Михаил Волконский - Записки прадеда
— Об одном прошу, — повторил Гирли, — дайте мне обещание никуда не выходить завтра и оставаться дома весь день. Вечером я приду к вам и сообщу все, что узнаю.
— Вы этого требуете? Вы думаете, так лучше будет?
— Да, я этого требую и так будет лучше. Поверьте мне!
Сергей Александрович обещал.
X
Сфинкс
1
На другой день Орленев проснулся поздно. В голове его стоял точно туман какой-то. Он долго соображал, стараясь припомнить, было ли все, что вспоминалось ему, наяву или во сне. Неужели и вправду через эту вделанную в стену доску приходил к нему Гирли? Как-то не верилось в это. Но ведь невероятного тут не было ничего; отчего ж ему было и не прийти, если он жил внизу?
— Что, у нас живет в подвале иностранный музыкант, полоумный, кажется? — спросил Орленев подававшего ему умываться слугу.
— Живет, — ответил тот, — еще при покойном барине поселился и так и живет.
«Значит, все это не сон был!» — подумал Орленев и спросил:
— Ну, что ж он?
— Да ничего-с. Живет себе. Он смирный.
— А как же он с вами разговаривает? По-русски?
— Известно, иностранец. Трудно ему, а разговаривает. Вот лечит тоже. Он простой и обходительный. Даром, что с барами возится. Иногда его такие кареты привозят, что просто страсть.
— Куда привозят? Сюда, домой?
— Да-с, к нам. Только со стороны сада всегда. К нему оттуда ход.
— То-то я его на дворе не видел.
— Так было положено от старого барина. Да и каморка у него махонькая — в подвале-то, а ход оттуда, со стороны сада. И ключ у него.
— Ну, а к нему приходит кто?
— Может, и приходит, да как нам знать? Мы никогда не видали… Должно быть, никто не ходит.
Итак, это был не сон. Гирли жил внизу.
Орленев сдержал данное ему вчера обещание и не пошел никуда.
Просидев целый день дома, он потом рад был, что не выходил. Встреть он старика Зубова, — а встретить его он постарался бы непременно, — он не удержался бы от какой-нибудь выходки, способной усложнить положение; такая злоба кипела у него против этого человека.
Но, оставаясь один, у себя, он, напротив, мало-помалу стал успокаиваться.
Есть в жизни человека такие моменты, когда душа, Бог ведает в силу каких причин, в тиши становится вдруг так далека земных волнений и побуждений, что, ощущая полный покой равновесия, заставляет человека забыть его преходящие радости и мимолетное здешнее горе, забыть волнующие его страхи, надежды, самолюбивые мечты, сожаления и страдания.
Такой момент просветления именно напал на Орленева после дня, проведенного им безвыходно дома. Ему было хорошо, и он ждал обещанного появления Гирли терпеливо, прислушиваясь к внутреннему, охватившему все его существо покою.
Редко с ним это бывало, но он замечал, что это состояние есть именно то, что люди называют предчувствием, и предчувствием чего-то хорошего. Странно! Что могло вдруг случиться для него хорошее, когда, напротив, обстоятельства сложились вовсе не в его пользу?
Сегодня он ждал Гирли и не ложился в постель. Он сидел с книгой в руках, но не читал ее, а держал в опущенной через локотник кресла руке и прислушивался, нет ли шагов или шороха за заветной потайной дверью, секрет которой открылся ему вчера. Он боялся пропустить появление Гирли и как раз пропустил его: старик вошел так, что его почти не было слышно, а в ту минуту Орленев смотрел в другую сторону.
— Наконец-то! — сказал он, оборачиваясь и увидев Гирли. — Ну что? Узнали что-нибудь?
— Все, что я узнал, вполне подтверждает наши вчерашние соображения. Донос сделан Зубовым, и Маргарита выставлена им авантюристкой и агентом тайных французских обществ. Найденные у нее издания служат неоспоримой уликой против нее. Дело будет ведено спешно. В два-три дня все решится.
— Где же она теперь?
— Пока у себя дома. Ее не выпускают, и у дверей стража.
Сергей Александрович пристально поглядел на него и спросил:
— Что же вы намерены предпринять?
— Я уже предпринял все, что нужно было сделать на сегодня. Время терять нельзя. Высылка может последовать быстро.
— Разве нельзя остановить ее?
Гирли пожал плечами.
— Даже при помощи светлейшего? — настаивал Орленев.
— Ему неудобно вмешиваться в это дело. Но это не так еще важно. Там еще есть у нас два или три дня, а может быть, и больше. Сегодня нужно сделать то, что безотлагательно.
— Что же?
— Сохранить за Маргаритой ее собственность.
— Имение?
— Да, имение, купчая на которое уже совершена ей.
— Каким же образом вы думаете сделать это?
— Обратить имение в деньги, которые уже не могут конфисковать у нее, потому что их можно спрятать.
