Игорь Наталик - Стихия
Но совершив задуманное, спустившись с вершины в благодатную "долину покоя", сразу же видим другие пути и новые горные взлеты. Но не стоит повторять промахи многих творцов, которые весь остаток своей жизни возвращаются к уже когда-то сделанному ими, тщетно гоняются за призраком совершенства. Эти кружат, словно слепые, в лесу и сгинут безвозвратно, не проложив для других новых троп. Но это - не наш путь.
* * *
СТИХИЯ ТЕЛА
Я Н В А Р Ь
Любовное объятие неотличимо
от смертельной схватки...
Первый поцелуй морозно ожег Сашка довольно поздно. Он здорово подвырос прошлым летом и даже успел, как пареньку тогда казалось, состариться. В общем, было ему уже целых шестнадцать лет. Праздновался старый Новый год. Родители великодушно отправились в гости, и на квартире можно было собраться почти всем классом. Кроме прочих был и приятный сюрприз - пришли две хорошенькие новые девочки из параллельного класса. Они весь вечер подробно рассматривали ребят и оживленно шептались, словно спорили о чем-то нестерпимо важном и интересном. Было похоже, что вот-вот закончится застолье - уже включили музыку, но еще не начали танцевать. Слов Сашку не было слышно, но по жестам чувствовалось нарастающее напряжение спора между девочками и ребятами. Вдруг одна гостья стремительно начала пробираться к балконной двери - как раз к тому месту, где сидел Сашок.
Это была статная, вполне сформировавшаяся девочка с огромной черной косой, наверное - украинка. Ей, по-видимому, понадобилось выбраться на застекленный балкон - глотнуть свежего воздуха. А может быть она что-то проспорила. Кто-то посоветовал: "Погуляй в форточку", но тут же осекся под ее пристальным взглядом. Поравнявшись с Александром, шепнула: "Открой шпингалет наверху".
С этими словами она захватила его пальцы горячей рукой и буквально вырвала Сашка на балкон. Было невысоко - всего лишь девятый этаж, но голова немного кружилась. Дыхание сразу же перехватило. То ли - от напитков, то ли - от волны бодрящего морозного воздуха. Неожиданно девочка раскрыла широкие оконные створки и перебросила ногу через перильца. Потом вызывающе обернулась и одновременно раскрыла обе руки. Сашок стоял близко, но боялся шелохнуться, чтобы не столкнуть вниз этот нежный и шаткий "крестик". Затем ее руки сомкнулись у паренька за спиной и сцепились там в прочный замок.
Все его тело горело, пыталось и одновременно не желало вырваться из пальцев и рукавов этой раскаленной "реки". Вдохнуть он не мог. Полувыдох, еще полувыдох. Руки вжимались сильнее... Тропики. Амазонка. Удушение телом удава. Или нет: неотвратимая и как всегда - преждевременная...
Кто-то отчетливо икнул за спиной. Балконную дверь приоткрыли и тут же захлопнули. А Сашок вдруг ощутил, как в его полураскрытые губы начал проникать часто-часто пытливый девичий язычок.
Неужели сейчас такая красавица даст мне, "гадкому утенку"?... Она дала ему здесь же, прикрыв створки окна и привалив чем-то балконную дверь. Умело и сладко подмахивая, дала прямо среди ведер и ящиков, упершись руками в перильца и выставив к Сашку вздернутую и круглую, как спелый надрезанный арбуз, попку с влажной розовой щелкой.
"Снегуркой" она была закаленной.
Не растаяла.
*
Ф Е В Р А Л Ь
И видит взор, как бы сквозь пелену,
Одну тебя - в ночи - тебя одну,
Припавшую кораллом жадных уст
К моей тугой и соком бьющей плоти.
Впервые родители отпустили Алешу так далеко.
Если помните, "в той жизни" в большой моде были рейды школьников по местам боевой и трудовой славы отцов. Так вот, это был поезд Хабаровск-Владивосток.
Полночи юный путешественник болтал с шустроглазой соседкой через перегородку второго яруса плацкартного вагона, высунув свою голову на длинной, тонкой шее в проход. До приезда во Владик оставалось часа три-четыре, когда трещотка за стенкой, устав, призамолкла, раздалось некое шуршание, потом - возня. А затем в упор на Алешу глянули, не мигая, огромные вишни глаз.
Через пару минут состоялось знакомство. А через десять, удивляясь своей прыти и внезапным альпинистским способностям, наш тихий мальчик уже перебрался, не касаясь грязного вагонного пола и нижних матрасов, к ней на полку - под одеяльце и застыл в неведомой ранее напряженке.
Да тише ты, тише, тише.
Но все в вагоне и так было тихо и сонно. Отчетливо слышался дружный, ненавязчивый храп и хруст железных суставов на стыках, Наконец-то он отдышался.
