Николай Наседкин - Завтра обязательно наступит
И что же делает борода в очках? Берёт одну купюру мятую и в карман прячет-складывает, а остальные двадцать пять с половиной воистину купецким жестом обратно отодвигает - на чай, мол. Потом раз десять - не меньше - свои "спасибо" и "извините" пробормотал, покланялся и ушёл-исчез. Иосиф Давидович тут же, не медля и самолично, сторублёвки эти две проверил-просмотрел и отдельно от прочих спрятал-положил.
Мало ли чего!
* * *
На следующий день Иосиф Давидович отдыхал-субботничал. Однако ж ещё с вечера он дал Светлане-рыбке наказ и утром наставление повторил: если парень с бородой появится и опять странно рассчитается - не смешивать его деньги с остальными, доставить целыми и несмятыми домой.
Весь день Иосиф Давидович, как и всегда по субботам, кейфовал на диване, смотрел по видику американские фильмы, пил чай и грыз фисташки. Уж как хотел вечером позвонить-звякнуть в "Золотую рыбку", ублажить любопытство, но удержал себя, не осквернил субботу. Зато, едва впустив домой за двойные броневые двери жену-рыбку, тут же, даже не дав ей раздеться, потребовал отчёта. Да, чутьё его не обмануло: бородач объявился снова около восьми вечера, сел за тот же угол стойки, заказал коньяк, маслины, пива две бутылочки с креветками. Был он в этот раз как-то развязнее, что ли, начал знакомиться с барменшей, уверять-хихикать, будто где-то её раньше видел-встречал, взялся комплименты ей отпускать и стихи даже читал. А зовут его Иваном...
- Какое глупство! - прервал Иосиф Давидович раскрасневшуюся супружницу. - Меня совсем не волнует этих глупостей! Ты про деньги говори...
И действительно, уж к кому, к кому, а к этому Ивану в кепке Свету-рыбоньку ревновать даже смешно: для неё бедный мужчина - не мужчина, пусть он хоть Арнольд Шварценеггер, Леонардо Ди Каприо или даже сам Филипп Киркоров. Для мадам Гроссман-два главное достоинство мужика заключалось не в лице, не в бицепсах и даже, пардон, не в штанах, а - в кошельке. Это старый Гроссман преотлично знал, потому и напомнил-поторопил про деньги.
Деньги? Тут и Света-рыбка встрепенулась: да, да, опять вытащил из кармана две сотенных хрустящих бумажки, небрежно бросил на стойку и на этот раз от всей сдачи - в шестнадцать рубчиков - барски отказался. Странно всё это...
Очень странно!
* * *
И на следующий вечер повторилось то же самое.
И на послеследующий, и на послепослеследующий... Странный этот Иван приходил, отдыхал-угощался часик-полтора, расплачивался каждый раз двумя новенькими до неприличия сотенными и, пылко поблагодарив не однажды барменшу, оставлял сдачу на чай.
И вот ещё какая подозрительная странность в этом парне обнаружилась парик! Ещё в первый же вечер Иосиф Давидович заприметил: странно он как-то уши растирает - не ладонями, а кончиками пальцев. И кепку всегда осторожно, бережно, чересчур уж аккуратно снимает. Пригляделся Иосиф Давидович - ба, паричок! Уж в париках-то он, старый еврей, кой-чего понимал - сам несколько лет носит, с тех пор, как после смерти-кончины первой жены Розы снова женихом себя почувствовал...
Да-а-а, этому странному парню что-то есть скрывать или от кого-то скрываться. И борода у него, видно, свежая, недавняя, а то, может, и тоже фальшивая?..
Наконец, 30-го декабря, в предновогодний вечер, Иосиф Давидович порешил, что с этим раздражающе-таинственным делом надо кончать. Он, как только Иван объявился на пороге и очки свои протёр, подошёл, солидно прихрамывая, к гостю, представился, что как это он и есть хозяин "Золотой рыбки", а потом внушительно произнес-предложил:
- Я имею вам сказать пару слов... Прошу вас до себе в компанию!
Парень схватился за сердце, с жаром начал прикланиваться, "спасибо-извините" надоедливо частить. В своём кабинете-офисе в глубинах "Рыбки" Иосиф Давидович выставил на стол коньяк, разлил по хрустальным напёрсткам и, когда выпили за первоначальное знакомство, - взялся тянуть кота за хвост: мол-дескать, когда человек богатый, уважаемый, у него и деньги соответственно крупные и новые - прямо из банка... А вот если человек одет скромно, очень скромно, чересчур скромно, то откуда ж у него могут взяться новые крупные деньги?..
- Извините! Вы хотите спросить, уважаемый Иосиф Давидович, - перебил гость, прикладывая руку к груди, - не сам ли я печатаю эти деньги?
А улыбка странная, да и взгляд за тёмными стёклами вроде усмешливый... Или это мнится Иосифу Давидовичу? Однако ж нечего позволять каждому... странному проходимцу над старым уважаемым евреем надсмехаться. Иосиф Давидович построжел, губы поджал.
- Какое глупство! Я не хотел спрашивать, кто их печатает, я хотел спрашивать - почему они такие новые?
