Максим Горький - Федор Дядин
- Хочется, видно, вам поговорить-то, земляк? - заметил Лукин с удовольствием. - Намолчались, хе-хе - а?
- Да, я теперь могу говорить, думал уже много. Надо поддержать святой огонь, надо!
- Это вы из евангелия говорите али от себя? - подумав, спросил Лукин.
- Евангелие я читал. И пророков. Ты, земляк, если грамотен, пророков читай! Они провидели все наши дни и грехи даже до сего времени. Когда ты речи древних пророков узнаешь, то будут тебе понятны и наши.
Дядин замолчал, задумался, остановясь у окна. Лукин поглядел ему в спину, на шею, его пёстрое лицо стало серьёзно, и, громко чмокнув губами, он сказал:
- Да-а, любопытный вы, землячок! Старовер, может быть? Из этих - как их? Их много - эх ты!
- Весь народ - старовер! - ответил Дядин, не оборачиваясь. - Издавна, неискоренимо верует он в силу правды - о рабочем народе говорю, который всё начал на земле и всех породил.
На дворе кто-то считал сердитым голосом:
- Раз, два, три, четыре...
И вдруг заорал:
Куда швыряешь, слепой чёрт!
Небо темнело.
Дядин отвернулся от окна, тряхнул головой и, улыбаясь, ласково и тихо продолжал:
- Дед мой крепостной человек был. Ушёл от помещика, бросил семью - за правдой пошёл. Поймали его, били плетями. Выздоровел - опять бежал. И пропал навсегда! Теперь - не пропал бы! Легко стало правду найти. Слышен голос её отовсюду. Вот мы в тюрьме - и она здесь. Здесь! Хочешь, я тебе покажу это?
Он широко шагнул к двери, а Лукин, недоумевая, вскочил с койки и, встревоженный, забормотал:
- Погодите - что такое? Землячок!
Торжествующе улыбаясь, Дядин взглянул на него, постучал пальцем в железную задвижку глазка и выпрямился, говоря:
- В мыслях люди везде свободны!
- Позвольте! - тревожно сказал Лукин, тоже подвигаясь к двери. - И я желаю выйти... то есть имею нужду в коридор...
Он часто мигал глазами, взволнованный чем-то, шарил в кармане штанов, дёргал себя за ус.
- Ты не бойся! - ласково посоветовал Дядин. - Народ надёжный, не выдаст! Чего бояться? Вот увидишь.
Заслонка осторожно поднялась, Дядин наклонился, а Лукин, отодвигаясь к окну, сердито ворчал:
- Не желаю... может, вы не в своем уме... и желаю просить, чтобы меня перевели от вас, - да! Чтобы я один сидел, позвольте!
Дядин, видимо, не слышал его голоса, он подставил ухо к отверстию в двери и на несколько секунд замер, прислонясь к ней плечом.
- Правда ли? - глухо спросил он.
И голова его стукнулась о дверь.
- Разные сумасшедшие - а я страдай тут... - возвышая голос, бормотал Лукин; он вытягивал шею к двери, точно собираясь прыгнуть, и таращил глаза, свирепо округляя их.
Фёдор Дядин тяжело выпрямился, встал у двери спиною к ней, опустил голову и, отирая потное лицо, молчал секунду, две, три.
- Я, - высоким голосом воскликнул Лукин, - не желаю с вами - слышали? Желаю выйти! Вы тут говорите разное... я боюсь!..
Он тонко позвал:
- Надзиратель!
И голос его, взвизгнув, оборвался.
Дядин смотрел на него, печально покачивая головой. Лицо у него было серое, он задумчиво кусал губы, а пальцы рук его крепко сжались в кулак.
- Что вы? Пропустите меня в дверь! - потребовал Лукин, понижая голос.
- Вот ты чего боишься! - тихо сказал Дядин.
- И боюсь! - отозвался Лукин, пряча глаза. - Конечно! Может, вы не в своём уме!
- Да-а! - протянул Федор Дядин. - Стало быть, ты выпытывать меня послан?
Лукин приподнялся на носках и снова негромко позвал:
- Часовой! Эй!
- Ну, если ты шпион, - иди, скажи им, что всё сделал я, что я тебе сознался! Иди!
- Заперто же! - вполголоса и сердито сказал Лукин, кивая головой на дверь.
- Отопрут! Только - вот что...
Дядин подвинулся вдоль стены, шаркая по ней локтями, остановился против маленького солдата и увещевающе заговорил:
- Своё, что тебе приказано, ты сделал, значит - обещанное получишь. А о том, что из коридора про тебя сказали, зачем ты ко мне послан, - об этом не говори начальству - слышишь?
