голубым сукном, по краям красный кант, оглобли красные, колеса желтые, на резиновом ходу производства фабрики "Проводник". Прошу выделить транспорт для дальнейшего наблюдения, которое было сорвано по причине отсутствия оного, так как упомянутая дама на улице Карла села к лихачу в пролетку".
Оставалось уповать на то, что при следующем свидании агенты сыскной полиции окажутся более расторопными.
Да будет день воскресный днем отдыха, да преисполнятся все люди на земле хорошего настроения. Томясь от похмелья, члены уважаемой комиссии опрокинули по стаканчику, по другому и под вечер были на верху блаженства. В Риге еще с тысяча восемьсот восемьдесят второго года действовал телефон, и Грегус всем своим сослуживцам и подчиненным строгим голосом возвестил, что допросы отменяются, чтобы дать возможность людям провести воскресный вечер в семейном круч гу. Только господину Михееву предстояло выполнить особое задание.
Седьмой день недели человеку дан, чтобы отчитаться за свершенные дела, чтобы держать ответ перед грозным Саваофом.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Как проводили воскресный вечер всесильные мужи Лифляндской губернии? Чем был занят губернатор, которому препоручалось физическое благополучие граждан?
Какие вопросы решал главный цензор, надзиравший за благонамеренностью граждан? В каких сферах обретался архипастырь, озабоченный благонравием и душевным спасением паствы?
Что поделывал дилетант Зилбиксис? И жив ли был еще доктор Леинь? А начальник карательной экспедиции капитан Рихтер из поселка Стукмани прискакал со своими людьми на двор крестьянина Эрнеста Крива.
Что привело туда капитана? Адвокат из Митавы Чаксте тем временем закреплял фундамент своей головокружительной карьеры. С помощью чего он выдвинулся?
Что поделывала старенькая тетушка Ригер? О чем толковал с товарищами Яков Дубельштейн?
Чтобы в этом кратком воскресном обзоре соблюсти последовательность, прежде всего поинтересуемся времяпрепровождением губернатора.
Балтийские бароны пригласили губернатора на ужин, и там все вместе сфотографировались.
В настоящее время губернатор в пароконной карете под охраной конвоя драгун возвращался в свою резиденцию.
Сквозь мягкий шорох шин въедливо громыхали и цокали подковы, шипы у них поистерлись, - столько демонстраций приходилось разгонять; назойливый этот перестук давно надоел губернатору, он бы охотно ездил один, без конвоя, если бы не высочайшее повеление не подвергать жизнь опасности: губернатор был нужен, чтобы твердой и властной розгой, прошу прощения - рукой, держать в повиновении Лифляндскую губернию.
Пока мысли губернатора под мягкий шорох бежали державным, надежным руслом, - еще немного усилий, и в Остзейском крае воцарится порядок, конечно, генерала Орлова в город нельзя впускать, он тут и казенную собственность спалит, мятежников выкуривая, здания нужно сохранить, мятежников же уничтожить, надо распорядиться, послезавтра поеду к Николаю Александровичу, как-то он там, в Петербурге? В ровный и упругий шорох ломился назойливый топот копыт.
Но ты-то почему, великий, православный?
Этих выродков, инородцев, японских агентов, продавшихся за иностранное золото, этих еще можно понять, для них на Руси нет ничего святого, но почему и ты, великий, православный?
Разве не платили вам золотыми рублями? Разве водки мало в кабаках, девок в домах терпимости? Кто мешает вам излить душу в заунывной песне? Кто запрещает как следует подраться по престольным праздникам? Или в лавках материи мало, или хлеб слишком дорог? Или в школах инородцев не обучают на твоем родном языке? Или древние твои святыни и могильники оскверняются?
Ты, великий, православный, отмечен перед господом и царем, но и твои сыновья восстают против отечества.
Не все, конечно, не все, но и одна заблудшая овца причиняет страдание господу, ради нее он оставляет стадо и идет разыскивать заблудшую.
Почему?
Губернатор так и не нашел ответа на мучивший его вопрос. Но он был человек здравомыслящий. Сказал себе: успокойся, успокойся, никаких волнений, никаких эмоций, никаких "ах" и "ох", никаких сожалений.
Мы притесняем их? Притесняем?
И он приосанился, сидя в карете.
Впрочем, они правы. Ты, великий, православный, еще жаждешь быть и великим правдолюбцем? Не терпится тебе признаться, перед всем миром покаяться, что мы их притесняем? Тогда мы вырвем твое жало, вырвем его!
Пчела-труженица, на самого самодержца покушаешься? Вырвем жало, а работать дозволим - мед носить в улей.
У большого организма и восприятие правды должно быть большим, раздумывал губернатор, это естественно.
Может, кое-где мы перегнули палку с инородцами, не признаваться же в том, однако. Чего доброго, еще отставки потребуют. А в отставку подавать мы не намерены. Пролетарии всех стран, соединяйтесь? Мы не возражаем, только сначала свою смену на земле отработайте, уж тогда, под землей, в царстве червей, соединяйтесь себе на здоровье.
Котелком крутого кипятка моря не согреешь.
Хуже всего, конечно, дело обстоит в городках и поместьях, куда стекается уйма народа, там с этой оравой не справиться десятку охранников, даже казачьей полусотне. Раскидать бы этих крестьян, как волков, по хуторам, пускай живут в стороне друг от друга, пускай воюет сосед с соседом, пускай перегрызутся из-за добра, пускай глотки надорвут от воя на своих заброшенных усадьбах, так рассуждал сам с собой губернатор.
Потом ему подумалось, что не мешало бы съездить поглядеть на свой родовой герб, недавно украсивший богато отделанную усыпальницу.
Там, где наши кладбища, там наша родина, еще подумал губернатор.
II
В воскресенье газеты не выходили, и главный цензор мог перевести дух. Воскресный день он проводил в детской, играя с внуками.
