Дмитрий Мамин-Сибиряк - Под домной
Когда "Карла" ходил по фабрике, Ванька всячески старался не попадаться ему на глаза; а когда он приходил под домну, Ванька прятался куда-нибудь подальше. А вдруг "Карла" возьмет и откажет ему от работы? Дядя Ипатыч заметил, что Ванька боится управителя, и любил пошутить над ним.
- Ужо он тебе задаст, Ванька... Он и под домну к нам ходит из-за тебя. "А что Ванька делает? А как Ванька работу исполняет?" То-то! И на тебя нашлась управа.
Ванька больше всего любил свою домну зимой. Все кругом занесено саженным снегом. Зимние дни короткие. Ветер, холод, снег. А под домной всегда и тепло, и светло, и уютно - лучше, чем у себя дома, в избе. Везде горят огни, везде кипит работа, и все такие веселые. В холод работается легче.
* * *
Раз зимой Ванька устроился спать на деревянной лавочке, недалеко от гудевших фурм. Было тепло, ему страшно хотелось спать. Дядя Ипатыч сердился целый день, потому что "старуха" что-то не ладилась. Старик много раз подходил к фурмам и долго прислушивался к их гуденью, как пасечник прислушивается к гуденью пчел в улье.
- Не тово... - бормотал он, встряхивая головой. - Старушонка сердится.
Проба вышла плохая - белый чугун.
Ночной выпуск чугуна производится ровно в двенадцать часов. Ипатыч хватился Ваньки.
- Эй ты, лежебок, вставай! - будил дядя Ипатыч спавшего легким сном Ваньку.
Детский сон крепкий, и Ванька спросонья долго не мог проснуться, пока Ипатыч не сунул ему в руки пук лучины.
- Иди, свети... Сейчас пущаем чугун.
Это было знакомое дело, и Ванька машинально отправился к "глазу", как называли рабочие отверстие в домне, из которого выпускался чугун. Этот "глаз" после выпуска чугуна заделывался кирпичами и глиной, и только по сочившемуся из него шлаку можно было определить его. Ванька обыкновенно зажигал лучину, сунув ее в доменный "глаз".
Так он сделал и сейчас. Пук лучины вспыхнул ярким огнем и осветил весь доменный корпус. Литухи притащили большой железный лом и принялись им долбить доменный "глаз".
После нескольких ударов показалась красная струйка расплавленного чугуна и поплыла в приготовленные формы, рассыпая кругом яркие искры.
Для обыкновенной чугунной болванки приготовлены были постоянные формы, тоже из чугуна, где расплавленный чугун и застывал.
Получалось что-то вроде чугунных поленьев. Для мелких отливок расплавленный чугун уносили в особых железных котлах в формовочную.
- Ничего, - проговорил дядя Ипатыч, когда все формы наполнились жидким чугуном, шипевшим и рассыпавшим искры. - Старуха напрасно посердилась.
Ванька погасил свою лучину и дремал, прислонившись к теплой стене домны. Он сотни раз видел картину выпуска чугуна и не мог уже любоваться великолепной картиной.
Дядя Ипатыч при каждом выпуске впадал в какое-то ожесточенное настроение и кричал на рабочих без всякого толка. Все к этому привыкли и не обращали на него внимания, а меньше всех, конечно, Ванька.
Но вдруг все стихло. Ванька открыл глаза и онемел: перед ним стоял сам "Карла" и, грозя пальцем, говорил:
- Ти спишь... а? Ти падешь в чугунка... а? Ти сваришься, как маленькая рибка... а?
Вместо ответа Ванька стрелой бросился к выходу и исчез в дверях, как испуганная летучая мышь. "Карла" обернулся к Ипатычу и спросил:
- Что с ним?
- А значит, мал... дурашлив... испугался, значит...
Ванька, выскочив на мороз, сразу очнулся и, как белка, взобрался по лестнице на самый верх домны.
- Эк тебя носит, востроногого! - удивились рабочие.
Ваньке сделалось совестно за собственное малодушие, и он не сказал, что "Карла" под его домной. Он погрелся около огня и прилег на лавочку. В тепле его опять начал одолевать мертвый сон. Но ему не удалось заснуть и на этот раз, потому что послышались быстрые шаги и вошел "Карла" в сопровождении дяди Ипатыча.
- А, ти здесь?.. - проговорил "Карла", когда Ванька соскочил со своей лавочки. - Ти меня боишься? Хорошо, я тебе задам... О, я самый сердитый человек!
"Карла" присел на лавочку и заставил Ваньку сесть рядом с собой.
- Так боишься меня? - спрашивал он, выколачивая трубочку о каблук сапога.
- Боюсь... - по-детски произнес Ванька.
Это признание заставило "Карлу" улыбнуться. Набивая свою трубочку, он спросил уже другим тоном:
- У тебя есть мать?
- Как же, есть... - ответил за Ваньку дядя Ипатыч. - Значит, родная сестра мне приходится.
"Карла" смотрел на перебегавшие в пепле доменной печи синие огоньки и точно думал вслух:
- У меня тоже есть мать... там... далеко... Она постоянно думает обо мне и ждет, когда я вернусь... да. Когда я уезжал в Россию, она так горько плакала... Да, мать... Она говорила мне быть честным, справедливым, добрым.
Он говорил ломаным русским языком, но все его отлично понимали.
- Да, там далеко прекрасная страна... - продолжал "Карла". - Там умеют работать... Все работают... Мой отец был таким же доменным мастером, как Ипатыч. Я с детства вырос под домной, как Ванька... И так же хотел постоянно спать, как Ванька... Наша семья была большая, и отцу было очень трудно. Все должны были работать... О, там все много работают, постоянно работают...
Оглядев рабочих, "Карла" спросил:
- Кто у вас грамотный?
Ни одного грамотного не оказалось, и "Карла" покачал головой. Бедная, несчастная страна, где простая грамотность составляет недоступную роскошь.
- А слышал кто-нибудь о Франции? - спросил "Карла".
Все только переглянулись, но выручил Ипатыч:
- Француз приходил в двенадцатом году в Россию...
"Карла" только улыбнулся и, погладив Ваньку по голове, спросил:
- Сколько тебе лет?
- А одиннадцать...
По лицу "Карлы" точно пробежала тень. Да, его сыну тоже было бы одиннадцать лет... Бедный маленький французик не мог перенести жестокого русского климата, переболел всеми болезнями и похоронен под русским снегом.
- Да, и ему было бы одиннадцать лет, моему маленькому Адольфу... думал он вслух.
Ванька с удивлением видел, как немец заморгал глазами.
- У нас тоже ребята мрут, страсть... - заметил дядя Ипатыч, слышавший, что у жены "Карла" был ребенок и помер на третьем году, и понял, что "Карла" говорит именно про него.
Ванька смотрел на "Карлу" и думал:
"А ведь он наш, рабочий человек, и он добрый... Да, совсем добрый"...
