Вера Панова - Кружилиха
Анна Ивановна улыбнулась и перелистала несколько страниц...
"...приходили Зоя и Лена, мы вместе занимались английским. Мне и Лене дается трудно, а Зоя знает немецкий и немножко французский, ей легко. У нас очень холодно, мы сняли туфли и в чулках залезли под одеяло, и нам было тепло. Чай пили тоже на кровати, облили подушку и засыпали все крошками. Хохотали ужасно. Потом они ушли. Звали в кино, но я не пошла, потому что Саша сказал, что придет рано. Я прибрала и стала его ждать. Часто звонили по телефону, спрашивали его. Потом он позвонил и сказал, что задержится на заводе и чтобы я не сидела одна, а пошла куда-нибудь. Но уже было поздно идти куда-нибудь. Я попробовала заниматься, но мне не хотелось. Стала штопать ему носки, но у меня озябли руки: батареи чуть теплые, пар изо рта идет. С сыном будет веселее: я буду с ним все время возиться. Возьму няню, какую-нибудь хорошую бабушку, и буду с ней разговаривать..."
"...даже если бы мама была жива, я постеснялась бы сказать ей. Я отгоняю эти мысли, но что же мне делать, если они возвращаются, - даже не мысли, а какое-то тягостное ощущение или грусть, я сама не знаю что. И поделиться не с кем, да и невозможно. Одному-единственному человеку на свете я бы могла сказать это - Нине Сухотиной, но где она??? Я писала всем общим знакомым, никто не знает. В квартире их живут чужие люди и тоже ничего не знают. Интересно, найдем ли мы друг друга когда-нибудь, если она жива?"
"Ниночка, милая, дорогая, здравствуй! Я все-таки пишу тебе, хотя не знаю, где ты. Но я решила, что ты обязательно где-то существуешь: не такая ты девочка, чтобы тебя какие-то фашисты могли убить! Ниночка, я живу очень хорошо..."
"...не должна меня винить. Помнишь нашу клятву? Мы поклялись, что будем все говорить друг другу. Скажу тебе откровенно, я это для того тогда придумала, чтобы рассказать тебе, что я влюблена в Колю З.: иначе я никак не умела подойти к этому разговору. А ты рассердилась и сказала, что в шестом классе еще рано влюбляться и что Коля З. - противный, грубый мальчишка, который страшно много о себе воображает. А на другой день ты пришла очень рано, я еще спала, и попросила прощенья, что была неискренней, и призналась, что сама влюблена в Колю. Нинка, какие мы тогда были счастливые!"
"...люблю его, он любит меня, у нас будет ребенок. Все думают: она счастливая! А счастья нет".
"Может быть, потому, что нас воспитали очень-очень требовательными к счастью?.."
"...Если, например, я кончу институт и меня пошлют работать в другой город (этого не будет, но я просто для примера), - он бы перевелся туда, где я? Никогда! Потому что тут дело, к которому он привязан. А я - между прочим. Я - после всего. Если я умру, он без меня прекрасно обойдется".
"Я думала: когда любят, то всюду вместе. А мы врозь. Конечно, он очень занят, я понимаю, я уважаю его занятия, как можно их не уважать. Но хоть бы он пожалел, понимаешь - хоть бы пожалел, что мы врозь! Ему наших коротеньких встреч достаточно. Редко-редко когда что расскажет о себе. Один раз как-то о своем детстве немножко рассказал. И меня не спросит что у меня в институте, как зачеты. У меня ужасная неприятность была - я комсомольский билет потеряла. Сколько я с этим делом набегалась и наревелась, а он только шутил..."
"...не потому, что война. Война кончится - будет то же самое. Просто такой характер".
Тут кончалась тетрадь.
"Мне стыдно того, что я написала, - читала Анна Ивановна в другой тетради. - Кончу институт, буду работать, буду заниматься ребенком..."
"...никогда не скажет: ты мне дороже всего на свете! И сыну не скажет... В какую-то минуту, между работой и сном, он увидит сына и вспомнит: ах, да!.. и немножко займется сыном..."
"Вчера я расплакалась при нем. Он испугался и спросил, о чем я. Я сказала: "Хоть бы один день ты провел со мной, хоть бы один день!" Он как-то поскучнел, потом погладил меня и сказал: "Хорошо, завтра я рано приду". И действительно, сегодня он пришел в два часа (не ночи, а дня). Я обрадовалась, побежала надеть новый капотик, слышу, он говорит по телефону: "Рябухин, зайди ко мне, ты мне очень нужен". Сейчас же после обеда пришел Рябухин, и они все время говорили о делах, только в шесть часов Рябухин ушел. Саша пришел в спальню, лег на кровать и сказал: "Ну, вот мы с тобой вдвоем; хочешь, поедем в театр?" И вижу, что он засыпает, последние слова произносит уже сквозь сон. Я долго сидела и смотрела, как он спит. Я его не любила в это время ужасно, ужасно! Я нарочно громко спросила: "Зачем же ты лгал, что любишь меня? Я без тебя была счастливая, а с тобой несчастная". Он не слышал, спал крепко. Я спросила еще громче: "Для чего я тут сижу около тебя? Меня для того спасли, чтобы я тут сидела около тебя?" И я стала задавать ему вопрос за вопросом. "Для чего ты женился на мне?" - "Кто ты мне?" - "Что мне делать?" Я спрашивала громко, так, что мне даже жутко было, а он спал..."
