Павел Якушкин - Небывальщина
— А вотъ, Иванычъ, водочки хочу пить, отвѣчалъ тотъ, нѣсколько смѣшавшись.
— А водка-то твоя?
— Молчи, человѣкъ любезный! заговорилъ еще больше смѣшавшись сотскій.
— Молчать можно, а ты водки все таки не трогай; водка не твоя, да тебя никто и не подчивалъ.
Представьте себѣ положеніе этого господина; онъ — сотскій — все таки начальство, хоть малое, а какъ ни разсуждай, все начальство, и это начальство опозорено передъ подначальственними людьми, самыми гуляками, за которыми накопилось пропасть недоимокъ, и которыхъ это начальство каждое утро за эти недоимки драло за вихоръ.
Начальство обидѣлось.
— Такъ водки не даешь? спросилъ сотскій; — водки твоей и попробовать нельзя?
— И пробовать нельзя. Я тебѣ сколько разъ говорилъ: приходи по-утрамъ и пей сколько хочешь, а только по вечерамъ не мѣшай.
— Ну, ладно! заговорилъ пріосанясь сотскій. — А за какимъ такимъ дѣломъ, парень, ты здѣсь шатаешься?
— Да вѣдь ты знаешь, что я торгую?
— Какая чортъ торговля? Гроша мѣднаго ни отъ кого не бралъ.
— Ну, ужь это мое дѣло.
— А, пожалуй, и не совсѣмъ твое! Ты на-первыхъ скажи: отколь ты сюда забрался?
— Это дѣло ты заговорилъ, господинъ сотскій: на это можно отвѣчать.
— Да ты дѣло говори: отколева ты пріѣхалъ.
— Изъ Москвы, господинъ сотскій.
— А пашпортъ есть?
— И пашпортъ есть.
— А покажи!
Я досталъ свой видъ и передалъ сотскому, тотъ взялъ, разложилъ его на столѣ и сталъ внимательно въ него всматриваться; долго, очень долго глубокомысленно на него глядѣлъ, и только глядѣлъ, а не читалъ, потому что онъ былъ не грамотный, и потомъ заключилъ такъ:
— А пашпортъ-то твой, парень, фальшивый!
— Это какъ ты узналъ?
— Узналъ!
— Вѣдь ты грамотѣ не знаешь, какъ же ты могъ узнать, еслибы и въ самомъ дѣлѣ пашпортъ былъ фальшивый?
Сотскій этимъ замѣчаніемъ еще больше обидѣлся.
— Да что съ тобой иного толковать! рѣшилъ сотскій — дойдемъ къ становому, онъ тебя разберетъ.
Такого результата отъ моего отказа въ водкѣ, отъ сотскаго я никакъ не ожидалъ, но какъ дѣло уже было сдѣлано и пардону просить было нельзя, сотскій могъ подумать и богъ-знаетъ что, то я, собравши все свое имущество, отправился въ становому. Сотскій изъ моихъ же пріятелей выбралъ четверыхъ конвоировать меня; но это было лишнее: за нами пошли всѣ, кто только былъ въ избѣ: болѣе двадцати человѣкъ; а какъ вышли изъ избы, къ намъ стали приставать всѣ встрѣчное, такъ что мы вышли изъ деревни толпой человѣкъ во сто, и всѣ ввалились въ другую деревню, версты за четыре, въ которой жилъ становой приставъ. Въ этой деревнѣ тоже всякій встрѣчный приставалъ въ нашей толпѣ.
Деревня, въ которой жилъ становой, выстроена была въ одну линію, передъ рѣчкою, на полугорѣ. Почти середи деревня, въ избѣ съ крашеными окнами, квартировалъ становой, и передъ этой избой мы и остановились.
— Береги ловчѣй! приказывалъ сотскій мужикамъ, меня конвоировавшимъ. — Я знаю этого парня: плутъ; какъ разъ стречка дастъ! Поди послѣ, лови!
Отдавъ это приказаніе, сотскій пошелъ въ становому, а меня, какъ по чину недостойнаго войти въ комнату начальства, оставили со всей толпой у крыльца. Толпа хоть говорила и въ полголоса, но все таки шумѣла; но, когда черезъ четверть часа вышелъ становой, все замерло. Всѣ скинули шапки; одинъ только я, поклонившись становому, надѣлъ опять шапку. Становой вышелъ въ халатѣ, и замѣтно было, что онъ возсталъ отъ послѣобѣденнаго сна; и еще было замѣтнѣе, что онъ за обѣдомъ время проводилъ не праздно, другими словами сказать: за обѣдомъ господина становаго выпито было не мало.
— Что за человѣкъ? спросилъ меня становой, благоразумно избѣгая мѣстоименія: ты сказать — можетъ быть и неловко, а вы — можетъ быть и не стоитъ. — Что за человѣкъ?
— Императорскаго московскаго университета университантъ, отвѣчалъ я, желая придать себѣ болѣе значенія, а потому и не назвался студентомъ университета, думая, отчасти справедливо, что становой слыхалъ только о студентахъ семинарій, съ которыми церемониться нечего.
— Что же вы здѣсь дѣлаете? спросилъ меня становой, болѣе благосклоннымъ голосомъ.
— Собираю остатки нашей національной поэзіи, отвѣтилъ я.
— Какъ?
— Остатки нашей національной поэзіи, опять отвѣчалъ я недоумѣвающему становому.
— Какой поэзіи?
— Національной.
— Да вы говорите просто: что такое вы дѣлаете?
— Я вамъ сказалъ.
— Ну, какъ вы собираете эту поэзію?
— Записываю.
— Что записываете?
