Михаил Липскеров - Элохим, о Элохим
Но это так... размышления по поводу. К повествованию Мовшовича они не имеют никакого отношения.
А с Мовшовичем до поры до времени все было нормально. Пас стада, растил сына Исаака, сокращенно Костика, вспоминал сына Измаила, сокращенно Вову. И все было хорошо, пока Бог не стал искушать Мовшовича. То есть потребовал доказательств мовшовической любви к Богу.
- Значит, так, - сказал Бог Мовшовичу, - возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака...
- Сокращенно Костика, - вставил Мовшович.
- Сокращенно Костика, - согласился Бог, - и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе.
Мовшовичу сильно похужело, но как богопослушный еврей, он в компании оседланного осла, двух отроков, сына Исаака, сокращенно Костика, дров для всесожжения потащился в землю Мориа.
Палило солнце, Мовшович постегивал осла, осел взбрыкивал и елозил под связкой дров, отроки лениво обсуждали сексуальные достоинства осла, Исаак, сокращенно Костик, думал... А черт его знает, о чем думал Исаак, сокращенно Костик. Мовшович нам об этом не рассказывал. Очевидно, потому, что не мог проникнуть в мысли сына. В конце концов, он, Мовшович, не Бог, и мысли других людей, в том числе и его сына, ему недоступны. Во всяком случае, Исаак сокращенно Костик, шел рядом с отцом, сосредоточенно глядя под ноги, чтобы невзначай не раздавить твердой пяткой какую-либо легкомысленную ящерицу.
Наконец Мовшович с кодлой прибыли в землю Мориа.
- Господи! - возопил Мовшович. Где эта гора, где я должен замочить Исаака, сокращенно Костика, тебе в жертву?
В словах отца Исааку, сокращенно Костику, почудилась некоторая угроза, и он попытался ускользнуть. Но Мовшович удержал его железной отцовской рукой и опять возопил к Господу на предмет указания нужной горы. И опять Бог промолчал, и опять Исаак попытался слинять. И опять Мовшович удержал Исаака, и в третий раз нетерпеливо воззвал к Господу с тем же вопросом. Наверху послышалась какая-то возня.
- Кто это? - позевывая, спросил Бог.
- Это я, Мовшович, Господи, - ответил Мовшович, потом откашлялся и заорал дурным голосом:
- Куды идти-то скажешь, хозяин?.. На какой горе Константином, то ись Костиком, то ись Исааком, жертвовать?
- А, это ты, Мовшович, извини, я задумался. Ты придешь или нет?..
- Дык! - всплеснул руками Мовшович. - Как же мы могем не приттить-то? Чать вы приказали, Господи. А мы уж вас так любим, так любим, что всякий ваш приказ готовы выполнить беспрекословно точно и в срок. - И Мовшович неискренне щелкнул пятками.
- Любой приказ?.. - переспросил Бог.
- Любой! - готовно подтвердил Мовшович, подпрыгнул в воздух и звонко щелкнул пятками уже в воздухе.
- А если приказ преступный? - поинтересовался Бог.
- Что значит "преступный"? - изумился Мовшович. - Мы люди темные, мы не могем знать, какой приказ преступный, а какой нет. Это ты нам уж пропиши сначала. Не укради там, не убий, не трахни кого постороннего. Тогда мы с превеликим удовольствием все в лучшем виде и изобразим. Правильно я говорю, Костик?
Костик, он же Исаак, согласно кивнул головой.
- Вот видишь, Господи, так где та гора, на которой я должен замочить сынишку, кровиночку мою единственную! - и Мовшович стал рвать на себе волосы.
- Не юродствуй, Мовшович, - строго приказал Бог и вдруг, неожиданно азартно выкрикнул: Слушай мою команду! Отроков и осла оставь в укрытии, а сам вместе с Исааком, применяясь к складкам местности, выдвигайся к высоте 411.
- Слушаюсь! - выкрикнул Мовшович, сделал кульбит, трижды шлепнув пятками, и скомандовал Исааку, приземляясь:
- Равняйсь! Смирно! Бегом шагом марш! - и вместе с Исааком, применяясь к складкам местности, короткими перебежками двинулись к высоте 411.
Когда они добрались до вершины, обнаружилось, что они забыли дрова. Исаак поплелся за дровами. А Мовшович обратился к Богу!
- Во! Видишь, Господи, как я тебя люблю!
- Увижу, когда ты принесешь в жертву мне сына своего Исаака!
- Да принесу, принесу! - вздохнул Мовшович. Но ведь это еб твою мать! Мой любимый сын, Господи...
- Прежде всего, Мовшович, не упоминай моей матери. У меня ее никогда не было. И я об этом постоянно грущу. А во-вторых, какой смысл в жертве, которая тебе безразлична?
- Это так, - поник головой Мовшович, - хотел бы я посмотреть, как бы ты отдал в жертву своего любимого сына...
Бог тяжело вздохнул!
- Ты, Мовшович, этого не увидишь. Но это произойдет. Не скоро, но произойдет. На страшные муки обреку я сына своего. Дабы он, смертию смерть поправ, открыл вам путь в мое царствие.
