Олег Борушко - По щучьему веленью
Но не клевало, хоть убей. Я добрел до автострады, над головой ревели машины, я безнадежно забрасывал детскую удочку с мостков для полоскания белья и представлял себе Жаню. "Борушко! - скажет она. - День прошел. Я восемь часов работала, значит, как дура. А ты чего в жизни добился?"
Я зашел в тупик, прислонился к какому-то забору, забросил на метр от берега, достал трубку, раскурил, и поплавок исчез.
Я отставил трубку от лица, опасливо потянул удочку. Что за черт? И вдруг на поверхности жирно блеснуло белое брюхо, да какое! Я рванул, хлипкое удилище сложилось в пузатый восклицательный знак, трубка выпала, и в бамбуковых зарослях позади меня забилась рыба. Щука, мелькнула мысль.
Но тут эта дрянь перекусила леску и ужом устремилась к воде.
Я ломанулся вперед, наступил сапогом ей на хвост, переломился в поясе, норовя захватить пальцами под жабры, но она выскользнула из-под резиновой подошвы и, извиваясь, рывками заегозила к кромке воды. Я бросил все и рухнул наперерез, ладонью рубанул у ней перед носом, вбив растопыренный пятипалый заслон в прибрежную грязь. И тут она меня укусила.
Заметьте, это не было случайной царапиной, оплошностью в панической неразберихе. Это был с ее стороны обдуманный шаг. Увидев перед мордой писательскую кисть, она замерла на секунду, потом изловчилась, соразмерно распахнула пасть и хватила за бугор Венеры - между большим и указательным.
Кусаться?! - внутренне взревел я. Не чуя боли, перекинулся на бок и профессионально запустил пальцы под жабры. Стиснул так, как давно никого не стискивал. В последний раз - Жаню, когда она сделала мне предложение в очереди за арбузами у метро "Ленинский проспект" шестнадцать лет назад.
Щука замерла. Я наполз всем телом, как Мересьев, клещами до судороги свел пальцы под жабрами и - сперва на одно колено, потом на другое - поднялся. Ног, впрочем, так же, как и Мересьев, не чуял.
Только когда выпростался из кустов на тропинку - поверил, что она у меня в руках. Восторг поднялся в груди с тою же стремительностью, с какою при взлете на "Ту-104" (рейс Новосибирск - Южно-Сахалинск) к горлу подкатывала липкая детская тошнота. В менее отдаленном прошлом похожий восторг пришелся на миг получения въездных британских виз. И так же, как опрометью бежал тогда по раскаленной земле от британского посольства к машине, - детсадовским аллюром несся я теперь к детям.
- Да-а-а, - уязвленно сказал Егор, разглядывая зверя. - А у меня чё-то не клевало.
- Ух ты! - сказал Матвей. - Теперь надо палатку и матрас...
- Сматываем удочки, - сказал я. - Который час? А то еще правда застукают.
- Пап, у ней крючок в губе, - сказал Егор. - А у нас нет щипцов.
- Действительно, - сказал я, отставив руку и любуясь добычей. - А что за щипцы?
- Ну... Англичане им щипцами пасти открывают, чтобы это... А потом щупом вынимают крючок. И щупа тоже нету...
- Как? И щупа нету? - удивился я.
- А потом обратно отпускают, - смирно продолжал Егор, пальцем тыкая зверю в брюхо. - Поцелуют в морду и отпускают. А как у нас крючок вытаскивают?
- У нас башку отрубают - и все дела, - сказал я.
Дети потупились.
- Эх, помню, на Сахалине первый раз голову тайменя увидел... - мечтательно сказал я. - Одну только голову, заметьте. На пристани, на озере Тунайча... Ну, с дедом Сережей. Где-то размером... - Я развел было руки, но щука, болтавшаяся на правой, помешала толком показать. - Идите, кстати, воды наберите...
Дети, перешептываясь, полезли к воде, я устремил глаза вдаль, покачивая щукой. Все-таки самый большой таймень - это таймень из детства.
- И чего? - запыхавшись, спросил Егор по возвращении.
Я сложил щуку в холодильник, холодильные элементы от которого были впопыхах забыты дома, и он легко преобразовался в аквариум. Выпростал наконец руку из жабр.
- А дед Сережа был рыбак? - не отставал Егор.
- Почему - был? Хотя сейчас-то он, конечно... Ты его помнишь? - Я присел над холодильником.
- Который мне в Киеве кортик подарил?
- Да, хороший дед... Как он там один сейчас, интересно? Без бабушки?
- Ну да, - сказал Егор.
- И Михайловна уехала. К Ольке в Одессу - ногу лечить... Знаешь, там эти тазобедренные у женщин...
- Ну, - сказал Егор.
Я снова задумался, обвел глазами озеро. Над базой словно пролетел тихий ангел.
- Ну и чего, пап? - Егор торопил перескочить через сантименты к делу.
- Пап, это таймень? - спросил Матвей, указывая в аквариум.
Щука в холодильнике пришла немного в себя и заходила жабрами.
- Тайменя знаешь как выводят? - сказал я. - Дед однажды три часа...
