Сиявуш Мамедзаде - Искатель истины
Но это было жизнью и искусством,
"Плодом запретным", может, для него.
Предвзятый ум сдавался перед чувством,
И душу побеждало волшебство.
Миссионеры знали свое дело,
У них был снисходительней "Аллах",
Он позволял писать нагое тело,
И с ним на "ты" беседовать мог Бах...
И с чувством возрастающей досады
Пытливый Казем-Бек уразумел,
Почто Восток Хайама и Саади
Взрастить своих Рембрандтов не сумел.
Восток не знал симфоний и балета,
Хотя издревле слушал саз и сказ,
Но строгие уставы Мохаммеда
Радеть в молитвах приучили нас...
Нет, он не станет европейцем рьяным,
В нем зрел, по сути, светский человек,
Расставшийся, казалось бы, с Кораном,
Причисленный отныне к христианам
Уже как Александр Казем-Бек,
Позднее, став профессором в Казани,
Потянет в вуз детей из мусульман,
И обратится даже к ним с воззваньем,
Встряхнувшим Крым, Поволжье и Ширван...
Да, он наивно верил в справедливость
Чинуш в мундирах, царственных вельмож,
И все же его усердье и радивость
Властей обезоруживали ложь.
Итак, Восток и Запад. Кем же был он,
Сменивший имя, веру человек,
Всю жизнь служивший с вдохновенным пылом
России и науке, Казем-Бек?
Он, сын Востока, сын Азербайджана
По сути, стал связующим мостом
Над бурями людского океана,
Разъятого мечетью и крестом.
И западные ценности приемля,
Он миру нес восточные дары,
Внимая, как стремительное время
Меняет круто правила игры.
В своей приязни новой не всеяден,
Не мог не видеть европейских язв,
Подчас бывал и нелицеприятен,
За истинные знания борясь.
Сын века и приверженец прогресса,
Лояльный к власти выкрест и "нацмен",
Кому милее не намаз, а месса,
(То-то и рады Макферсон и Глен!),
Но вот, какая, так сказать, дилемма,
Попробуй объяснить, мсье Вольтер:
Ужель почти легальный адюльтер
Намного прогрессивнее гарема?..
(Скажи, Европа, как же "Монна Лиза",
Бессмертный ангел неземных высот,
Могла сойти до пошлого стриптиза
Под ор цивилизованных господ?)
КАЗАНЬ. ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ.
Казань, Казань, татарская столица,
Предположить ты даже не могла,
Как накрепко Россия настоится
Под крышкою бурлящего котла.
И в пахнущий казарменными щами,
Европою приправленный настой
Войдут Державин, Лобачевский, Щапов,
Войдут и Каракозов, и Толстой.
Е.Евтушенко "Казанский университет".
...Из Астрахани в дальнюю Казань
Катила запыленная карета.
Печальное и памятное лето.
Его решили как бы наказать:
"Учитель Омской школы азиатской..."
Приказ подписан. Из казны своей
Сам царь тысчонку выделил рублей!
Стране молчалиных не нужен Чацкий...
А он мечтал об университете,
Копаясь в груде мидовских бумаг,
Чиновничьи указки и запреты
Его мечты развеяли во прах.
Попутчик пожилой, интеллигентный,
Как оказалось, вхож в научный круг.
Уже над Волгой опускался вечер,
Под монотонный цокот, перестук,
Он вспоминал восточные легенды
И вслух читал старинных мастеров,
Хотя "хромал" по части русской речи,
Порой теряясь в сутолоке слов,
Но слушатель, попутный, не суров,
И от его растущего вниманья
Отметившего и талант, и знанья,
Не ускользнула тайная печаль
И взор, сверлящий сумрачную даль.
Быть может, провидение само
Ему надежды лучик ниспослало,
Тот лучик - поручительство - письмо,
Одно, другое... Это ведь немало
Для поиска зацепки и причала,
Деля в трактире скромную закуску,
Черкнуть словечко господину Фуксу,
Профессору и ректору к тому ж.
Еще везенье: сей ученый муж
Окажется в ряду людей бесценных,
Радевших о затюканных "нацменах".
Но как приказу царскому перечить?!
Он все же бьет Магницкому челом
О сокровенном чаянье своем.
Сибирский губернатор рвет и мечет:
Нам кадров не хватает, дескать, ждем.
Велит напомнить царскую тысчонку,
Потом смягчает тон как бы вдогонку:
Мол, молодой строптивый человек
Скорее в Омске выйдет на дорогу,
Где ждут его признанье и успех...
И если верить старым документам,
В Казани назначенец занемог,
По случаю по этому отметим:
Ну, чем не уважительный предлог.
Чиновник МИДа - говорит источник
Ученых док "покорнейше просил"
Его проверить в языках восточных...
