Фридрих Горенштейн - Старушки
Марья Даниловна махнула рукой, подошла к полубуфету, наложила в блюдечко варенье - вишня была матовая, засахаренная. Она поставила это блюдечко перед матерью. Та улыбнулась, взяла сливу, выдавила из нее косточку, обмакнула мякоть в варенье и проглотила.
- Извините,- сказала Марья Даниловна молодому человеку.- Пойдемте дальше. В спальне у них висел ковер. Точно я не помню размер.
- Ничего,- сказал молодой человек.- Это пока предварительно. Вы вспомните, и мы еще с вами встретимся.
- А имущество жены тоже вспоминать? - спросила Марья Даниловна.
- Все вспоминайте,- сказал молодой человек,- все вам вернут.
Клавдия Петровна наклонила блюдечко, и варенье закапало, потекло на стол.
- Господи,- крикнула Марья Даниловна,- неужели ты без глаз! Господи, господи... Извините,- снова сказала она молодому человеку, встала и пошла на кухню.
- Это я нарочно,- шепотом сказала Клавдия Петровна,- чтоб она вышла... Вытащи мне коробку за твоей спиной... Под кроватью.
Молодой человек опять густо покраснел, оглянулся на дверь, опустился на колени и начал шарить под кроватью. Старушка подошла и, кряхтя, хихикая, уселась рядом на стул. Молодой человек долго шарил, натыкаясь то на угол чемодана, то на какую-то обувь, потом пальцы его ударили по тазу. Раздался звон.
- Тише,- шепотом сказала Клавдия Петровна,- Машка услышит... Она сейчас ищет тряпку на кухне, а сама недавно положила эту тряпку на балкон сушиться.Старушка хихикнула.- Ты дальше руку суй, не бойся, не укусит никто.
Наконец молодой человек нащупал картонную коробку и вытащил ее. Коробка была довольно большая, из плотного двойного картона. Очевидно, в нее что-то упаковывали раньше, сохранились даже наклейки, впрочем, совершенно неясные, вылинявшие.
- Спасибо тебе,- сказала старушка и ласково провела пальцами по крышке, пять тонких ломаных бороздок осталось на густом слое пыли,- я уж ее месяцев пять не видала,- говорила старушка, нежно поглаживая коробку, прикасаясь к углам, подергивая крышку,- прошу Машку, она не вытаскивает... Машка у меня всегда была упрямая... Вася - тот добрый... И Павлик... А эта упрямая.
Старушка осторожно открыла коробку, верх растворялся в обе стороны, как створки, заглянула внутрь и улыбнулась. Коробка была туго набита какими-то вещами, вперемешку. Здесь были куски материи, растрепанные книжки, ежик для чистки стекла керосиновой лампы, новый, не бывший в употреблении, бусы, несколько разных ожерелий. Старушка сунула пальцы в угол коробки и вытащила кошелек, кожаный, засаленный. Она щелкнула замком. Кошелек был плотно набит красными тридцатками, упраздненными еще в реформу сорок седьмого года. Старушка закрыла кошелек, заткнула его назад в угол, сунула пальцы в другой конец коробки, вытащила коробочку из-под мармелада.
- Внучек,- спросила она,- хочешь мармеладу?
- Нет,- сказал молодой человек,- спасибо.
Старушка открыла коробочку.
- Выкинула Машка мармелад,- сказала она грустно.- Года три назад... А может, и раньше... Теперь я припоминаю. Ничего, смотри, что здесь.
На дне коробочки лежал какой-то завернутый в слюду предмет.
- Смотри,- сказала старушка и развернула слюду.
Это была пожелтевшая, наклеенная на картон фотография девушки в длинном платье и перчатках по локоть. Девушка была очень тоненькая, нежная, с удивленным, даже немного испуганным лицом.
- Кто это? - спросил молодой человек.
Старушка хитро подмигнула, взяла бусы, сначала крупные кирпично-красные, потом мелкие бисерные и, наконец, остановилась на белых матовых, надела их себе на шею. Затем, все так же хитро улыбаясь, подмигивая, она достала из коробки синюю атласную ленту, вытащила заколки из вязанного на затылке узелка и повязала седые волосы этой атласной лентой.
Молодой человек острожно уселся на стул, отряхнул пыль с колен. Старушка подошла и посмотрела на себя в зеркало.
- Я помереть боюсь,- сказала она вдруг.- Маша все время болтает, что хочет помереть, а я боюсь... Он когда помирал, я помню... Три раза вздохнул - два раза громко, тяжело, а третий спокойно, чуть слышно. Это уже из себя.
Молодой человек не знал, о ком говорит старушка, но не стал уточнять. Старушка крутилась перед зеркалом, поправила ленту, прикоснулась к кораллам. Потом вошла Марья Даниловна и сразу начала кричать.
- Ты меня в гроб вгонишь! - кричала Марья Даниловна.
- Маша,- спокойно спросила Клавдия Петровна,- куда ты дела Васин мармелад?.. Внучек хочет мармелад...
Лицо Марьи Даниловны покрылось красными пятнами.
- Ты! - крикнула она, задохнулась, перевела дыханье.- Ты знаешь, что это не твой внук... Ты притворяешься... Ты нарочно, ты нарочно... Ты здоровее меня... Признайся, знаешь, что не внук?..
