Сергей Семенов - Немилая жена
– Ну что ж,- говорю я,- попытаться можно. Авось головы не снимут.
– Если не врет Анна-то, невеста-то хороша должна быть.
– А вот там увидим,- сказал я.
V
Собрались мы на другой день, запрягли лошадей и поехали невесту смотреть.
До Коптилова от нас верст двенадцать будет. Поехали мы после обеда, а приехали уже в сумерки. Остановились мы у Анниной золовки.
Сказали мы, зачем к ним приехали, и попросила Анна золовку сходить туда, где невеста была, и о нас сказать.
Пошла золовка. Вернулась назад и говорит: – Ну ступайте. Велели приходить. Оправили мы на себе одежду и пошли.
Как ни боек я был, а оробел, как стали к невестину двору подходить. Вошли мы в избу, помолились богу, стали здороваться.
– Здорово живете, хозяин с хозяюшкой! Как вас бог милует? – проговорили Анна с матушкой в один голос.
Поднялся с передней лавки хозяин избы и сказал:
– Добро жаловать, люди добрые, добро жаловать! Садитесь …
Уселись мы на долгой лавке; стал я по сторонам оглядываться: вижу – изба чистая, просторная, стол белой скатертью накрыт, а над столом лампа с зонтом висит; У стола сидит хозяин с рыжей бородой, не старый еще, одет в ситцевую рубашку, а у чулана, прислонившись, хозяйка стоит, тоже в ситцевой рубашке и кубовом сарафане.
Посидели несколько времени молча. Потом заговорили.
Начала Анна:
– Вот что, милый человек, Егор Митрич. Приехали мы к тебе не языком болтать, а об деле толковать. Наслышали мы, что у тебя есть дочка-невеста, а у нас есть паренекґ женишок,- так вот и приехали мы посмотреть вашу невесту. Если можно, покажите, а если нельзя – откажите.
– Отчего нельзя,- сказал Егор Митрич,- все можно. Поди-ка, жена, позови дочку-то.
Вышла хозяйка из избы вон, а через минуту вернулась опять, за нею невеста. Вошла невеста в избу, поклонилась всем нам и села на лавку неподалеку от отца. Уставились мы на нее во все глаза. Вишу я – одета невеста в кумачное платье с казакином; напереди подвязан люстриновый фартук, а на голове – синий полушалок кашемировый.
Хорошей мне показалась невеста, сразу понравилась.
Посмотрели-посмотрели,- нагнулась ко мне матушка и шепчет:
– Пойдем, выйдем в сени.
Вышли мы в сени, и спрашивает матушка:
– Ну что, как?
– Кто ее знает? – говорю. – Кажись, ничего.
– Нравится тебе девка-то?
– Нравится.
– Смотри, хорошенько гляди, чтобы после не каяться.
– После нечего каяться,- говорю,- тогда уж поздно будет.
– Вот то-то и есть-то!
Помолчали немного, подумали. И говорю я:
– Что ж думать-то? Давай девку сватать. Чего же еще искать-то,- не барыню же?
– Как хочешь,- говорит матушка.- Если нравится, так давай эту: тебе с ней жить, а не мне.
И пошли мы в избу.
Только мы вошли,- повели невесту отец с матерью выспрашивать. Выспросили, вернулись опять в избу, уселись по местам.
И говорит матушка:
– Ну как, Егор Митрич, поправился ли вам и дочке вашей жених? Можно ли об деле начинать говорить?
– Ваш жених всем нам понравился,- сказал Егор Митрич. – Не знаю, как вам наша дочка.
– Понравилась, очень понравилась,- сказала матушка.
– А коли так,- сказал Егор,- тогда другая речь пойдет. Ну-ка, баба, самоварчик …
3анялась хозяйка самоварчиком, а хозяин с невестой стали на стол ставить вино и закуски разные. Потом раздели нас и посадили всех за стол.
Началось угощение; стала Анна с матушкой про наше житье-бытье рассказывать и стали звать Егора Дмитриевича к нам приезжать – дом глядеть.
Согласился Егор, обещался на другой день приехать.
VI
На другой день, после обеда, приехали к нам дом глядеть. Осмотрели все, понравилось им наше хозяйство, и стал Егор с матушкой дело кончать. Уговорились насчет приданного, и когда рукобитью быть и когда – свадьбе; и стали мы моего нареченного тестя с тещей чаем угощать.
Угостились как следует, распрощались с нами и поехали домой.
Рукобитью быть уговорились в первое воскресенье. Наступило воскресенье; пришел к нам в этот день крестный мой да приехал из другой деревни материн брат двоюродный; стали они лошадей лентами убирать да к телеге пристяжь прилаживать. Приладили все, как следует, запрягли в телегу пару лошадей, сели мы – и поехали. Приехали мы в Коптилово, встретили нас как нужно и за стол усадили. Ударили по рукам; невеста с матерью в чулане плач подняли, а крестный стал вино разливать да всем гостям подносить.