- Ладно! - ответил Лукин, не глядя на Фёдора и поёживаясь.
- Погоди! Почему не надо говорить об этом? Ведь сказал мне один и не известно тебе - кто, а в коридоре - девять солдат. Всех начнут бить, стращать. Зря будут мучить людей. Ты сам солдат и должен понять - лишнее это!
- Понимаю! - с досадой отозвался Лукин.
- Ты мне побожись, что не скажешь.
- Чего же я буду божиться? Разве вы поверите теперь!
Почему не верить?
- Если я взялся... за эдакое...
- Это ты по глупости. Дурак ты - вот и взялся. Л теперь, один грех сделав, другой - обойди.
Оба говорили торопливо, но тихо. Один - спокойный, печальный, другой подавленный и унылый. Оса влетела в камеру и кружилась в ней, путая своё струнное жужжание с голосами людей.
Лукин отвернулся к окну и, глядя вверх, прошептал:
- Ей-богу - не скажу...
- Скажешь только про меня - верно?
Тогда Лукин взглянул в лицо ему и, поводя плечами, воскликнул ноющим от страха голосом:
- Расстреляют же вас!
Дядин отодвинулся подальше от него, спокойно говоря:
- Уж это всё равно - они и без тебя не помиловали бы... Иди!
Быстро сорвавшись с места, Лукин пошёл к двери, а Фёдор плотно прижался к стене - и придержал спереди рубаху свою, точно не хотел, чтобы она коснулась платья солдата.
Подскочив к двери, Лукин бил в неё ногой и кричал, раздражённо и тонко:
- Надзиратель! Отпирай!.. Черти!..
Но вдруг, оборотясь к окну, сказал торопливо и громко, чтобы преодолеть шум за дверью:
- Я не Лукин, а - Федосеев...
Дядин махнул на него рукой.
- Это всё равно мне!..
- А-ах! - воскликнул Лукин, толкая дверь руками. - Ну возятся же!
И пошатнулся: дверь отворилась, в камеру шагнул, сдвинув шапку на затылок, надзиратель Макаров, оттопырил усы и сурово спросил:
- Который безобразит, а?
- Ведите меня отсюда! - перебил его Лукин и, размахивая руками, лез вперёд, стараясь оттереть надзирателя с дороги. Макаров толкнул его в грудь.
- Куда прёшь!
- В канцелярию...
- Я те дам!..
Из глубины камеры послышался внятный голос Дядина:
- Действительно, господин надзиратель, ему нужно уйти отсюда доложить по начальству, потому что зачем он был послан, то уже исполнил.
Из-за широких плеч Макарова на секунду поднялись две головы, мелькнули две пары внимательных глаз.
- Что же? - спросил Макаров угрюмо и густо. - Сознаёшься ты, Дядин?
- Так точно. Потому - всё равно мне назначена смерть, а они только людей зря портят...
- Ага... ну вот, значит... тогда конечно...
И Макаров вдруг свирепо крикнул:
- Запирай камеру! Разинули рты... ну!
- Позвольте... - тревожно крикнул Лукин. - А я как же?
- Подожди! Сейчас доложу.
Снова раздался мягкий голос Дядина:
- Вы, господин надзиратель, лучше выведите его в коридор.
- Н-ну, зачем же? - неопределённо сказал Макаров, глядя через голову Лукина.
- О том я вас очень прошу - как ему тяжело со мной и мне с ним тоже. Будьте добры.
- Да, - тупо сказал Лукин.
Тогда Макаров помялся и крикнул:
- Марш! Выходи! Вы двое останетесь при нём - вы!
Лукин согнулся и скользнул вон, а Макаров ушёл из камеры, пятясь задом, точно лошадь в оглобли. Дверь не торопясь закрылась. Медленно задвинули её засовом, негромко и не спеша заперли на замок.
Потом за нею начали говорить негромко и сердито, перебивая друг друга. Раздался резкий крик:
- Дураки, черти! Надо было раньше сказать!..
Топнули ногой о пол.
Дядин выслушал все звуки, вздохнул, улыбаясь, повернулся лицом к окну и выпрямился, подняв голову вверх.
Уже пришёл вечер, стало прохладнее.
1910 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в "Литературно-художественном сборнике" издательства "Непогасшие огни", Екатеринослав (ныне Днепропетровск - Ред.), 1910.
В собрания сочинений рассказ не включался.
Печатается по тексту машинописной копии, исправленной автором (Архив А.М.Горького).