— Пѣсни, сказки…
— А ты откуда пришелъ? вопросилъ, пріосанившись, становой.
— Изъ Москвы.
— Изъ Москвы за пѣснями?
— Изъ Москвы за пѣснями.
— Какъ, такой-сякой! Пословица говоритъ: въ Москву за пѣснями ѣздятъ, а ты изъ Москвы сюда за пѣснями пріѣхалъ!
И пошелъ, и пошелъ мой становой. Обижаться мнѣ было нечѣмъ: становой ругалъ собственно говоря не меня; я былъ въ то время въ качествѣ декораціи; толпа вся безъ шапокъ, одинъ только человѣкъ стоятъ въ шапкѣ, и этого-то шапочнаго ругаютъ нецензурными словами.
Бабы, мужики, мнѣ сочувствовали и гораздо болѣе меня принимали въ сердцу то оскорбленіе, которое мнѣ дѣлалъ своею бранью становой.
— Да за что же онъ надъ тобою такъ изругается, голубчикъ ты мой? говорила одна баба, приложа правую руку въ щекѣ, а лѣвой поддерживая локоть правой.
— Ты, родненькій, не горюй, говорила другая — онъ у насъ добрый, только сердце свое сорветъ, а то ничего… Отойдетъ сердце, самъ послѣ жалѣть тебя будетъ…
Такъ продолжалось около получаса. Вижу я — ѣдетъ на бѣговыхъ дрожкахъ одинъ столичный помѣщикъ (столичнаго помѣщика отъ деревенскаго — легко отличить), лѣтъ 25.
— Кто это ѣдетъ? спросилъ я у одного мужика, конвоировавшаго меня.
— Да это князь Н-ій, отвѣчалъ тотъ.
Князь Н-скій ѣхалъ крупной рысью, но, увидѣвъ большую толпу, поѣхалъ шагомъ.
— Князь! крикнулъ я — князь, пожалуйте сюда.
Князь подъѣхалъ.
— Увѣрьте, пожалуйста, князь, господина столоваго пристава, что студенту московскаго университета можно ходить собирать мужицкія пѣсни.
Становой замолчалъ въ ту же минуту какъ подъѣхалъ князь Н-ій.
— А вы студентъ московскаго университета? спросилъ князь, вѣжливо мнѣ поклонясь.
— Да, студентъ.
— Ваша фамилія?
— Якушкинъ.
— Не угодно ли вамъ будетъ отдохнуть у женя нѣсколько времени?
— Сдѣлайте одолженіе!
— Такъ садитесь! сказалъ онъ, подвигаясь ближе къ передку дрожекъ.
Я, не торопясь, поставилъ на дрожки свою коробку съ товаровъ, потокъ самъ сѣлъ на дрожки; князь тронулъ лошадь, поклонился становому, я, въ свою очередь, также поклонился, и мы поѣхали… Становой только улыбался.
Это было давно; по крайней мѣрѣ лѣтъ двадцать тому назадъ. Съ тѣхъ поръ становые перемѣнились; а чтобы не сказать голословно, я вамъ разскажу слѣдующій казусъ.
У одного, очень хорошаго и образованнаго помѣщика, сосѣдніе мужики хлѣбъ лошадьми побивали, и онъ спустилъ разъ, спустилъ другой… Наконецъ, ему не въ терпежъ стало: послалъ за становымъ.
Пріѣхалъ становой, разобралъ дѣло и рѣшилъ, что мужики точно виноваты.
— Прикажете наказать мужиковъ розгами? спросилъ становой помѣщика.
— Нѣтъ; избави Господи! отвѣчалъ тотъ. А вы возьмите себѣ съ нихъ по полтиннику… или, тамъ, сколько…
— Вамъ или себѣ?
— Да… разумѣется… себѣ! Мнѣ ихъ денегъ совсѣмъ не надо! Возьмите для себя.
— Взялъ бы по полтиннику, отвѣчалъ становой — да полтинниковъ-то у нихъ у самихъ мало!.. Нѣтъ, ужъ въ другой разъ мнѣ этого, батюшка, не говорите!..
— Чтожь, братецъ ты мой, говорилъ мнѣ этотъ помѣщикъ: — со стыда сгорѣлъ!.. Вотъ, ни съ тобой и учились, а вѣдь не умѣемъ понять, что хорошо и что дурно…
Наученный опытомъ, я съ начальствомъ никогда не ссорился.
Разъ приходитъ ко мнѣ сотскій, съ которымъ я уже завелъ большую дружбу.
— Павелъ Иванычъ, таинственно заговорилъ онъ:- Павелъ Иванычъ!
— Что тебѣ?
— Тебя велѣно поймать!
— Это за что?
— А чортъ ихъ знаетъ, Павелъ Иванычъ! Исправникъ говоритъ: поймать!
— Да за что же?
— Онъ, говоритъ исправникъ, не торгуетъ, а товары такъ раздаетъ; вѣрно, недобрый человѣкъ!
— А ежели бы я и даромъ раздавалъ?
— Онъ, говоритъ исправникъ, или лавку обокралъ, или отъ солдатчины бѣгаетъ!
— Съ чего же это онъ взялъ? спросилъ я не совсѣмъ покойнымъ голосомъ.
— Онъ, говоритъ исправникъ, по всѣмъ деревнямъ дебоширства дѣлаетъ.
— Какія же?
— А чортъ его знаетъ.
— Что же теперь дѣлать?
— И ума не приложу.
— Да вѣдь ты меня не будешь ловить? спросилъ я, очень сомнѣваясь, что получу для себя выгодный отвѣтъ. — Не будешь меня ловить?
— Избави Господи!
— Что же дѣлать?