— Конечно, это самое лучшее. Но где найти так скоро покупщика?
— Покупщик есть. Дело только в его согласии.
— Кто же он?
— Вы.
— Я? — удивился Орленев. — Если б были у меня деньги, я не отказался бы от покупки, но ведь у меня нет их… Если вы знали дела дяди, то вам известно, что от него я не получил ничего, кроме этого дома. А своих средств у меня никогда не было…
— Дело не в деньгах. Прежде всего нужно ваше имя…
— Понимаю, — подхватил Орленев, — вы хотите перевести имение на мое имя, с тем чтобы оно оставалось за Маргаритой?
— Нет, она получит свои деньги полностью — всю стоимость земли. Нужно, во-первых, чтобы вы сказали, что, когда вечером вас застали у нее, вы приезжали для окончательных переговоров о покупке. Раньше же вы не знали Маргариты.
Орленев понял, что такая постановка вопроса сразу освобождает его от всякого подозрения и является превосходным ответом на вопрос, зачем он был у француженки. Приехать к ней для переговоров о покупке не было предосудительно и не компрометировало его. Он выходил чист.
— Хорошо, — сказал он, — это вполне благоприятно для меня; но, видите, безденежно взять на себя ее зенлю…
— Не ее землю, — перебил Гирли. — Я вам говорю: что касается ее, то она получит всю стоимость имения. Имение же это вы приобретете для другого лица.
— Я его знаю?
— И да и нет.
— Но имя-то вы скажете по крайней мере?
— Имени — нет. Может быть, это имя станет вашим.
— Вы говорите, Гирли, загадками, точно сфинкс какой-нибудь…
— У сфинкса была одна только загадка: «Кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех?»
— Разве это была загадка сфинкса? — спросил Орленев, который, как большинство людей, не помнил, какую неразрешимую загадку задавало мифическое чудовище.
— Да, именно эта, и когда Эдип разрешил ее, назвав человека, то сфинкс умер, потому что человек был разгадан.
— Ну а я разгадаю или нет вашу загадку? — спросил Орленев.
— Да. Я вам помогу, если хотите.
— Конечно хочу, — согласился Орленев.
— Тогда пойдемте! — и Гирли, встав, повел Орленева к двери, от которой шла узкая, крутая лестница вниз.
2
Спускаясь за Гирли вниз по лестнице, Орленев думал, что очутится в маленькой каморке подвального этажа, о которой говорил ему нынче утром слуга, подавая умываться. Но они пришли не в каморку. Это была довольно просторная и поместительная комната со сводами и с большим камином в виде очага.
Особенно таинственного в этой комнате не было ничего — не было той обстановки, которой любили себя окружать средневековые шарлатаны, иногда впрочем чистосердечно верившие в свои магические квадраты и заводившие разные приспособления для добывания золота и философского камня. В комнате были только книги, стол, два кресла и небольшой шкапик. Лишь стоявшая на столе лампа имела несколько своеобразную и странную форму. Она представляла резервуар, с одной стороны которого было изображено старческое, с другой — молодое лицо. Этот резервуар поддерживался на подставке, составленной из двух перевившихся змей.
На одной из стен висела занавеска, тяжелая, с вытканным на ней узором.
— Вот вы говорили о сфинксе, — заговорил Гирли. — Вот он, посмотрите сюда.
Он расправил складки занавеса, и Орленев различил всю комбинацию вытканного узора. Колесо счастья было посредине. С правой стороны его фигура египетского гения добра делала как бы усилия добраться до находившейся наверху точки окружности; с левой — в том же положении находится гений зла. Возле него была надпись «Тифон», в противоположной виднелась надпись «Германубис». На колесе, сохраняя равновесие, покоился сфинкс с поднятым мечом в своей львиной лапе.
— Вот вам символ, — продолжал Гирли, — один из величайших символов, какой был известен мудрецам древности. Посмотрите, в сфинксе слиты четыре формы: голова человека, туловище быка, лапы льва и крылья орла. Человеческая голова — вместилище разума — означает, что, прежде чем начать действовать, нужно приобрести мудрость, которая должна осветить конечную точку намеченного пути. Тело быка служит эмблемой того, что пред испытаниями, пред препятствиями и опасностями нужно вооружиться твердой волей, терпеливой и настойчивой, чтобы проложить свою колею жизни. Львиные лапы означают, что для того, чтобы желать производительно, нужны смелость и дерзновение, чтобы расчистить себе путь в определенную сторону и с полной свободой затем подняться на высоту счастья, верное средство к достижению которого заключено в широком полете орлиных крыльев. Если вы умеете желать то, что есть правда, если вы стремитесь только к тому, что справедливо, если вы дерзаете на то, что доступно человеку, если наконец вы умеете молчать и если в силу вашего постоянства «завтра» есть только продолжение сегодняшнего дня, то вы найдете неожиданно под рукой ключ вашего могущества.
