Михаил Воронов - Старина стародавняя
— И пьют?
— А то нешто ослушаются?
— Да если кто, в самом деле, не пьет?
— Так ему-то что за дело: хоть умри, говорит, а пей.
— Ну? — спросил я с любопытством.
— Ну, многие, известно, выпьют, голова закружится, так тут же и повалится.
— А он что?
— Ему что? — смеется. Что ему… известно, командир — его воля: как хочет, так и мудрит.
Старик усмехнулся.
— Раз, помню, только что мы, господи благослови, в Раменье-то вступили, только что расквартировались, вижу я, что лошадь-то у меня дюже тоща, — вот и думаю я себе: дай-ка, мол, пойду я на поле — не поживлюсь ли, мол, там чем. Ну, известно, село богатое, как не поживиться… Навязал я вязанку сена, да и пробираюсь, знаешь, ваше благородие, путем-дорогой домой. Тут меня, милого дружка, мужички-то и схапай! Схапали — да к нему, к командиру-то. Запираться, известное дело, нечего-повинился я: уж он мне тут скулы-то гнул, гнул, кажется, чуть не до полусмерти. «Довольны ли?» — спрашивает мужичков. «Довольны, говорят, ваше благородие!» — «Ну, ступайте!» — говорит. Ушли мужики, он сейчас ко мне. «Ну, как же, говорит, тебе, такой ты, сякой, не стыдно: вязанки ты сена в аккурате не мог взять?» — «Виноват, говорю, ваше благородие: нечистый попутал, мой грех!» — «Известное дело, — это он-то мне-то, — известное, говорит, дело, что правдой ноне в миру не проживешь, так человек подобным таким образом и утрафлять должен, чтобы кривда его во всяком разе, как самая что ни на есть всамделишная правда была. Понял?» — спрашивает. «Слушаю, говорю, ваше благородие». — «Да ты, говорит, слышал ли гисторию такую про Правду и Кривду?» — спрашивает меня. «Никак нет, говорю, ваше благородие». — «То-то ты, говорит, дураком по свету ходишь», — а сам в скулу раз, раз! Я, известно, стою, молчу, дело подначальное… «Жили, — говорит мне Карла Карлыч, — на белом свете Правда с Кривдой, и были они, говорит, давно между собою знакомы, да только несколько лет не видались — не привелось, значит. Только, однако, и встретились: идет Правда, худая да тощая, чуть ноги волочит, жалкая такая, а Кривда-то навстречу ей, пузастая да рыластая, что твоя кровь с молоком: идет, тросточкой помахивает. «Здравствуй, Правда!» — «Здравствуй, Кривда!» — «Как поживаешь, Правда?» — «Плохо, Кривда: оборвалась вся, голодом изморилась, холодом истомилась». — «Эх ты, говорит, дура, Правда, — Кривда-то ей, — а ты живи по-моему, так всегда и сыта, и в тепле будешь ходить!» — «Да не умею», — говорит. «Пойдем, говорит, я научу». Пошли. Приходят в трактир. Сели. «Дай, говорит, молодец, нам по пирожку да водочки, да жарковьица». Сидят, едят: ели, ели, кончили. Только собираются уходить, молодец-то, что подавал, и спрашивает деньги. «Как? — говорит Кривда — мне, говорит, еще с тебя сдачи следует, потому как я тебе золотой дала». Молодец так и опешил; а Правда, известно, молчит, потому в такую компанию влезла. Дошло дело до хозяина. Хозяин сейчас послал за полицией. Ну, судили, рядили и решили так, что Правду с Кривдой взять по сумлению, а на право торговли трактирное заведение закрыть, потому что, может, и от него дело-то все произошло. Видит хозяин, что предстоит ему убыток неминучий, давай просить, давай молить, да и кончил тем, что заплатил Кривде не токмо что с полуимпериала сдачи, а своих еще два прибавил — только отвяжись! Да заплатимши-то, с горя как взвоет: «Эх, говорит, где-то ноне Правда?» А Правда-то стоит сзади да думает про себя: «Здесь, мол, я, да сказываться не могу, потому в такую компанию взошла». Так вот так-то!» — говорит мне Карла Карлыч, а сам все меня в скулу да в скулу. Уж и досталось мне в те поры за это сено, чтоб ему пусто было! — заключил старик, мотая головой.
— Так вот он какой был! — заметил я.
— И-и-и! — протянул старичина. — И сам был строг, и от солдата строгости требовал, — добавил он. — «Уж ежели, говорит, солдат да своего хозяина в неповиновении держит, тот мне не служака. А тот, говорит, солдат надлежащий, у которого хозяин по ниточке ходит: от такого, говорит, солдата и мне ину пору, где десяток яичек да цыпленочек, а где и курочка попадет!»
— Так он, значит, любил и цыплят-то и курочек?
— Все такое любил, а уж насчет провианту либо фуражу, так он тебе сокращал, что чем хошь, тем и продовольствуйся.
— Ну, это не совсем ладно, — заметил я.
— А что делать? — служба. Вот теперича сено, положим, — начал было старик, но вдали показался пароход, которому старый служака почему-то обрадовался чисто по-детски и оставил меня, быстро, вприпрыжку направившись на другой конец пристани.
Я, разумеется, не остановил его и не захотел мешать его радости. Через несколько минут мы отплыли из Ивановского.
Примечания
1
Старина стародавняя. — Впервые напечатан в газете «Неделя», № 52 за 1870 год, по тексту которой печатается в настоящем издании.
2
…при Благословенном… — то есть при Александре I, (1801–1825), которому царский сенат присвоил титул Благословенного.
