Павел Якушкин - Из рассказов о Крымской войне
Собрались ратники; ихъ пріѣхалъ смотрѣть начальникъ.
— За что идешь драться со врагами? спрашивалъ начальникъ одного ратника.
— За вѣру, царя и отечество! бойко отвѣчалъ ратникъ, наученный этому отвѣту своимъ начальствомъ.
— А ты? спрашивалъ онъ другаго ратника.
— За вѣру, царя и отечество!
— А ты? спросилъ онъ третьяго.
Ратникъ сконфузился и молчалъ.
— Говори же, за что? спрашивалъ начальникъ.
— Да такъ, за бездѣлицу…
— Какъ за бездѣлицу? спросилъ озадаченный начальникъ.
— Да такъ, за бездѣлицу: двѣ мѣрки конопель укралъ…
— Что?!
— Укралъ двѣ мѣрки конопель, баринъ въ ратники и отдалъ.
И вотъ этотъ-то человѣкъ, такъ глупо отвѣчавшій, разсказывалъ мнѣ про свои подвиги, которые онъ и подвигами не признавалъ. Разсказывая про свои подвиги, онъ такъ же подсмѣивался надъ собой, какъ и при разсказѣ объ этомъ отвѣтѣ.
— Бывалъ ты въ сраженіяхъ? спросили этого ратника, когда ни уже съ нимъ вдвоемъ посмѣялись надъ его отвѣтомъ.
— Какъ же, бывалъ, отвѣчалъ тотъ, какъ-то лукаво посмѣиваясь.
— Гдѣ? въ какомъ сраженіи?
— Да все тамъ же, подъ Севастополемъ!
— Въ какомъ же сраженіи?
— Подъ самымъ Севастополемъ.
— Чья-жь взяла?
— Чья? — Знамо дѣло: ихъ!..
— Отчего же непремѣнно: ихъ? допытывался я, напередъ предугадывая его отвѣтъ.
— Знамо отчего!
— Да отчего?
— Измѣна!.. Вотъ отъ чего!
— Какая же измѣна?..
— Ну самъ, разсуди, заговорилъ мой ратникъ:- какъ не измѣна? Собрали всю силу, сколько не было подъ Севастополемъ нашей силы, всю собрали, собрали и пустили на него. Хорошо!.. Бросились ни на него, взяли одинъ порядокъ, взяли другой; какъ взяли другой, кинулись на третій; а взяли бы третій — лоскъ ему-бъ, совсѣмъ лоскъ, какъ есть!… А тутъ: Труту-ту! Тру-ту-ту!..
— Это что?
— А это въ трубу заиграли! отвѣчалъ ратникъ, съ видимымъ враждебнымъ чувствомъ:- въ трубу заиграли, отступай, значитъ, назадъ! А зачѣмъ отступать? Два порядка взяли, остался только одинъ третій, и вся наша!… А тутъ отступая!.. Ну, нѣтъ, думаемъ, ребята, постой!.. Ступай впередъ!.. А нашъ-то дружинный кричитъ:- «Назадъ, ребята! назадъ! Худо будетъ!..» Знамо дѣло, думаемъ, худо будетъ, коли начальникъ за измѣну взялся!.. Глядимъ назадъ, а наши-то всѣ назадъ побѣжали… Видимъ, однимъ намъ не справиться, ну и мы за ними бѣжать! А онъ-то какъ сталъ въ насъ палить, палить въ васъ!.. И сколько тутъ кроволитія было, и Боже мой!.. А все измѣна!…
— Почему же ты думаешь, что измѣна?
— Да вѣдь дружинный-то нѣмецъ!
— Какой нѣмецъ, сказалъ я:- онъ и по-нѣмецки ни одного слова не знаетъ!
Я зналъ этого дружиннаго: онъ былъ чисто русскій, и про него можно было сказать, что его дѣдъ билъ нѣмецъ, да и тотъ ни слова и зналъ по-нѣмецки; а во внукѣ, кромѣ фамиліи, ничего не было нѣмецкаго.
— Вѣдь онъ самъ раненъ, говорилъ я, желая разувѣрить подозрительнаго сподвижника.
— Какъ же:- безъ обѣихъ ногъ остался!…
— А ты говоришь…
— Да что говорить! прервалъ онъ меня, махнувъ рукой — что говорить!
Мы помолчали.
— И сколько тутъ ратниковъ было! началъ ратникъ: — раненыхъ однихъ, объ убитыхъ я не говорю! убитыхъ — страсть!… Одинъ Богъ святой знаетъ, сколько было убитыхъ, а раненыхъ сколько!..
— Что же, ихъ лечили?
— Лечить-то лечили…
— Такъ что же?
— Лежать плохо было.
— Кроватей, я знаю, не было; раненыхъ было очень много, нельзя было кроватей напастись…
— Какія тебѣ кровати!..
— Соломки подстелютъ и то хорошо, продолжалъ я.
— Куда тебѣ соломки! Собери со всего свѣта солому, и той на эту силу не достало бы!… Такъ лежали!..
— И всѣ такъ?..
— Ну, нѣтъ! Которые попадались къ милосердымъ, тѣмъ хорошо было: лекарствами лечутъ, чаемъ тебя поютъ, мало того — и поплачутъ надъ тобой!..
Я живо себѣ представляю, какъ должны были дѣйствовать женскія слезы на солдатъ и ратниковъ среди всѣхъ ужасовъ севастопольской войны.
— А страшно было?
— Какъ не страшно!
— Какъ же вы впередъ всѣ шли, и назадъ вернуться не хотѣли?
— Да вѣдь онъ пришелъ вѣру нашу рушить, порядки свои у насъ заводить! Тутъ некогда, другъ душевный, думать, что страшно, что не страшно!
Это мужество поразительно: это не дикая дерзость, не безумная храбрость, нѣтъ! Здѣсь человѣкъ, сознавая всю опасность, признавалъ необходимость подвергать свою жизнь этой опасности, чтобы спасти свою вѣру и свои порядки.
Слышалъ я другой разсказъ.
— Страшно было! говорилъ одинъ раненый ратникъ.
— Чего же страшно?
— Какъ не страшно?! Стоимъ ни эдакъ кучечкой какъ хватитъ ядромъ, — парню голову и отхватило!.. Смотримъ, и не признать, кто лежитъ: не то Ванька Сѣрыхъ, не то Ванька Старостинъ!.. Безъ головы лежитъ, — и не признаешь! Послѣ уже узнали, что Ивану Сѣрыхъ голову снесли.
— А все стояли?
— Все стояли, потому нельзя: онъ прорветъ.
1864