"...прости меня, если я требую больше, чем мне полагается, но я не могу жить без счастья".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Анна Ивановна расшифровала конспекты лекций и перепечатала стенограмму на своем старомодном ундервуде с большой кареткой. Ундервуд гремел, как товарный поезд. Таня сладко спала под грохот.
Дневники и письма Анна Ивановна не стала расшифровывать: незачем Листопаду их читать. Они остались похороненными в старых тетрадках, исписанных непонятными каракульками.
- Александр Игнатьевич, вот, пожалуйста, - сказала Анна Ивановна и положила перед Листопадом стопку тетрадок и толстую стенограмму. - Вот здесь лекции по политэкономии, по металловедению, по сопромату...
Листопад раскрыл стенограмму, пробежал какую-то фразу, где обстоятельно перечислялись мировые месторождения меди, и задумался... Клавдины иероглифы, переложенные на аккуратную машинопись, перестали быть тайной и болью, стали общедоступны и обыденны.
- Спасибо, Анна Ивановна. Сколько я вам должен за эту работу?
- О, не беспокойтесь... У меня к вам просьба, Александр Игнатьевич: если у вас есть лишняя карточка Клавдии Васильевны, дайте мне.
Он приподнял брови.
- Я порядочно посидела над ее тетрадями. У меня такое ощущение, как будто я с нею очень сблизилась.
Она сказала это без чувствительной дрожи в голосе, без сентиментальных гримас. У нее было серьезное, доброе лицо... "Какое хорошее человеческое лицо, - подумал Листопад. - Она очень хорошая женщина!" Он почувствовал к ней благодарность, и ему захотелось показать ей свое доверие и дружбу. Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт с Клавдиными фотографиями.
- Выбирайте.
Шесть живых Клавдий - растрепанных, смеющихся, со светлыми глазами, и шесть Клавдий мертвых, с сомкнутыми губами, с большими строгими веками.
- Я возьму две, можно?
- Берите.
Он положил тетради и стенограмму в ящик стола. Звякнул ключ...
"В лучшем случае, - думала Анна Ивановна, выходя из кабинета, - он как-нибудь на досуге просмотрит стенограмму. И то вряд ли".
Она положила перед собой обе фотографии и смотрела на них с странным чувством.
"У меня нет никаких секретов! - говорило смеющееся, добродушно-озорное лицо живой Клавдии. - Какие могут быть секреты, когда в жизни все прекрасно и ясно, как апельсин!"
"Никто в этом не виноват, - говорило мертвое лицо, полное знания, печали и достоинства, - я никого не упрекаю, прощайте, желаю вам счастья!"
- Ах, бедная моя девочка! - прошептала Анна Ивановна и со слезами на глазах прикоснулась щекой к мертвому лицу.
Глава седьмая
НАКАНУНЕ ПОБЕДЫ
Двадцать седьмая годовщина Красной Армии не была отмечена в городе ни парадами, ни салютом. Заводы работали как обычно; только были вывешены красные флаги. И все-таки было у людей ощущение праздника!
Ощущение праздника - потому что Красная Армия дорога каждому сердцу, потому что Красная Армия - это сын, брат, муж, отец, жених; Красная Армия - это тот, о ком думают наяву и во сне, от кого ждут писем, чью фотографию берегут как святыню.
Ощущение праздника - потому что в этот день были подведены итоги последних битв Красной Армии.
Голос радиодиктора Левитана, знакомый каждому советскому человеку, медленно читал:
"За 40 дней наступления в январе - феврале 1945 года наши войска изгнали немцев из 300 городов, захватили до сотни военных заводов, производящих танки, самолеты, вооружение и боеприпасы, заняли свыше 2400 железнодорожных станций, овладели сетью железных дорог протяжением более 15000 километров. За этот короткий срок Германия потеряла свыше 350000 солдат и офицеров пленными и не менее 800000 убитыми. За тот же период Красная Армия уничтожила и захватила около 3000 немецких самолетов, более 4500 танков и самоходных орудий и не менее 12000 орудий.
В результате Красная Армия полностью освободила Польшу и значительную часть территории Чехословакии, заняла Будапешт и вывела из войны последнего союзника Германии в Европе - Венгрию, овладела большей частью Восточной Пруссии и немецкой Силезии и пробила себе дорогу в Бранденбург, в Померанию, к подступам Берлина".
