Александр Амфитеатров - Болотная царица
Такъ сказалъ Вендъ, и горцы подняли его на щитъ съ радостными кликами:
— Живи, Вендъ! живи, нашъ вождь, избранникъ звѣзды, и да погибнутъ Азы!
III
Вендъ побѣдилъ Азовъ и вытѣснилъ ихъ далеко за предѣлы освобожденнаго края. Азъ-Торъ, рыжебородый предводитель притѣснителей, негодуя на свое пораженіе, самъ пронзилъ себя мечомъ и былъ похороненъ въ руслѣ отведенной рѣки, по обычаю великихъ богатырей своего племени.
Вендъ правилъ долгій, счастливый вѣкъ, о которомъ до сихъ поръ сокрушаются люди, называя его золотымъ. Вендъ не велъ войнъ, чтобы расширять свои владѣнія, но никто не дерзалъ нападать на его область: такъ грозно смотрѣла въ очи иноземцамъ мощная власть внутри страны, многолюдной, богатой, текущей молокомъ и медомъ. Ко двору Венда стекались богатыри, мудрецы и художники. Онъ воздвигалъ великолѣпныя зданія и наполнялъ ихъ изображеніями боговъ, почитаемыхъ его народомъ. Самъ Вендъ не вѣрилъ во многихъ боговъ. Когда, еще въ странѣ убѣжища, верховный жрецъ вывелъ его, юношу, на темя горы и сказалъ ему:
— Поклонись солнцу, ходящему въ небѣ, потому что оно — Зевсъ.
Вендъ покачалъ головой и возразилъ:
— Нѣтъ, отецъ. Хотя ты очень мудръ, но ошибаешься. Солнце не Зевсъ, а развѣ одно изъ жилищъ Зевса.
Жрецъ взглянулъ на него съ удивленіемъ и воскликнулъ:
— Развѣ ты одинъ изъ посвященныхъ, что тебѣ извѣстно таинство, передаваемое въ нашемъ сословіи изъ рода въ родъ и отъ отца — на смертномъ одрѣ — сыну?
Вендъ сказалъ:
— Такъ вѣровалъ весь мой народъ, жившій у подножія Небесныхъ горъ.
Жрецъ еще болѣе изумился, но, качая головой, отвѣтилъ:
— Счастливъ народъ, озаренный свѣтомъ истины, но — сынъ мой! нашъ народъ простъ и дикъ; ему мудрено постигнуть великую тайну. Не оскорбляй его божествъ, чтобы онъ не возненавидѣлъ тебя и не отказался видѣть въ тебѣ избранника.
Вендъ сказалъ:
— Я никого не хочу оскорблять. Я не могу поклоняться солнцу, какъ Зевсу; но развѣ оно — прекраснѣйшее изъ жилищъ Зевса — не достойно того, чтобы предъ нимъ благоговѣлъ простой смертный?..
Судъ Венда, справедливый и нелицепріятный, славился въ самыхъ дальнихъ предѣлахъ земли. Народъ его былъ великъ и многъ числомъ, но Вендъ самъ вникалъ во всѣ тяжбы своей страны. Придворные говорили ему:
— Зачѣмъ ты утруждаешь себя, вождь? Судъ могли бы справить за тебя и мы, твои ближніе мужи!
Вендъ возражалъ:
— Я не веду войнъ, жертвы и храмы отдалъ жрецамъ; если и судъ вамъ отдамъ, — что же оставлю себѣ? Справедливость — дѣло вождя. Оставьте меня дѣлать свое дѣло: отъ этого не будетъ хуже ни мнѣ, ни вамъ.
Вендъ былъ человѣкъ ученый, зналъ травы, камни и слова, исцѣлявшіе недуги, читалъ звѣздную книгу и, глядя въ лицо человѣка, узнавалъ его мысли. Звѣри засыпали отъ его блестящаго взора. Онъ не дѣлалъ золота, потому что презиралъ его, но мудрыя книги научили его тайнѣ долгой жизни и, посѣщая больныхъ, онъ возстановлялъ ихъ силы, такъ что нигдѣ на всей землѣ смерть не имѣла такъ мало жертвъ, какъ въ странѣ Венда.
