Валерий Суси - Все не так
Никогда не надо вешать нос. Но нос вешается, невзирая на знания и жизненный опыт. Потому что никогда не получается следовать испытанным правилам.
Оказалось, Сяо живет в другом конце Москвы, в Чертаново. Оказалось, Гоша едет как раз в ту сторону. Оказалось, Сяо вовсе не китаец... Шучу, понятное дело.
Жена, друзья, коллеги по работе, знакомые называют Сяо без выдумки Вячеславом. И он не обижается. Впрочем, это его имя.
Каждый народ имеет собирательный биологический образ.
Вячеслав идеально представляет славянина, не испорченного примесями, не изуродованного послереволюционной разрухой, не ослабленного стихийными бедствиями, не покалеченного послевоенным недоедом.
Лицо русского интеллигента девятнадцатого века.
Водку наливаем из старинной бутыли, напоминающей зажиточного купца первой гильдии. Мне следовало бы хранить в уме память об оставленном на промозглом перроне нетрезвом и шальноватом вагоне-ресторане. Но меня подпирают да поцарапывают со всех сторон ощущения первого дня.
Встречать Владимира Михайловича в прихожую выхожу с идиотской пьяной улыбкой от уха до уха. Это просто замечательно, что он - писатель. Я признаюсь ему в любви. Я переношу коротким взмахом руки любовь к нему моей жены, одним взмахом - из Финляндии в Москву, сюда, вот на эту кухню. И он понимает, что это не от пьянки расправляющейся со всяким приличным чувством меры. Потому и замечательно, что он писатель.
А в России я ведь почти и не жил никогда. Вот какая история. Только что родился в Сибири, куда по горькой судьбе занесло мою мать вместе с другими тысячами чухонцев. Сталин умер и наш сибирский след простыл. В Риге оказались. Не Россия уже, как ни крути. Так в Латвии всю жизнь оттарабанил. Всю жизнь... Ну, положим - не всю. Большую ее часть. Пока не вытолкнуло в Финляндию. Да, да! Очень похоже на то, что жизнь как самолет, я лечу себе, ничего не подозревая, а меня подхватывают со спины и выталкивают пиночком в зад... прямо в зияющее отверстие... Спасибо, с парашютом.
Год назад спанталыкнула идейка. Чтоб не заделаться российским гражданином? В Латвии мне выдали документ-не документ, но свидетельство, что я не гражданин этого безмятежного государства. С ним меня и диверсанули к финнам. А тут подошел последний срок этой нелепой бумаженции.
Самое простое (да и разумное с практической точки зрения, имея ввиду пересечения границ в будущем) было получить еще разок иезуитский листочек, придуманный ловкими латышскими юристами. Согласен. Понимаю. Это действительно так.
Это то, что я даже не попытался сделать. Постарайтесь меня правильно понять, прежде чем крутить пальцем у виска.
Зато сходил в российское консульство.
Находить различия между приснопамятным Советским Союзом и остальным миром уже поднаскучило. Потому вкраплю в батальное полотно развала СССР только одно - в стране Советов человека не любили вслух; на Западе его не любят молча, улыбаясь.
"Без прописки мы Вас не можем взять на работу", - объясняли в отделе кадров, - "Без справки с места работы мы не можем Вас прописать", приговаривали в милиции. И все это на фоне одной бесконечной очереди, петляющей от Калиниграда до Сахалина, ныряющей в Камчатские сопки и Амурские волны и продолжающей свой безумный ход обратно, на Запад, неизменно и победоносно.
У классиков люди рождались, брились и умирали. Да простят мне классики дерзость - люди рождались, брились и умирали... в очереди!
Очередь - знак качества советской власти. В Хельсинки, в российском консульстве - обидная и оскорбительная очередь. Из злорадства, которое тебя же только самого и душит (никого больше) можно сначала заглянуть в посольства по соседству. В испанское там или во французское. Да все равно. Очередей нигде нет. Кроме российского консульства.
Советским пахнуло, пахнуло крепенько, смачненько, серьезно. Инстинкт начал было меня разворачивать, морду в сторону, на свежий воздух... Нет, тормознул. Тормознул и извлек полузабытую терпеливость, словно старую майку. Напялил на себя. Как шапочку на дрожащую голову беркута...
Молоденького беркутенка, залупастенького сажают на конский волосочек, протянутый в углу юрты. Ни жив, ни мертв, что при казни египетской. А каждый проходящий еще и ковырнет качалочку, доводя муку до крайности. И вот, когда птица достигает непомерного эмоционального истощения, опытная рука - хвать ее и на локоть, на твердь покойную. И шапочку на голову.
