В Воровский - В ночь после битвы
Эта идея господства на земле тьмы, в борьбе с которой неминуемо гибнет все сильное, смелое и прекрасное, звучит, как похоронный звон, во всем творчестве Андреева. Но совершенно новую постановку, или, вернее, новое разрешение, находит эта идея в рассказе "Тьма", помещенном в третьей книжке "Шиповника". И не только новое, но и весьма странное, ибо здесь эта идея поступает на службу мародерству.
III
И оскудевающая интеллигенция, и ее певец никогда не относились к русской революции активно; в качестве ли зрителей, в качестве ли участников они всегда занимали пассивное положение. Интеллигенция давала себя увлекать в горячие моменты в водоворот событий и с таким же успехом позволяла себя выбрасывать в часы отлива на берег вместе с илом и щепками. Только в первом случае она пела бравурные гимны, а во вто
165
ром - ныла: "На реках вавилонских.."9. Правда, водоворот революционной борьбы не вдохновил Леонида Андреева к художественному творчеству, не увлек в нем художника; в момент первых крупных вспышек народного движения он тянулся к "звездам". Зато он очень ярко, слишком ярко отразил настроение разочарования и банкротства, охватившее интеллигенцию после того, как выяснилось, что для одоления тьмы нужно гораздо большее напряжение сил.
Рассказ "Тьма" очень резко порывает с периодом надежд и увлечений; он не только констатирует торжество тьмы, как в прежних произведениях г-на Андреева, он идет дальше и дает апологию этой тьмы. Правда, он апологизирует не ту политическую тьму, с которой никогда не мирилась интеллигенция. Он прибегает к помощи Достоевского и восстановляет идеализированную тьму униженных и оскорбленных, ошибочно думая, что эта тьма является антиподом, а не оборотной стороной той, ненавистной, тьмы. "Правде" революционера, которая кажется ему жалкой, "маленькой и невинненькой честностью", он противопоставляет правду тьмы - "дикую и темную, как голос самой черной земли". Между этими двумя правдами происходит борьба, и последняя правда побеждает первую.
Если бы Леонид Андреев был каким-нибудь прорицателем или сказителем, он мог бы ограничиться этим образным противопоставлением двух правд, сдобрив их иносказательной апокрифической легендой. Но он художник, ему необходимо воплотить свои правды в живых людей, поставить этих людей в определенные отношения, заставить их жить и двигаться А в этом он сам подчинен еще высшей правде - именно художественной правде, которая является лишь эстетически претворенной жизненной правдой Здесь он больше не хозяин: раз сотворив своих героев ( а герои эти тоже должны быть правдивы), он может заставить их действовать только согласно законам их психики; исход определяется созданными им характерами и их жизненной обстановкой
Посмотрим же сначала, каковы две правды, столкнувшиеся в комнате проститутки из-за души революционера.
Ту правду, которую исповедовал он до перелома, представляла "крохотная горсточка людей, страшно молодых, лишенных отца и матери, безнадежно враждебных и тому миру, с которым борются, и тому, за кото
166
рый борются они. Ушедшие мечтой в далекое будущее, к людям, братьям, которые еще не родились, свою короткую жизнь они проходят бледными, окровавленными тенями, призраками, которыми люди пугают друг друга И безумно коротка их жизнь: каждого из них ждет виселица, или каторга, или сумасшествие; больше нечего ждать - каторга, виселица, сумасшествие" *.
А вот другая, новая правда, на которую революционер г-н Андреева променял свою вчерашнюю правду. Она выражена в его тосте "За нашу братью! За подлецов, за мерзавцев, за трусов, за раздавленных жизнью За тех, кто умирает от сифилиса. За всех слепых от рождения. Зрячие! Выколем себе глаза, ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения Если нашими фонариками не сможем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем во тьму. Если нет рая для всех, то и для меня его не надо - это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство. Выпьем за то, девицы, чтобы все огни погасли. Пей, темнота!" (Курсив мой.)
И эта вторая правда победила первую Революционер, готовившийся через день совершить какой-то важный террористический акт, вдруг отрекается от своей правды, воспринимает правду публичного дома, становится возлюбленным проститутки. Для того чтобы оправдать психологически этот невероятный и скоропалительный поворот. Леонид Андреев старается подготовить читателя, наделяя своего революционера особыми душевными качествами. Здесь, в сущности, ахиллесова пята рассказа. От психологического уклада революционера зависит вероятность всего действия и его исхода. И соответствие этой психики жизненной правде решает вопрос о ценности всего рассказа Здесь кстати заметить, что в своем Алексее автор дает не какой-то индивидуальный характер, а выразителя определенной правды - революционера, как тип ** Поэтому действительны в нем могут быть только типичные черты, только характерные для революционной психики вообще.