Мальчик и девочка долго и молча лежали тесно-претесно, почти отвернувшись друг от друга. Казалось, целую вечность, просто в юности кровь перегоняется быстро. Улыбались каждый - себе. Тому, что с ними сейчас происходит. Биению сердец где-то уже за пределом.
Потом Алешина повелительница (а он тут же почувствовал, что так это и есть) разрешила к ней прикоснуться и безмолвно показала, что ее тугие капроновые чулочки лучше всего гладить на сгибах - под коленками. Но слаще всего - там, где они не до конца сходятся, обнаруживая курчавую шерстку и твердый бугорок, быстро влажнеющий от прикосновения.
А сама в это время стала делать с Алешей что-то невероятное. Во-первых, расстегнула всю тесную одежду. Напрочь. Потом, как она сказала, хитро улыбаясь, начала его "рисовать". Вначале - лицо. Так уже было однажды летом - травинкой. Затем ее трепетные пальчики спустились ниже и ниже. Вначале мельком, а потом более настойчиво прикоснулась она к тайне, да так и не отпускала бешенный пульс почти до прибытия на вокзал.
Уже перед самым городом поезд задергался в конвульсиях, а опустошенный и мокрый Алеша кубарем полетел в хвост вагона. Он чудом успел к умывальнику до того, как проводница закрыла ключом спасительную дверь.
Во Владике эта девочка, мелькнув раз или два, как-то незаметно исчезла. И на обратном пути Алексей, сколько не искал, не смог ее найти. Имя той девочки он позабыл, а название поезда помнит: "Алая гвоздика".
*
М А Р Т
В юности, когда все решается...
Как-то на мартовские каникулы мы отправились группой "с бору по сосенке" в лыжный поход на Бычиху. К вечеру запуржило, и мы чуть не сгинули, заплутав. Вышли к долгожданной избушке, но умудрились немного поморозиться. Благо, захватили с собой гусиный жир. В славной четверке свежемороженых оказались я и странная девушка по имени Марианна. Обогрелись крепким чаем повеселели. В этой же лесной избушке и заночевали. В большие спальники влезли по трое. А в маленькие - вдвоем. Марианна решительно заявила, что мы, "смертельно обмороженные", должны страдать вместе.
Сама она выбрала для ночных страданий почему-то меня, наверное, как самого здоровенного из всех. Раздеваться мне запретила, даже снимать свитерок, а сама (как только в домике раздались первые две-три храпинки) потихоньку начала освобождаться от всех своих шкурок. Горячим шепотом повторяя мне время от времени, что одежда страшенно давит, что из-за нее трудно дышать - нечем вдохнуть. И вообще дома она спит только так, в одних трусиках.
Потом, потянув зубами за мой свитер, тихо, но веско потребовала отогревать ее дыханием. "Чтобы не пришлось отрезать что-нибудь из помороженного". При этом моя строптивая красавица поворачивалась то одним бочком, то другим, то ложбинкой спины, поднимая то одну руку, то - обе. Так и процеловал ее всю эту бессонную ночь напролет. А трусики наши наутро можно было просто выжимать...
*
А П Р Е Л Ь
Ночь дана, чтоб думать и курить,
и сквозь дым с тобою говорить.
Хорошо... Пошуркивает мышь,
много звезд в окне и много крыш.
"Апрель в разорванной рубашке по редколесью бродит..."
Эти стихи читал в пестрой уютной комнатушке общежития пединститута юный поэт студентке с громадными зелеными глазами. Она поила его кофе с ископаемыми баранками, посыпанными то солью, то маком, то еще чем-то неведомым. И с отличным вареньем, которое приготовила ее мама из волшебной лесной ягоды жимолости, собранной прошлым летом собственными руками недалеко от сопки Два Брата. При этом зеленоглазая страстно уверяла поэта, что, мол, ни за что в жизни не простит себе, если поддастся шелесту слов, беспокойным настырным рукам и соблазнит его, еще такого зеленого и жаждущего, прямо тут же, сейчас.
Все. Больше уже не могу... Хочу... Не могу-у-у.
А в час ночи в комнатку вломились несколько старшекурсников. Хозяйку попридержали в углу. Поэта же долго и тупо били почем зря ногами. Потом выбросили из общежития на улицу, громко захлопнув и закрыв на засов старую фанерную дверь.
Больше он не писал стихов никогда.
*
М А Й
И сдавленный гам, жабий хор гуттаперчевый
на пруду упруго пел.
Осекся. Пушком мимолетным доверчиво
мотылек мне лоб задел.
Потеплело, и горожане оживленно засобирались, готовясь к первым грунтовым посадкам на дачных участках. Заспешил вон из города и Алексей. Кроме солнышка и реки его привлекала таинственная обитательница ранее пустовавшей соседней дачи, которая появилась там вместе с мамой в самом конце прошлого лета. Бог весть откуда взялась эта "смирная" пара. Мама ее, видимо, прикладывается к чарочке, а потом бьет дочку исподтишка: ни криков, ни шума не слышно - все тихо. А дочь тихонечко плачет и плачет.