- Потому, извините, дорогой Иосиф Давидович, что именно я сам их и печатаю, - спокойно, уже с откровенной усмешечкой ответил гость.
- Вы с ума слетели! - даже привскочил на кресле Иосиф Давидович. - Как можно понять такие слова? Зачем вы такое говорите?! Это же - тюрьма!..
- Да никакой, извините, тюрьмы, Иосиф вы мой Давидович, успокойтесь, пожалуйста, - проговорил уверенно Иван, похлопал по дрожащей горячей руке хозяина "Золотой рыбки" своей холодной рукой и вполголоса, почти шёпотом добавил. - Извините, но смею догадываться, что вы уже проверили мои сотенные в банке - ну, проверили ведь? И убедились, что отличить их от настоящих нельзя. Не-воз-мож-но!
Иосиф Давидович действительно носил первые же четыре подозрительные сторублёвки в "Кредитсоцбанк" к Марку Соломоновичу, попросил проверить на фальшивость потщательнее. Старый друг-товарищ успокоил: деньги настоящие не обманули Иосифа Давидовича клиенты-алкоголики... Но ведь он, Иосиф Давидович, всем своим нутром старого еврея чуял - дело тут нечисто. И вот, пожалуйста, это довольно интересно: сидит человек в нищем прикиде, с накладными волосами и в шпионских очках, спокойненько глотает коньяк по триста рэ за бутылку и сообщает-уверяет вполне серьёзно, будто он, прости Господь Вседержитель, - фальшивомонетчик. У Иосифа Давидовича подмышки и лысина под париком обильно вспотели, по увечной ноге зудливые мурашки поползли. А Иван этот перегнулся через стол, голос заговорщицки понизил и сказал почему-то как бы по-одесски:
- Извините! Я имею до вас интерес, Иосиф Давидович, чтобы вы стали моим компаньоном...
2
Это наступал его год, Лохова. Год Кролика.
Двенадцать лет назад он в свой год женился - и был же счастлив с Аней, девять лет жили во взаимной любви, дружно и ласково. Правда, детей им Бог не дал, ну так не одни они такие на свете, сейчас много бездетных пар... Да и с ребёнком, Иван предполагал, катастрофа еще раньше бы их семью развалила-уничтожила: попробуй сейчас вырастить хоть одного наследника, прокорми-одень его - вывернуться наизнанку надо. А выворачиваться, иначе говоря, - деньгy зашибать, Лохов, увы, умел не очень-то. Нет, правду говорят: и фамилия, и имя, и даже отчество определяют судьбу человека. Ну, разве может быть богатым и удачливым индивидуй с ФИО Лохов Иван Иванович? Это ж нарочно не придумаешь! Иван ещё с юности, увлекаясь филологией, выяснил подоплёку своей дурацкой фамилии: лох он и есть лох - мужик, крестьянин наивный и лопоухий. Простодушных лохов все кому ни лень общипывают, каждый встречный-поперечный облапошить за свою прямую обязанность считает. Да и вообще лохам в жизни не везёт. Бедный Лохов по себе это преотличнейше знал.
Но он и знал-верил, что бывал и ещё будет, должен быть и на его улице пусть и редкий, но праздник. И связано это, как ни смейся, с астрологией. Да, именно каждый очередной год Кролика, под лопоухой тенью которого удосужило Ивана родиться, уже дважды круто и именно в лучшую - праздничную сторону менял жизнь-судьбу Лохова. В 1975-м мать его с отцом развелась и перебралась вместе с ним, Ваней, из деревни вот сюда, в большой город, областной центр. Конечно, развод вроде бы дело не очень празднично-весёлое, но отец к тому времени уже совсем пропащим алкашом стал, бил их с матерью смертным боем...
Но даже и не это - освобождение от папаши - главное. Главный праздник в том, что здесь, в городе, Иван начал учиться в большой школе по полной программе, изучать иностранный язык-дойч, встретился с Анной Семёновной, учительницей русского языка и литературы, которая раскрыла перед ним такой мир, такой необъятный мир... Если б не Анна Семёновна, Иван никогда бы не решился попробовать сочинять стихи, не поступил бы на филфак пединститута, не замахнулся бы на аспирантуру...
Правда, потом наступила-грянула та, первая, катастрофа в 1984-м, крысином, году. Умерла мама, скоропостижно, от инфаркта. А вскоре и, что называется, накрылась аспирантура. С аспирантурой, впрочем, может быть, в чём-то и он сам виноват - на рожон полез. Заявил тему выстраданную "Мелодия патриотизма в современной русской поэзии", но на кафедре руководству она чем-то не понравилась, не глянулась. Тогда Лохов новую тему предложил - "Пастернак и Бродский: перекрёстные мотивы в творчестве". Это вообще посчитали демонстрацией, чуть ли не диссидентским бунтом, обсудили недостойное его поведение на комсомольском собрании факультета, объявили строгача с занесением и чуть вообще не вышибли из института, но пожалели, учли отличную учёбу и разрешили-таки сдавать госэкзамен и защищать диплом. Пришлось, разумеется, тему и диплома срочно менять: он собирался по Николаю Рубцову писать, а ему ультимативно предложили - только о ком-нибудь из наших, чернозёмных-барановских поэтов. Какой-то местечковый патриотизм, ей-Богу!..