- А какой путь откроет своей смертью мой сын Исаак, сокращенно Костик? - ударил словом Мовшович.
После некоторого молчания Бог произнес загадочные слова:
- Ты куда меня ведешь, такую молодую? Я в кусты тебя веду, иди не разговаривай... Не разговаривай, Мовшович, не разговаривай...
В это время подошел Исаак с дровами для собственного всесожжения. Мовшович уложил Исаака на спину, подмигнул, левой рукой схватил за курчавые волосы и откинул его голову назад. Кадык Исаака нервно дергался, тускнеющие глаза пытались найти глаза отца.
- Не боись, Костик, - шепнул Мовшович и стал шарить в складках хламиды в поисках ножа.
- Ах ты Господи, но-то мы дома забыли! Прости нас, Господи, неразумных, беспамятных... Пропили память-то, вот но-то и позабыли!..
И тут в протянутой к Богу правой руке появился острый сверкающий нож. Лицемерно-покаянные крики Мовшовича застряли в глотке.
- Вот тебе нож, Мовшович, - проникновенно произнес Бог, - не надо накалывать Господа твоего...
Глаза Мовшовича потухли. Он посмотрел в глаза сына, потом поднял глаза вверх.
- Прости меня, Господи, - безнадежно сказал Мовшович. - Прости и ты меня, Костик...
И Мовшович взмахнул ножом. И когда сверкающий нож уже почти впился в горло Исаака, рука Мовшовича помимо его воли разжалась, и нож опустился на землю рядом с головой Исаака. А через секунду и совсем исчез. Мовшович проглотил всхлип, унял трясущиеся руки и поднял голову к небу.
- Милостив ты, Господи... - выдохнул он в голубое-голубое небо.
- Нет, Мовшович, - выдохнул из голубого-голубого неба Господь, - я суров. Я очень суров. Но ты уже доказал мне свою любовь.
- Чем же, Господи? - размазывая по щекам слезы и сопли, вопросил Мовшович Господа.
Бог помолчал с секунду, а потом ответил жестко!
- В одно из мгновений, Мовшович, ты в мыслях своих уже убил Исаака. Этого достаточно.
Мовшович опустил голову и прошептал пустым голосом:
- Я люблю тебя, Господи...
- Я тоже люблю тебя, Мовшович, - так же пусто ответил Бог, возвращайся к своим шатрам. Возвращайся к племени своему и жене своей Ксении. Верни сына ей, единственного ее сына, ее возлюбленного. Ибо, кроме него, у нее ничего не осталось.
Мовшович встал с колен, поднял Исаака, стряхнул с него пыль, отловил отроков, забавляющихся с ослом, и отправился из земли Мориа к шатрам своим, к племени своему и к жене Ксении с сыном ее единственным, сыном ее возлюбленным Исааком, кроме которого у нее, вопреки словам Господа, был он, Мовшович...
Около шатра Мовшовича на сухой земле, поджав под себя ноги, сидела его жена Ксения. На ее сухих щеках не осталось и следов от слез. Она уже давно поняла, что ее материнские дни закончились, что сына ее Исаака уже нет в живых, что муж ее, Мовшович, уже никогда не родит ей сына. Потому как у Мовшовича уже давно не стояло. И когда Мовшович подвел к ней сына ее единственного, сына ее возлюбленного Исаака, она упала на колени, поочередно обнимая колени мужа своего Мовшовича и сына своего Исаака. И высохшие глаза ее источали слезы.
Горели костры, лилось вино и сикера, в темное небо поднимался запах жареного мяса. И Мовшович вошел к жене своей Ксении. Ее костлявое тело подалось к нему навстречу, на висячих грудях набухли соски. Ноги, на костях которых не осталось плоти, раздвинулись, облысевший лобок выгнулся к члену Мовшовича. Но вялый член Мовшовича так и остался вялым. Сто десять лет было Мовшовичу, и простатиту его было восемьдесят. И сил у Мовшовича, чтобы войти в лоно жены Ксении, быть не могло... И острая жалость возникла в сердце Мовшовича к жене его Ксении. Жалость за позднего ее сына Исаака, жалость за то, что он чуть было не отнял его у нее, жалость за то, что часто уходил от нее к наложницам, оставляя одну в шатре, жалость за то, что он не может выполнить ее последнее желание.
И тут Мовшович услышал вздох, в котором ему почудились слова: "Соберись, Мовшович..." И член у Мовшовича сам собой зашевелился, стал расти в размерах, затвердел и вошел в жену Ксению. Обнял Мовшович жену и почувствовал, как кости ее обрастают мясом, как сжимают его бедра ее тугие ноги, как тянутся к его губам ее сочные губы. И мало стало Мовшовичу одного его члена, мало, чтобы возблагодарить жену свою за долгую и тяжкую жизнь с ним. И тогда каждый палец на руке его стал членом, и каждый палец на ноге его стал членом, и каждый волос на груди его стал членом, и даже во лбу член вырос. И всеми членами любил Мовшович молодую жену свою Ксению, и каждому члену его она нашла место в теле своем.