Как ударили по рукам-то да завыла невеста-то – грустно мне как-то стало. Сижу это я да думаю, как я гулял прошлое лето, как, веселился, и говорю сам себе:
"Прощай, холостая жизнь, расстаюсь я с тобой навсегда,- отгулял я на вольной волюшке, напотешил сердце молодецкое … "
И заныло мое сердце,- кажись, рад я заплакать был, только стыдно …
И насупился я, гляжу по сторонам; вижу – сидят за столом все с веселыми лицами, говорят, посмеиваются,ґ и досадно мне на них стало. "Ишь, – думаю, – весело им тут, а мне-то каково! Может быть, с этого дня я себе и радости не увижу, а они веселятся … "
Вышла из чулана невеста и подошла к столу; налили нам с ней по рюмке водки, выпили мы, подсластили, и села невеста со мной рядом.
Взглянул я на нее раз, взглянул другой – И показалась мне моя невеста много хуже, чем в первый раз: старообразная такая, темнокожая, грудь тощая. "Вот так краля! " ґ подумал я. Однако через минуту успокоил я себя. "Это оттого,- говорю я себе,- она мне такая кажется, что выла сейчас она, да и платок-то этот не к лицу ей, – вот она старше и показывается.
И мало-помалу разогнал я грусть, заговорил с невестой, стал смеяться с ней, а к концу беседы и совсем развеселился,- все позабыл. Когда поехали домой, невеста пошла провожать меня. На прощанье стали целоваться мы, и она меня так поцеловала, что у меня кровь закипела. "Должно, полюбился я ей", – подумал я.
VII
Дня через три после рукобитья поехал с гостинцами я к невесте, а в другое воскресенье наша свадьба была назначена.
В хлопотах-то да в суетах и не заметил я, как день свадьбы подошел. Нарядился я утром в этот день и сижу в уголке – ожидаю, когда поезд справится, гляжу я на родных, что вокруг меня суетятся, и вдруг опять такая-то тоска меня взяла, грустно мне, тошно стало, не глядел бы на белый свет.
Насилу-то, насилу я дождался, когда за невестой ехать справились.
Поехали за невестой. Угостили там поезжан наших, потом посадили невесту со мной рядом в телегу и повезли нас венчать. Подкатили к церкви, стали нас с телеги ссаживать и в церковь повели.
Ввели пас в церковь, раскрыли невесту и поставили со мной рядом на холстинку. Взглянул я на невесту сбоку,ґ и дрожь меня проняла, хуже, чем в рукобитье, показалась мне невеста; стояла она без платка, лицо сморщила, шея в рубцах, от золотухи, что ли …
Пришел поп, начал венчать нас, стал читать он:
– Обручается раба божия Феодосия рабу божию Павлу. Слышу я слова эти и думаю: "Что я делаю? Кого я беру за себя, с кем свою жизнь связываю?" А тут еще слышу ґ народ разговаривает да мою Федосью хают, и помутилось у меня в голове,- не помню я, что дальше было со мной …
Очнулся я только тогда, когда услыхал над своим ухом: "Поцелуйтесь› … Ткнулся я своими губами в Федосьины губы, и повел нас дружка из церкви. И посадили нас на телегу, и поехали мы домой.
Приехали мы домой, повели нас обедать в горенку, стали к нам родные подходить, с законным браком поздравлять да любви да счастья желать. Благодарю я их за пожелания, а сам думаю: "Ну, уж едва ли это сбудется … Потому, сразу мне жена не по сердцу пришлась.
3а обедом стали нам вино подносить; навалился я на вино и напился допьяна. На другой день тоже с утра пьян напился, на третий тоже, и так вся свадьба прошла как в тумане. Не помню я, что я делал и что говорил.
Отошла свадьба, перегостились мы с новой родней и стали за дела приниматься. Скинула моя Федосья праздничный наряд, надела будничную справу и стала еще хуже. Стали до меня слухи доходить, что по деревне мою жену не хвалят, дивятся, говорят мне: на что я польстился, что такую взял, словно, говорят, ему лучше невест не было.
Услыхал я это, и заскребло у меня на сердце, и возненавидел я жену.
VIII
Стал я с женой обходиться не так, как нужно; нападать я на нее не нападал, и насмехаться мне над ней духу не хватало, а просто холоден я был к ней: ни ласки показать не хотел я, ни пошутить, ни посмеяться, а говорил я с ней только о деле, а больше ни о чем.
Зато на улице я был совсем другой. Выйду, бывало, в праздник и прямо к хороводу. Войду в круг и затяну песню, песню за песней весь вечер прокричу, бывало; а то пляску заведу, на гармонике заиграю, народу соберу – индо улица ломится. Всех развеселю, только мне не легче от этого. Разгуляюсь – словно ничего, весело, а вспомню, отчего я так веселюся-то – опять сердце защемит.
Так прошла вся осень. В филипповки не стал я на улицу ходить, – стало мне еще тоскливее. Стал я молчаливый такой да угрюмый: говорить ни с кем не хочется, хочется уйти куда-нибудь подальше. Порой и уходил я,- уйду в сарай или к овину, забьюсь в уголышек да так и просижу часа два, а то и больше.