Через месяц беркут Ваш со всеми потрохами. Без руки Вашей СИЛЬНОЙ никуда!
По закону, по праву рождения я как будто и могу стать российским гражданином. Но кроме закона хватает там еще всяких-разных закавык, параграфов да примечаний. Пояснял ответственный сотрудник консульства. Не сказал прямо и без обиняков:"Нет!" Дипломат все-же. Но вот равнодушные цементные глаза его и ленивые жесты...
Третий вариант - лицо без гражданства. Паршивый никудышный вариант. Без комментариев.
Он мне и достался.
Владимир Михайлович из солнечной породы людей, теплый. Писатель, профессор астрономии, голос движется плотной сочной массой, оказывая оздоровительное (и даже отрезвляющее) действие.
Наверно, он надеялся провести интеллектуальный вечер с гостем из Финляндии... Солидно, интеллигентно.
Утро с того и начало, что пристыдило меня, гоняя совесть по тесной кухоньке из угла в угол. Я кутался в одеяло, сна не было, мутило не очень, но горло за ночь подсохло основательно, как сухарик в духовке.
Сначала звякнул чайником, словно задел неосторожно пограничную проволоку с жестяными банками и оглянулся с ужасом на часы. Потом вынужденно, тут уж без вариантов, пропустил воду в унитазе, пробурлившей с неожиданной энергией минигидростанции.
В ответ из комнаты пошевелились хозяева. В другой комнате тишина - там дети. Пацану уже восемнадцать, студент. Дочери - двенадцать, моей ровесница.
- Не спится на новом месте? - улыбается Вячеслав.
- А не поехать ли нам Москву смотреть?
- Поехали.
Мой приятель даже не поглядывает в сторону настенных часов. Он такой же ненормальный, как я.
К финским маркам российская столица относится с пренебрежением (курица не птица - Финляндия не заграница)? С трудом отыскался на Тверской единственный обменник, где мои деньги узаконились и вручена была взамен пачка непривычных рублей. Принимал их дрожащей рукой, успел домерзнуть до температуры, требующейся от покойника при въезде в морг.
Напрасно-безнадежно шарил глазами по небу, рассчитывая обнаружить, если не признак, то хоть бы намек самый замудреный на изменение погоды. Выяснилось позже, что такого остервенелого холода за последние сто пятьдесят лет в Москве не наблюдалось. Как в ту первую неделю мая...
Центр города преобразился и оевропеился, не отрекаясь однако от своего полуазиатского происхождения и русскости с православной доверчивостью.
В сквере нашлась скамеечка, которую пронзил насквозь солнечный луч, припечатал и в таком положении удерживал. Я утянул приятеля туда. Обман, конечно. Вместо тепла - жмурки одни.
- Откровенно и честно говорю - дайте на бутылку пива!
Пенсионер. Обвислые паруса щек свидетельствуют о наступлении полного штиля в его жизни. Пивко или винцо по случаю. Одежонка куплена давно. До Горбачева.
В тридцать три года ни с того ни с сего меня стала смешить жизнь. Перестал воспринимать ее всерьез. Развелся, поувольнялся отовсюду, знакомства пообрывал... С облегчением продавал из дому все, на что находились охотники, а деньги пропивал с малознакомыми собутыльниками арестантской внешности. Вещи потеряли для меня всякий смысл.
Ранний неопохмеленный палец тыкался упрямо в кассетник:"Ах, все не так, все не так, все не так, как надо...", - хрипел Высоцкий...
Забулдыга Игорь не в состоянии был дотащиться до своей комнаты в общей квартире. Дистанция не сумасшедшая - один квартал, но для него неподъемная. Что он, гад, притворялся - установилось потом.
Я продал немецкий столовый сервиз на двенадцать персон, и покупатель попался совестливый - заплатил почти честную цену. По такому случаю отвел забулдыгу в ближайший (через сквер) обувной магазин и купил ему самые простые туфли. Но они не протекали в отличие от тех, что хлюпали на его ногах. А была осень и уже в той стадии беременности, когда в любой момент готова была разродиться первым снегом.
Потом купили армянского коньяку. В душе еще не иссякло тяжное влечение к изящному и благородному...
Через два дня опять перешли на бормотуху, а наутро третьего проснулся и осознал с усмешкой, что Игоря нет... Что нет немецкого же кофейного сервиза, не успевшего еще выпорхнуть из моих беззаботных рук; нет фарфоровой вазы, подаренной сослуживцами на тридцатилетие; нет шестнадцатитомника Горького, о котором не пожалел с самого начала и нет четырех томов Байрона (что резануло сильно).
В углу стояли, жадно открыв рты, оставленные Игорем, отслужившие свое башмаки...