Такъ жилъ Вендъ и дожилъ до восьмидесяти лѣтъ, когда сѣдая голова его пожелтѣла, а борода опустилась до самаго пояса и стала похожею на пѣну, что послѣ волненія качается на зеленыхъ морскихъ волнахъ.
IV
Пришла въ Золотой городъ вѣсть изъ сосѣдняго царства:
— Неспокойно у насъ въ царствѣ. Невидимкой ходитъ между людьми невѣдомая болѣзнь, и многіе умираютъ напрасною смертью. Берегитесь, чтобъ и у васъ не было того же.
Вскорѣ послѣ того, какъ Вендъ получилъ эту вѣсть, прибѣгаетъ къ нему начальникъ стражи, которую держалъ онъ въ пограничныхъ ущельяхъ, и говоритъ въ испугѣ:
— Тридцать лѣтъ стою я стражемъ на рубежѣ нашей земли, какъ раньше стояли мой отецъ и дѣдъ. Мимо меня не прорыскивалъ звѣрь, не пролетывала птица, безъ того, чтобы я не зналъ и не могъ отвѣчать о нихъ твоему могуществу. Сегодня проникъ въ страну какой-то витязь на ворономъ конѣ, въ черномъ доспѣхѣ. Мы окликнули его, — онъ не отозвался намъ; мы требовали, чтобы онъ остановился и сказалъ свое имя, — онъ, молча, переѣхалъ границу; мы скрестили предъ нимъ копья, но онъ дунулъ, — и копья распались прахомъ, а многіе изъ моихъ воиновъ упали замертво, и теперь часть ихъ уже умерла, а остальнымъ такъ худо, что, я полагаю, недалекъ и для нихъ часъ кончины. Пока мы, пораженные страхомъ, стояли въ онѣмѣніи, витязь скрылся изъ вида. Боюсь, Вендъ: не изъ тѣхъ ли онъ злыхъ волшебниковъ, которые, какъ слышно, сѣютъ болѣзнь и смерть въ сосѣдней странѣ.
Смутился Вендъ, — сталъ смотрѣть въ мудрыя книги, но ничего не сказали ему мудрыя книги. Въ волненіи ходилъ онъ по открытымъ террасамъ своего дворца, и такъ билось у него сердце, и такъ мутились мысли въ головѣ, что онъ подумалъ:
— Старъ я сталъ и скоро умру!
Вѣтеръ колыхалъ платаны сада, придвинувшіе къ террасамъ свои могучіе сучья, фонтаны шумѣли въ ихъ тѣни, птицы чирикали въ ихъ вѣтвяхъ, радуясь солнечному дню и голубому небу, но и въ шумѣ платановъ, и въ плескѣ фонтановъ, и въ пташьемъ крикѣ звучало Венду:
— Ты скоро умрешь, другъ Вендъ! ты скоро умрешь, другъ Вендъ!
И задумался старый вождь, взявшись руками за перила террасы. Но духъ воспрянулъ въ немъ и, тряхнувъ сѣдыми кудрями, онъ воскликнулъ:
— Да будетъ такъ! я прожилъ довольный вѣкъ и сдѣлалъ, что могъ въ своей жизни. Умирать — такъ умирать! — я готовъ, не боюсь. У меня есть сынъ: онъ займетъ мое мѣсто и, какъ я, будетъ блюсти и любить мой народъ
Съ просвѣтленнымъ лицомъ и спокойнымъ духомъ, Вендъ вошелъ въ палату своего совѣта. Но здѣсь предсталъ ему вѣстникъ и сказалъ:
— Государь, въ пограничныхъ селахъ, гдѣ проѣхалъ черный витязь, вымерли тысячи жителѣй. Испуганный народъ бѣжитъ толпами въ городъ, чтобы ты защитилъ ихъ отъ лютаго волшебника, а онъ медленно ѣдетъ слѣдомъ за бѣглецами и губитъ ихъ…
И не кончилъ еще разсказа этотъ вѣстникъ, какъ вбѣжалъ другой, растерзалъ свою одежду, упалъ ницъ передъ вождемъ и воскликнулъ, рыдая:
— Горе намъ, Вендъ, во вѣки неутѣшное горе! У тебя не стало сына!.. Ратуя за свой народъ, онъ, мужественный, какъ ты, пытался загородить путь черному всаднику и вышелъ противъ него съ мечомъ и щитомъ. Но чудовище коснулось его копьемъ, и вотъ онъ лежитъ мертвый на дорогѣ, и хищныя птицы кружатъ надъ нимъ…
Глухо застоналъ Вендъ и схватился за палатный столбъ, чтобы не упасть.