- Он какой? Очень большой? Ну какой? - присев, ерзал на корточках Егор.
- Которого дед выводил? Вспотел, помню, как негр. Мне было лет двенадцать, что ли... Короче, его положили в кухне на стол: башка с одной стороны до пола, хвост с другой - тоже до пола.
Егор зажмурился.
- Классно было на Сахалине, - сказал я. - Каждый день торт, прикидываешь? "Подарочный". Такой с орешками, за три двадцать. Дед же полковник, зарплата восемьсот плюс у бабушки четыреста. Приедешь на каникулы...
- Это эта бабушка умерла? - спросил Егор.
Я кивнул:
- Четыре месяца уж... Да. Ну вот. А мы там в Академгородке под Новосибирском... Олька, я, наша мама Михайловна и зарплата инженера-конструктора. Торт есть праздник. И наоборот: праздник есть торт.
- Это сколько фунтов? - запоздало спросил Матвей, тоже присаживаясь в кружок над тяжело дышавшей щукой. - На Сахалине?
- Зарплата? По-здешнему будет... шестьдесят тысяч в год.
- А у нашей мамы сколько?
- У Жани? Одиннадцать.
- Мало, - сказал Матвей. - А у тебя?
- Ладно, друзья мои, который час?
- Четверть второго, - сказал Егор. - Правда, часы тоже, это... влажные.
- Сматываемся, пока щуку не отобрали, - сказал я. - Отнесем в машину, потом спокойно вернемся.
Навьючились, теперь Егор тащил еще тяжеленный аквариум с водой. Встали передохнуть. Я заглянул к зверю. Вода - вперемешку с кровавой слизью.
- Стоп, - сказал я. - Мы что ее - в багажнике в этой гадости оставим? Тяжело? - Я приподнял от земли аквариум, крякнул и сочувственно посмотрел на Егора. - Смысл?
- А как? - спросил Егор.
- Завернем в крапиву, да и все, - сказал я.
- Но...
- Давай, давай крапиву. Она, это... обезболивает.
Егор поколебался, смерил взглядом аквариум, вздохнул и, замотав руку в полу куртки, сорвал два колючих пучка.
Я вытянул из рюкзака молоток, взятый для вбивания колышков от палатки в сухую британскую землю. Запустил руку в розовую слизь, щука сразу не далась, но потом обмякла, почуяв под жабрами знакомую железную хватку. Я положил ее на траву и быстро ударил по голове. Матвей присел слева и смотрел, замерев. Я ударил еще раз.
- Пап, все? Все? - спросил Егор.
- Сливай воду, - сказал я.
Было полвторого.
На стоянке около хозмага, в углу, посреди снующих с хозтоварами англичан, был разбит временный бивак. Солнце пробилось-таки из-за тучек, и крыша нашего "опеля" по кличке "Черная стрела" (скорость не более двадцати миль в час) украсилась мокрыми егоровскими штанами, футболкой, носками и утопленником телефоном, который неожиданно зазвонил.
- Ну? - сказала Жаня. - Много?
- Дак...
Я уткнул микрофон себе в бедро и прошептал детям:
- Будем говорить про щуку?
- Нет! - в один голос ответили дети.
- Не клюет, - сказал я в трубку.
- Я была уверена! - зазвенела Жаня.
- Но мы сейчас опять пойдем, - сказал я. - Еще есть надежда.
- У тебя шестнадцать лет одни надежды, - хмыкнула любимая. - А где улов? Почему к телефону никто не подходил?
- Потому что Егор утонул.
- Я так и знала, - сказала Жаня. - Работаешь тут, работаешь... Матвея кормил? Не вздумай не кормить. До свидания, - закончила она.
До малого озера шли налегке, щука осталась в крапиве под крышкой холодильника в багажнике, но не дошли. Трудно было пропустить местечко под автострадой, где она взяла. Нырнули в кусты, спустились на бережок, насадили. Только забросили, в воздухе произошло следующее. С другого берега, где раньше была база, раздалось громогласное "о-ой!".
- В чем дело? - строгим шепотом сказал я, близоруко прищуриваясь над гладью.
- "Ой" - по-английски значит "эй", - сказал Егор, козырьком приставив ко лбу ладонь. - Раз, два... Человек пять.
- О-ой! - снова заорали на бывшей базе.
- Кому они говорят "ой"? - спросил я дрогнувшим голосом.
- Так они пока дойдут... - сказал Егор.
Я не мог при детях позволить себе нервно засуетиться и перед трудностями отступить. Так и стоял расслабленно с удочкой. На той стороне еще поойкали, и стихло.
- Они кричали слово, которое на зажигалке, которую я нашел. Ну, которую ты отобрал, - сказал Матвей. - На букву "фэ".
- Не слышал, - сказал я. - Ай-яй-яй.
Поплавки трупиками лежали на коричневой глади.
- Ты, наверное, прямо в нее тогда попал, - задумчиво произнес Егор.
- А чего ж ты не попал?
Прошло полчаса. По моим расчетам опасность миновала. Ходу сюда с того конца - минут всего десять. Смотря, правда, каким шагом.