* Курсивные слова наглядно показывают своеобразный прием автора путем утрировки, доходящей до извращения фактов, он, по существу, обесценивает роль и значение революционной борьбы, формально венчает ее ореолом героизма
** Можно подумать, что автор дает только одну разновидность революционного типа, например максималиста Но это неверно, по крайней мере, из рассказа этого не видно Напротив, самая постановка вопроса о двух правдах позволяет думать, что речь идет о революционной правде вообще
167
Прежде всего мы узнаем от автора, что его герой "скуластый, крепкоголовый, знающий только да и нет", отличается особым складом мысли. "Его мысль в обычное время была туга и медленна; но, потревоженная однажды, она начинала работать с силой и неуклонностью, почти механически, становилась чем-то вроде гидравлического пресса, который, опускаясь медленно, дробит камни, выгибает железные балки, давит людей, если они попадут под него, равнодушно, медленно и неотвратимо. Не оглядываясь ни направо, ни налево, равнодушный к софизмам, полуответам и намекам, он двигал свою мысль тяжело, даже жестоко, пока не распылится она или не дойдет до того крайнего логического предела, за которым пустота и тайна". Такая прямолинейность и метафизичность, конечно, совершенно не характерна для революционного мышления. Но она необходима Леониду Андрееву для его задачи, ибо без нее станет психологически непонятным, почему революционер должен был принять всю правду проститутки, после того как пошатнулась в нем уверенность в своей правде.
Далее. В той правде, которой служил революционер г-на Андреева, он искал прежде всего личного морального удовлетворения. Не дело само по себе, не объективные результаты работы, не определенные общественные интересы воодушевляли его на борьбу, а сознание, что вот, мол, какой он хороший. И когда проститутка уверила его, что "стыдно быть хорошим" - "вдруг с тоской, с ужасом, с невыносимой болью он почувствовал, что та жизнь кончена для него навсегда, что уже не может он быть хорошим. Только этим и жил, что хороший, только это и противопоставлял и жизни и смерти,- и этого нет, и нет ничего". Возможно, что среди революционеров попадаются такие несчастные самовлюбленные экземпляры, особенно из породы "облезлых бар", но опять-таки это совершенно не типично для революционного самосознания. Но и эта черта необходима была автору, ибо революционер, вдохновляющийся делом, а не собственной душевной прелестью, не поддался бы так легко моральным доводам проститутки.
Но это еще не все. Г-н Андреев решил подковать своего героя на все четыре ноги, чтобы тем убедительнее была скоропалительность его падения. Для этого он раскрывает нам недры его души, так сказать, его психическую подпочву. "Словно с каждой выпитой рюмкой
168
он возвращался к какому-то первоначалу своему - к деду, к прадеду, тем стихийным первобытным бунтарям, для которых бунт был религией и религия бунтом*. Как линючая краска под горячей водой, смывалась и блекла книжная, чуждая мудрость, а на место ее вставало свое, собственное, дикое и темное, как голос самой черной земли. И диким простором, безграничностью дремучих лесов, безбрежностью полей веяло от этой последней темной мудрости его; в ней слышался смятенный крик колоколов, в ней виделось кровавое зарево пожаров, и звон железных кандалов, и исступленная молитва, и сатанинский хохот тысяч исполинских глоток, и черный купол неба над непокрытой головой".
Сопоставьте эти три черты нашего героя, и вы увидите, что, по замыслу Леонида Андреева, на дне души его кроется грубая, дикая, стихийно-разрушительная сила неорганизованного бунтарства, едва прикрытая сверху налетом "книжной, чуждой мудрости"; двигательная энергия этой силы направляется в определенную сторону неповоротливой, тяжеловесной мыслью, вдохновляемой сознанием своей хорошести. Такой тип как раз и нужен был автору для его превращений; в этом типе уже даны в скрытом виде все элементы будущего возлюбленного проститутки, апологета тьмы. Нужен только один толчок, чтобы эти элементы встрепенулись, сбросили с себя чуждый налет, осознали себя. И посмотрите, какая психическая сила производит этот толчок.
