Николай Почивалин - Летят наши годы
- Показал бы свои книги. Последние у меня есть, по ним тебя и разыскал. А прежних нет.
- Прежние и смотреть нечего.
- Ладно, старина, ладно, - смеется Юрий. - Не бурчи.
Он дотрагивается до ключа. Скрипнув, дверка шкафа раскрывается сама.
- Замок не работает?
- А шут его знает, кажется, нет.
Юрка осматривает дверку, недовольно крутит головой.
- Паз опустился. Тащи молоток и стамеску.
- Слушай, - прошу я, - не убивай ты меня своим трудолюбием.
- Дело не в трудолюбии, просто не люблю, когда непорядок. Давай молоток и стамеску.
- Да нет у меня ни молотка, ни стамески!
- Как же ты живешь? - впервые изумляется Юрка. - А гвозди чем заколачиваешь?
- Чем? Пестиком вон от ступы.
- Давай тогда пестик и отвертку.
Юрка вставляет в паз отвертку, потихоньку бьет по ней чугунным пестиком.
- Все.
Ключ в самом деле поворачивается теперь легко и беззвучно.
Юрка копается в книжках, откладывая некоторые отдельно на стул, приговаривает:
- А этой вот у меня нет. Как увижу твою новую книжку, раскрою, ну, думаю, про наших ребят, хоть немножко там. И - нет, нет...
- Опять заводишь?
- Не буду, не буду, - дурашливо пугается Юрка и, забыв обо мне, шелестит страницами.
Вот чертушка лобастый! Я только что закончил новую работу, мысленно готовился к длительному отдыху, так нет же - растревожил! Теперь мучайся, просыпайся и ложись с одной мыслью, накуривайся до обалдения, и ничего, может, не получится. К черту, не буду!.. А интересно, мог бы я что-нибудь написать о Юрке? Вон он сидит перед книжным шкафом на корточках коричневый галстук почти касается пола, - крупными, как у кузнеца, руками перекидывает страницы. Мог бы, наверно... В глаза снова бросается седина на его висках, загорелая, с желтинкой, кожа, и горячая волна нежности обдает сердце.
Славный ты человек, дружище мой дорогой! Как глупо, что мы так редко видимся, хотя в нашей быстротекущей жизни жить бы надо если не рядом, то вблизи хотя бы!..
Так мне хочется сказать Юрке, добавить еще какието хорошие, ласковые слова, но вместо этого я грубовато говорю:
- Ладно, закрывай библиотеку. Пойдем на воздух, побродим.
Возвращаемся мы затемно.
Во дворе пусто, золотятся окна на всех трех этажах нашего дома, тихонько шелестят разросшиеся по забору вьюны.
- Давай на лавочке посидим, - предлагает Юрий. - Уходились, ноги гудят.
- Давай.
- Слушай, - после некоторого молчания говорит Юрка, - я ведь тебе только о личном могу рассказать. Сам понимаешь.
- Конечно. А критики меня потом долбанут. Мелкая тема, копание...
- Разве книги для одних критиков пишутся?
- Смотри, какие ты все правильные вещи говоришь!
- Сорок лет, пора что-то и правильное говорить.
- Опять верно.
- Да ну тебя! - отмахивается Юрий и неуверенно спрашивает: - Слушай, а может, правда, не надо этого ничего, а? Я ведь так это, вообще, а ты сразу быка за рога.
- Нет уж, батенька, выкладывай, - мстительно говорю я. - Понимаешь, судьба поколения, важная тема. Не могу!
- Ты уж если правда писать будешь, так хоть фамилию измени. Назови, допустим, Васиным. Похоже, кто знает - поймет, а другим неважно. Ладно?
Юрка говорит неуверенно, просительно; полностью удовлетворенный, я великодушно соглашаюсь:
- Ладно. Васин так Васин.
- Ну вот, - облегченно вздыхает Юрий и замолкает, глядя, как по синему, лиловеющему на горизонте небу скатывается, догорая, звезда.
ВЕЧНА, КАК ЮНОСТЬ
- Ты как к Зойке относился? - проводив взглядом закатившуюся звезду, спрашивает Юрий.
- К Зойке? - вопрос повергает меня в изумление.
При чем Зойка? Да еще как я к ней относился? По-моему, никак. Один раз, когда мы все сидели в Пионерском парке, я побежал за ней, собираясь отплатить за что-то, догнал и, чтобы не вырвалась, крепко обхватил ее. Гибкая, как тростинка, Зойка каким-то неуловимым движением крутнулась в моих руках, ее зеленоватые глаза, большие и дразнящие, оказались у моих глаз.
- И что дальше? - спросила Зойка, ее маленькие пунцовые губы смеялись.
- Что дальше? Дальше ничего, - сконфуженно забормотал я и немедленно выпустил ее.
Зойка бросила на меня непонятный взгляд, поправила белую кофточку и неторопливо двинулась к беседке - высокая, длинноногая, с черной косой и такая тонкая в талин, что ее без труда можно было обхватить растопыренными пальцами.
- Никак я к ней не относился, - отвечаю я Юрке. - Л звал ее Змейкой.
- А я - Заикой, - дрогнувшим голосом говорит Юрий. - Видишь, две-три буквы, а разница большая...