— Поведите меня къ моему сыну! сказалъ онъ по томъ, но услышалъ отвѣтъ:
— Нельзя, потому что между мѣстомъ, гдѣ лежитъ его трупъ, и городскими воротами — несмѣтная толпа бѣглецовъ, а въ тылу у нихъ черный всадникъ.
Грозно нахмурилъ Вендъ косматыя брови, и вопль, похожій на рычаніе льва въ пустынѣ, вырвался изъ его груди. Молча вышелъ онъ изъ дворца и крѣпкимъ шагомъ пошелъ черезъ Золотой городъ, по смятеннымъ площадямъ и улицамъ, къ крѣпостнымъ воротамъ, гдѣ, какъ бараны, толпились въ тѣсной давкѣ обезумѣвшіе бѣглецы. Они бросались къ ногамъ вождя, цѣловали края его одеждъ и вопили:
— Защити насъ, могучій Вендъ!
Вендъ взошелъ на крѣпостную стѣну и увидѣлъ съ нея на многое пространство ту же несчастную толпу трусовъ. Онъ видѣлъ искаженныя ужасомъ лица, полные заячьяго страха глаза, простертыя съ мольбой руки, слезы, текущія по блѣднымъ щекамъ, слышалъ рыданія, стоны, возгласы единой надежды на него, ихъ вождя, защиту и друга, — и крупныя слезы полились изъ его омраченныхъ глазъ и, какъ алмазы, засверкали на бѣлой бородѣ.
Послѣдніе бѣглецы, вздымая клубы сѣрой пыли, сбѣжали съ высотъ и еще ломились въ ворота, когда въ тылу ихъ, надъ безплоднымъ, песчанымъ холмомъ, блеснула искра булатнаго копья и, слѣдомъ за искрой, черный гигантъ на черномъ конѣ выросъ надъ холмомъ…
Затрясся старый Вендъ, увидавъ губителя своего народа, и слезы высохли на его глазахъ. Мощною ногою ступилъ онъ на зубецъ крѣпостной стѣны и — словно выросъ на локоть — сдѣлался великъ и страшенъ.
— Стой! крикнулъ онъ, потрясая руками, простертыми къ черному всаднику, — и голосъ его гремѣлъ, какъ громъ, когда разбиваетъ утесъ въ горахъ, а взоръ сверкалъ, какъ зарница.
— Стой, кто бы ты ни былъ! Я Вендъ, глава Золотого города, запрещаю тебѣ слѣдовать за этими людьми, они мои! моя любовь и воля стоятъ между тобой и нами!
И росъ, и крѣпчалъ его голосъ, и ярче, и острѣе становился пристальный взглядъ свѣтлыхъ очей, и грознѣе напрягались простертыя въ воздухѣ руки, а вѣтеръ раздувалъ пурпурный плащъ вождя и космы сѣдой бороды… Черный всадникъ смутился: сдержалъ коня и нѣсколько мгновеній стоялъ какъ бы въ нерѣшимости. Потомъ повернулъ коня и, медленно поднявшись на вершину холма, сталъ на ней — безмолвный и неподвижный, подобно изваянію одного изъ суровыхъ боговъ жестокой древности. Вождя же оставила внѣдрившаяся въ него сила, и онъ упалъ на руки сопровождавшихъ его воиновъ, какъ дитя, внезапно застигнутое сномъ.