- Знаю, - тихо сказала Клавдия Петровна, а зачем кричишь на мать?.. Как не стыдно... Я тебя запру дома без сапог...
Марья Даниловна провела ладонью по лицу, тряхнула головой и сказала молодому человеку:
- Вы извините, иногда срываешься... Знаете, мне с ней приходится хуже, чем с ребенком... Я вас задержала?
- Ничего,- сказал молодой человек.- Я еще раз зайду... Вы вот что... Я вам оставлю телефон. Если вам понадобится - мы поможем... Я имею в виду в бытовом смысле.
- Нет,- сказала Марья Даниловна,- мы ни в чем не нуждаемся.
Молодой человек встал, сложил бумаги в папку, застегнул "молнию".
- Я хочу гулять,- сказала вдруг Клавдия Петровна.
- Новая песенка,- сердито откликнулась Марья Даниловна,- накинь платок и выйди, посиди на балконе.
- Я хочу гулять,- упрямо повторила Клавдия Петровна.- Я в поле хочу... Или на реку.
- Глупая,- сказала Марья Даниловна.- Ну куда ты пойдешь, ты еле по комнате ходишь.
- Меня внучек проводит,- сказала Клавдия Петровна,- мне, главное, с лестницы.
- Товарищ не станет с тобой возиться,- сердито сказала Марья Даниловна,товарищ на ответственной работе, работник органов... Он пришел по поводу Васи.
- Ничего,- неожиданно сказал молодой человек.- Я возьму такси. Мне все равно по делу надо. Я бы мог подвезти.
- Вот видишь,- обрадованно подхватила Клавдия Петровна.
Марья Даниловна посмотрела на молодого человека, на мать.
- Ладно,- вздохнула она.- Раз уж так - ладно. Только оденься потеплее... Накинь платок. Я сейчас тоже оденусь, вы посидите...
Марья Даниловна открыла шкаф, порылась там, взяла какие-то вещи, вышла на кухню. Потом вернулась, вытащила из-под двуспальной кровати туфли с перепонками, на лосевой подошве, и черные лакированные босоножки на венском каблуке, усадила мать, сняла с нее вязаные тапочки. Ступни у Клавдии Петровны были маленькие, аккуратные и, как ни странно, розовые, по-детски свежие. Когда Марья Даниловна прикоснулась к ним, Клавдия Петровна хихикнула, дернула ногами.
- Ты чего? - сердито спросила Марья Даниловна.
- Щекотно,- сказала Клавдия Петровна.
Марья Даниловна принялась застегивать перепонку, но Клавдия Петровна все дергала ногами и мешала попасть пуговицам в петлю.
- Ты чего? - снова крикнула Марья Даниловна.- Мне ведь трудно стоять согнувшись, бессовестная.
Она выпрямилась, сжала руками свою поясницу. Рот ее был полуоткрыт, а цветные мешки под глазами приобрели какой-то черноватый оттенок.
- Извини меня, Маша,- сказала тихо Клавдия Петровна.
Марья Даниловна застегнула перепонку и, захватив босоножки, вышла. Клавдия Петровна сидела притихшая, лицо ее поблекло, выглядело усталым, как у дочери, хоть она абсолютно не двигалась.
- Я опять боюсь,- сказала она,- я месяца три назад ночью помирала... Машка не знает... Никто не знает... Ты не говори никому. Давай пока пойдем... Пока Машка одевается. Она догонит, она быстро ходит...
Клавдия Петровна поднялась со стула неожиданно легко и подала молодому человеку руку. Ладонь у нее была легкая и холодная. Они вышли в переднюю.
- Марья Даниловна, мы пока потихоньку с лестницы! - крикнул молодой человек, щелкнул замком и вывел Клавдию Петровну на лестничную площадку. Здесь было полутемно, солнце едва проникало сквозь пыльные окна.
- Отжила жизнь,- сказала Клавдия Петровна.
Молодой человек взял ее осторожно за локти и поставил на нижнюю ступеньку. Так постепенно они добрались до промежуточной лестничной площадки.
- Я здесь была,- сказала Клавдия Петровна,- в апреле меня сюда Маня выводила.
- Ты все-таки с лентами своими,- появляясь на верхней площадке, крикнула Марья Даниловна. На ней было черное суконное платье, застегнутое до горла, а на голове белая панамка. - Я не пойду с твоими лентами, с твоими бусами... И платок не накинула... Господи, ты ведь все отлично понимаешь.
- Молчи,- неожиданно разозлившись, крикнула Клавдия Петровна.- Тебя не спрашивают... Ты мне никто... Ты мне не дочь.
Внизу и сверху открылись двери, выглянули любопытные. Клавдия Петровна ухватилась за перила, шагнула сама и едва не упала - молодой человек с трудом ее подхватил. Марья Даниловна торопливо спустилась, взяла мать под другую руку. Клавдия Петровна бормотала что-то сердито, дергала головой, но едва они вышли на солнечную улицу, остановились среди шелестящих в палисаднике деревьев, как лицо Клавдии Петровны моментально прояснилось, она запрокинула голову и счастливо рассмеялась.