- Подожди, подожди, да ведь тебе Маруся Климова нравилась?
- Ошибаешься. Это ты так по ревности считал, - усмехается Юрка, и снова голос его наполняется теплотой. - А я Зайку всегда любил. Помнишь, какая она красивая была?
- Змейка красивая? - в некотором замешательстве переспрашиваю я, и странно, что четко возникший з воображении образ стройной большеглазой девушки с белой стрункой пробора на голове и маленьким смеющимся ртом претерпевает через два десятилетня молниеносную перооценку. - Да, пожалуй...
- Очень красивая! - Юрка вздыхает. - Я ее поэтому и боялся. Думаю: что я рядом с ней?.. Ты помнишь, как она играла?
- Еще бы, хорошо помню.
- Выйдет на сцепу, только дотронется до клавиш, и вроде никого, кроме ее и рояля, больше и нет. А я сижу где-нибудь в уголочке, любуюсь и чувствую, каким сильным становлюсь. Вот, думаю, сейчас выбегу, схвачу ее вместе с роялем в охапку и унесу, куда глаза глядят!
Потом опомнюсь, вздрогну - не вслух ли уж думаю - и прямо в пот меня от страха. Ей ведь какую будущность обещали!..
- Где она сейчас, интересно? О ней вот я ничего не слышал.
- В Одессе, в музыкальном преподает. Консерваторию так и не кончила.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю... - Юрий некоторое время молчит и признается: - Я ведь о ней многое знаю. Зато самого главного долго не знал... Поверишь - она ведь для меня вроде богини была. Вы, бывало, с ней все запросто, озорничаете, а я удивляюсь: да разве, мол, можно с ней так? Ты, наверно, не замечал, - я к ней и подойти-то боялся. Столкнусь случайно в классе и сразу в сторону отскакиваю, покраснею только. А ведь тихоней никогда не был!.. Сидел я впереди ее и вот извелся совсем. Кажется, что она в затылок мне смотрит, и чувствую, что уши у меня по-пдиотскп торчат. Трону их - горячие, большие, как лопухи...
- Ну это ты зря, - смеюсь я. - Унта у тебя обычные.
Самым ухатым у нас Витька Рожков был, помнишь?
- Помню... Не в ушах, конечно, дело, а в моем тогдашнем состоянии. Я ведь прекрасно понимал, что Зойка обо всем догадывается. Да что там догадывается - знает.
Девчонки в этом отношении наблюдательнее. Поэтому-то я вроде за Марусей и ухаживал, так что если ты на меня злился - зря. Мимикрия это была. И ведь интересно, что Зойка великолепно и это понимала. Стою я с Марусей, дурачимся, разговариваем - Зойка пройдет, усмехнется, и опять я, как рак, красный, прямо хоть сквозь землю проваливайся. Так ведь и в институт собрался ехать - ничего не сказал. Ты раньше меня уехал?
- Раньше.
- По-моему, тоже раньше, тебя-то на вокзале не было. Да если по правде, то и не знаю, кто провожал меня.
Никого, кроме Зайки, не видел. Сама пришла. Вся в белом, тихая, - и я ни слова, и она ни слова. Подала мне руку, а в руке, чувствую, записка. Стиснул я ее в кулаке, влетел в вагон, и все мне кажется, что на меня глядят, боюсь руку разжать. Потом в угол пробился, осмелился, смотрю пакетик, не больше вот спичечной коробки, а в ней Запкина карточка. Перевернул - наискосок написано: "Если хочешь - буду ждать". Представляешь - чуть не упал, ноги не держат! Опомнился, вылетел в тамбур - спрыгнуть хотел, а поезд уже к Евлашеву подходит!.. Ну, сам понимаешь, в каком настроении в Куйбышев заявился. Духом взыграл, крылья выросли! Боялся, что из-за этих крыльев экзамены завалю. Индустриальный - физику и математику готовить нужно, а я с утра Зайке письма строчу. Вот тут я ее первый раз Зайкой и назвал, случайно вывернулось. От детства, должно быть, - был у меня когда-то ручной зайчонок, пушистый, ласковый.
В темноте не видно, но чувствую, что Юрий улыбается. Улыбаюсь и я. Что трогает меня в этой нехитрой истории, почему я так внимательно слушаю ее? Может быть, потому, что позади, в юности, подобные простенькие истории были у каждого, и случайный разговор ненадолго вновь воскрешает их в памяти - у него, у меня, у тебя, читатель?..
- Отправил вот так одно письмо, другое, третье, - продолжает Юрий, - а ответа нет. Ну, я и взвинтился!
Обманула, надсмеялась! Назавтра первый экзамен, а мне в голову ничего не лезет. Ушел на Волгу, сел на берегу, и хоть белугой вой! Срежусь, думаю: завербуюсь на Камчатку - и пропадай все пропадом! Все равно без пее пет мне жизни. - Юрка смущепно крякает, косится на меня. - Ты не смейся только.
- Я не смеюсь, с чего ты взял?
- Вообще-то, наверно, смешно... Если в зеркало на себя посмотреть. Понимаешь, через всю жизнь мою прошла она. Сам не думал...
- Так и не ответила?
