Алексей Писемский - Уже отцветшие цветки
- Чего ж он мог смутиться! - невольно перебил я Рухнева. - Дети плакали вовсе не от вина, а что их поражала вся эта церемония!
- Знаю-с это я! - подхватил он, лукаво подмигнув. - И поп это понимал, но заноза тут, чего он испугался, была не в том-с, а что, покупая красное вино по рублю серебром, он ставил его, может быть, в отчете церковном пять или десять рублей, вот главным образом в какую жилу я бил и, кажется, попал в нее, потому что отец скуфьеносец поспустил с себя немного важности. "Что ж, - спрашивает он меня, - вы можете мне этим листом сделать?" Я говорю: "Я не знаю; я представлю его губернатору при объяснительном рапорте, а тот, вероятно, препроводит его к архиерею, который, чего доброго, передаст дело в консисторию". Ну, а для всякого попа, знаете, попасть в лапы консистории все равно, что очутиться на дороге между разбойниками - оберут нагло! "Вы, говорит, совсем уж, видно, очернить меня хотите!.." - "Я, говорю, чернить вас вовсе не желаю, а исполняю свой долг!.." - "Нет, говорит, вы не долг свой исполняете, а потому что вы злобу против меня имеете за выкормка... так извольте, говорит, я вам его подарю". - "Подарков, говорю, я не принимаю, а купить - куплю". - "Прошу вас о том!" - "Что же цена?" - "Что дадите". Я подумал: купить у него совсем дешево - подло. "Сто целковых, говорю, дам!" "Берите-с", - говорит, и этаким печальным голосом; а на поверку вышло, что выкормок этот никуда не годная лошадь, только что толст, а ленивый, сырой, так что сто целковых цена красная за него была; но попу, по жадности поповской, казалось, что я чуть его не разорил, и принялся он кричать по уезду, что я с него ни за что, ни про что взял выкормка даром! "Ах ты, лживая душа", - думаю, и вся внутренность во мне, знаете, перевернулась от злости за такую клевету... Я дал себе слово во что бы ни стало поднять опять дело об чихире; прямо мне это не удалось, но косвенно, по крайней мере: был-с у отца Магдалинского брат родной, тоже священник в маленьком, бедном приходе... Был он вдов-с и работницу держал молодую, что по правилам церковным воспрещается, и однажды, когда мне как-то случилось быть в его приходе на весьма продолжительном следствии, слышу я тут, что работница попа беременна-c! Ну и бог, значит, с ней!.. Потом говорят, что работница родила... опять, значит, слава богу - царю прибыль, кантонист новый... Далее меня извещают, что работница эта бегает по селу и плачется, что младенец у нее занедужил, а там и помер, - и это, думаю, возможно; однако все-таки поручил становому узнать: из какой именно деревни работница попа. Дознано-с. Я опять поручаю становому донести, нет ли в этой деревне у кого-либо из крестьян подкидышей... "Есть", - говорят. "У кого?" - "У старика Фадея". "А как этому Фадею приходится работница попа?" - "Дочерью!" Дело, значит, ясное. У нас обыкновенно все солдатни, коли родят мальчика, так, чтобы избавить его от солдатства, подкидывают отцам своим, матерям, дядям, сестрам, у кого кто есть. Но тут меня заинтересовало другое обстоятельство: все говорят, что ребенок у работницы помер; значит, он и похоронен. Еду я в это село и спрашиваю священника, что действительно ли проживающая у него в работницах солдатка родила, что ребенок у ней будто бы помер и похоронен при его церкви? "Действительно-с", - говорит. - "Но каким же образом, - возражаю я ему, - до меня дошли довольно достоверные слухи, что ребенок этот жив и подкинут к деду?" Поп, как рак вареный, покраснел. "Нет-с, говорит, как это возможно, - помилуйте!" - "Миловать я, говорю, тут не вправе, а вы извольте мне объяснить: какого именно числа работница родила, когда у ней умер ребенок, а также покажите мне и его могилку". Поп совсем растерялся, завилял: "Я не знаю, я не помню!" Тогда я работницу его за бока; та тоже мялась-мялась, наконец, показала могилку. Я распорядился могилку эту разрыть; однако говорят, что поп не пускает, запер даже калитку и ворота ограды и что на защиту его прибыл даже благочинный. Ну что ж, милости просим! Вижусь я на другой день с этим благочинным, начинается между нами спор. "На каком основании, - говорит мне он, - вы хотите произвести кощунство на церковном погосте, не пригласив даже депутата с духовной стороны?" - "Да вот извольте, говорю, я вас приглашаю, - благо вы прибыли, я начинаю дознание по рапорту станового пристава!" Благочинный видит, что меня не напугаешь; а потому, содрав с попа многие динарии, уехал к себе восвояси, как бы ничего тут не зная и не ведая. Я, однако, могилку раскопал при понятых, вынул оттуда гробок, раскрыл его, и оказалось, что в нем похоронен был не младенец, а кошка мертвая, и, знаете, не просто, а в этакой тряпке, как бы в саване.
- Почему же они не пустой гробик похоронили? - невольно перебил я Рухнева.