Он был бы счастлив ...в меру своих сил ...
Лед тронулся. Благодарим, герр Эрдман,
Благодарим, профессор, "данке шен"!
Экзаменом и честным, и усердным
Был путь великий, славный предрешен!
И с осени двадцать шестого года
Читает он арабский и фарси.
Сбылась мечта. Любимая работа!
Пускай Саади знают на Руси! Ушел Магницкий, горе-попечитель, Науку гнувший, как бараний рог, Голицын, "просвещения губитель",
Потворствовал подшефному, как мог.
В немилость впал "рассадник вольнодумства",
Казанский бедный университет.
Закрыть его! Разрушить! И изустно,
И письменно усердствовал клеврет.
"Зачем же рушить, можно же исправить",
К отчету император начертал,
С чем можно нам историю поздравить.
И, благо, вуз монастырем не стал.
И "Фамусова" в округе учебном
Тщеславный Мусин-Пушкин заменил.
Не смешивая лекции с молебном,
Полковник просвещенью удружил.
Кто выходил от хвори глубочайшей
Казанский вуз? Хвала ему навек!
И это новый ректор - Лобачевский
Как рад его участью Казем-Бек!
Счастливая гармония по духу!
Востоковед, филолог, полиглот
Мог поверять начальнику как другу
Свои мечты и планы наперед,
Радея за российскую науку,
Читая курс на русском языке,
Хотя с английским был накоротке,
В отличье от педантов иностранных,
Профессоров, желаньем обуянных,
Вводить в неискушенные мозги
Не знанья, а свои же языки.
САЛОН ФУКСОВ
Сия немецко-русская чета,Страница достославная Казани,
Тянулись к ней и знать и беднота.
Хозяйка дома - милое созданье
Минувшую историю татар В своем запечатлевшая романе,
Ее стихи, литературный дар
Отметила Белинского "Молва".
Чуваши, черемисы и мордва
Вошли в труды ученого супруга,
Соседствовали муза и наука
В радушном хлебосольном очаге,
Чья слава отзывалась вдалеке,
В салоне их был лаской обогрет
Серьезный колоритный инородец,
И новичка застенчивая кротость,
И то, как был по-своему одет,
И пламенные сбивчивые речи,
Как проповедь восточного предтечи,
Болевшего всем сердцем за прогресс,
Все вызывало дружный интерес.
Историк, литератор, математик
Иль журналист - всяк был желанный гость.
Без всяких предпочтений и тематик
Здесь мыслить непредвзято повелось.
В трудах тянулись дни, за вехой веха,
Мирза берег кавказские усы...
Здесь выпало на долю Казем-бека
Сойтись с устадом первым на Руси.
От Фуксов, после званого обеда,
(Дул ветер с Волги, холода суля),
Адъюнкт-профессор поведет поэта
К седым стенам казанского Кремля,
Они пройдутся по равнине Орской,
Послушают рассказы стариков О яростном Емелькином упорстве,
О прях екатерининских полков.
...лучшие и прочнейшие изменения суть те,
которые происходят от улучшения нравов,
без всяких насильственных потрясений...
А.Пушкин. "Капитанская дочка".
Зачем же автор "Капитанской дочки" Вернулся к бунту заново? Зачем?
Чтобы прозреть неведомый источник
Державу потрясающих проблем?
Он, переживший ссылку, декабристов,
Предрекший, что не всуе "скорбный труд",
Все так ли чаял, пламенно-неистов,
Когда "оковы тяжкие падут"?
Кто знает? Нас сбивали с панталыку
Все семьдесят краснознаменных лет,
Что гнил режим, альтернатива игу
Лишь баррикады, а иного нет.
(Потом с таким же пылом несусветным
Талдычить будут про фатальный крах
Советов, насуливших сирым-бедным
Молочных рек в кисельных берегах).
Что со "звездой пленительного счастья",
Взошедшей "на обломках самовластья"?
Звезда, похоже, канула в архив,
Страну безвинной кровью обагрив...
Каков же выбор был у Николая?
Что предпринять мог православный царь?
Уйти, корону и страну сдавая:
"Полковник Пестель, правь, ты - государь!"?..
Насилье мнилось бабкой повивальной
Достойного, свободного житья...
И этой ложью яростно - брутальной
Кормили поколенья не шутя.
На щит подняли бунтарей на плахе,
На царство ополчившихся дворян.
Или не гробил подданных в ГУЛАГе
Со скипетром партийным "Емельян"?
Гадать теперь чем движим русский гений,
Задумавшийся у казанских стен?
Была ль истоком пушкинских прозрений
Мятежника трагическая тень?..
В беседе с ним ученый-провожатый
О крымских ханах труд упомянул.