- Точно такой же вопрос и я сделал работнице. Она, конечно, разревелась и говорит, что пустой гробик ей показалось грешно похоронить, а у них тем временем кошечка ее любимая околела, она ее и похоронила! А?.. Умница какая! Пустой гробик хоронить, по ее, грех, а с кошкой - ничего!.. Я вам говорю все эти наши русские бабы дура на дуре, свинья на свинье.
- Но священник знал, кого он хоронит? - спросил я.
- Конечно, знал!.. Из его же дома увезли ребенка подкидывать, да вряд ли не сам он это дело и творил, но он, без сомнения, заперся, а также и работница на него не показала. Тем не менее, однако, я обо всем этом деле донес губернатору, так как тут уж действительно производится кощунство; а кроме того, чинится укрывательство слуг царя, долженствующих поступать в кантонисты; а также кстати присоединил и об беспорядках братца родного этого священника, торгующего лошадьми и покупающего вместо кагора чихирь астраханский.
- Поблагодарили они, я думаю, вас за это, - заметил я.
- Благодарить-то, к несчастию, не за что было, - воскликнул злобно Рухнев, - их пальцем никто не тронул, потому что черномазая супруга губернатора... - я надеюсь, что вы не передадите ничего из моих слов губернатору, хотя, впрочем, и передайте, пожалуй, мне все равно!.. - супруга губернатора, как всем известно, ханжа великая, водится с архиереями, попами и в то же время держит мужа под башмаком... и можете судить, что для меня из всего этого произошло.
- Но вы упомянули, что и с дворянством тоже не ладили? - спросил я.
- Как вам сказать: с дворянством средней руки - ничего, я не ссорился особенно и даже хлебосольничал им: всегда уж, кто из них в город приезжал, прямо ко мне: обедает, днюет, а другой и ночует у меня; но вот высшему дворянству, этим, как их там называют, нашим козырным тузам, пришелся не по вкусу, и главным образом наскочил я тут на некоего князя Архарина, самого богатого здешнего помещика и весьма важной особы в Петербурге, благодетеля, по наружности, всех чиновников; им еще издавна предписано было его вотчинному начальству преподносить к рождеству и перед пасхой всей земской полиции праздничные деньги, отводить чинам оной при наезде их удобные квартиры, поставлять содержание и лошадей; но меня, конечно, этим не умаслишь: дружба дружбой, а служба службой! Вышел такой казус: назначен был ко мне в уезд на стоянку полк, - а надобно сказать, что все мужики боятся таких стоянок пуще черта, потому что солдаты, что я знаю уж по своей военной службе, объедают мужиков, да еще вдобавок развращают ихних баб и девок всплошь... Что хотите мужики каждой деревни готовы дать, чтобы не было полковых стоянок, а это зависит главным образом от исправников... Сижу я раз у городничего и играю с ним в преферанс, вдруг вижу, что его вызвали в переднюю к кварташке... Потолковали они там между собою, и городничий опять возвратился играть, - дрянь этакой был, размазня. "Что такое, спрашиваю, не случилось ли чего-нибудь?.." - "Да говорят, - зашамкал он, - что бурмистр князя Архарина другой день здесь в городе пьянствует, буянит, колотит в трактире посуду, стекла!" - "Что ж, говорю, велите его посадить в кутузку", - и тут вдруг, по моей полицейской сметке, пришло мне в голову: бурмистр княжеский кутит, и не на свои, разумеется, деньги, а на княжеские, между тем идет разверстка по солдатскому постою, - не на этот ли предмет он учинил сбор с крестьян и пропивает его? "Вы, однако, - говорю городничему, прикажите попридержать этого пьяницу в полиции, потому что я нюхом чувствую, что тут что-то нечисто". И так меня стала моя мысль подмывать, что я, не кончив даже пульки, уехал домой, сел в тарантас и отправился в село Зиньково - главный пункт всех княжеских имений; спрашиваю: "Где бурмистр?.." - "В отлучке", - говорят... Я велел сотским, которые были половчее, разведать, не происходило ли чего особенного в вотчинной конторе князя, и оказалось, что там случилось точь-в-точь, что я предполагал: была в недавнее время мирская сходка мужиков и собрана с них значительная сумма на откуп от солдатского постоя; сверх того: сбор этот был произведен на мое имя... Тут уж я не на шутку взбесился: послал двух сотских в уездный город и велел им, по бумаге от меня, взять у городничего бурмистра, привезти его ко мне живого или мертвого, связанным или несвязанным. Поутру доставили мне моего голубчика... Рожа у него, я вам говорю, была на облик человеческий непохожа: оплывшая, вся в синяках, исцарапана, в крови... Видно, его самого тоже тузили в трактире не жалеючи. "Где деньги, которые ты собирал на мое имя?" спрашиваю его прежде всего. Он мне в ноги. "Виноват, говорит, деньги одни прогулял, а другие украли у меня". - "Врет", - думаю и велел его раздеть догола... Денег не оказалось... успел уж каналья передать их кому-либо из своих!.. Имея все это в виду, я посек его и не очень сильно, и спрашиваю вас теперь, сделал я в этом случае что-нибудь противузаконное?
