Марина Москвина - Мусорная корзина для алмазной сутры
- Вы не должны быть привязаны к вещам, - сказал он своим подгулявшим односельчанам. - Но должны выработать сознание, которое нигде не пребывает!..
Это удивившее жителей деревни Семёнково изречение со всем подобающим смирением они высекли на его могильном камне.
А дичайшее буйное бескорыстие, которое мой прапрадед довел до саморазрушительных крайностей, он строго и торжественно завещал, будучи на смертном одре, своим потомкам передавать из поколения в поколение и от сердца к сердцу, чтобы оно не прерывалось в веках.
6. Мой прадед Кирилл Семенович Посиделкин был носильщик. Он свято чтил заповедь отца, и чтобы хоть как-то отплатить долг благодарности своим родителям, кутил напропалую и не вылезал из трактира, стараясь таким образом пробудить первозданную мудрость сокровенного ума.
Он очень преуспел в дзенской практике и никогда не упускал возможности напомнить всем присутствовавшим в трактире, что великое просветление, исполненное Мира и неизреченного Блаженства, постигается нами в наших повседневных поступках и земных обстоятельствах.
Вот стихотворение, которое он оставил нам, своим потомкам, его нашли у прадеда в нагрудном кармане, а самого старика нашли в канаве, но он уже при жизни был целиком погружен в Нирвану, и смерть тела, наступившая 7 марта 1889 года, не имела для носильщика Кирилла Семеновича Посиделкина никакого значения.
Стихотворение написано ужасными каракулями, но все слова можно разобрать, что удивительно: мой прадед совсем не знал грамоты, не умел ни читать, ни писать, а вместо подписи ставил крест!
Вот оно - от слова до слова:
В темном жилище страстей
Всегда должно сиять солнце мудрости.
Ложные взгляды возникают из-за страстей.
И когда Истина приходит, то страсти исчезают.
Ищите! И природу чистоты
Найдете в самом центре омраченности!
7. Мою бабушку звали Фаина Кирилловна Посиделкина. Когда Фаина была молодой, она служила сестрой милосердия у легендарного певца Федора Шаляпина. И вечно поклонники Федора Ивановича упрашивали ее пойти к Шаляпину поставить автограф на его фотографическую открытку.
Она приносила ему открытку, просила автограф, а он безотказно расписывался размашистым почерком. Так прямо и писал на каком-нибудь образе Мефистофеля:
"Ф.И. ШАЛЯПИН".
Однажды он у нее спросил:
- Сестричка! Вы деньги-то с них берете?
- Господь с вами, Федор Иванович! - ответила Фаина.
- Вот те на! - удивился Шаляпин. - Мои лакеи на этом себе дворцы построили и стали независимыми людьми.
Фаина - мгновенно - Шаляпину:
- Независимость - это внутреннее обстоятельство или внешнее???
При этих словах на Шаляпина Федора Ивановича нашло великое озарение. Он встал, поклонился и сказал:
- Сестричка! Прошу вас из сострадания и милосердия дать мне свои наставления.
А она:
- Давайте лучше, Федор Иванович, с вами что-нибудь споем.
Фаина хорошо пела. Как ветер в печной трубе.
8. Фаина была обалденной красавицей. Но даже и слышать не хотела ни о каком замужестве. И все-таки один раз она по-настоящему влюбилась - во время Великой Октябрьской социалистической революции, когда пришла на выступление вернувшихся из ссылки политкаторжан.
- Худые - кожа да кости! - она рассказывала. - Но зато какие пламенные речи.
- "Долой буржуев!"
- "Да здравствует власть рабочих и крестьян!"
Вдруг в этакой возбужденной обстановке один очень рыжий и конопатый каторжанин вышел на трибуну и вот с какими словами обратился к бушующей, революционно настроенной толпе:
- Товарищи! Век мирских невзгод подобен сну, иллюзорен и недостоин никакого внимания. Закройте рты и зажмурьте глаза: погрузитесь хоть раз в свою собственную сокровенную природу. Это вам поможет, товарищи, искоренить желания, глупость, зависть и злобу. А также слишком серьезное отношение к вашим рождениям и смертям.
Все онемели. А он сделал паузу и добавил:
- Товарищи! Вы устали. Пожалуйста, отдохните.
Как сообщает стенографистка, после его слов среди многолюднейшего собрания не было ни одного, кто бы в эту минуту не обрел просветления.
Естественно, моя будущая бабушка Фаина влюбилась в него до полусмерти, поэтому с трибуны, на которую этот тип всходил еще неизвестно кем, спустился уже не кто иной, как мой родной и любимый дедушка Степан.
9. Это была пара - нимфа и сатир. Сам себя дед называл мордоворотом.
- Я иду, а на меня все морды воротят, - с гордостью говорил он.
10. В ссылку дед попал еще при царизме. За распространение листовок революционного содержания. К нему явилась полиция с ордером на обыск и на арест.
Полиция колотит в дверь. Он им:
- Иду, иду!
А сам не открывает. Он решил быстро и незаметно съесть листовки.
Когда полиция ворвалась, он съел почти весь тираж. Осталось несколько листовок. Полицейские схватили их и жадно стали читать. Там было написано:
Если идет дождь
Пусть идет.
Если грянет буря
Пусть грянет.
Оба полицейских, прочтя листовку, обрели просветление, которым они, как всякое живое существо, изначально обладали, но были погружены во мрак неведения.
В то же мгновение в их полицейских сердцах вспыхнуло ответное стихотворение - одно на двоих - об Истинной Реальности и иллюзии, движении и покое:
Арестовали тебя
Или нет,
На свободе ли
Или в темнице,
Ты - океан, который не знает вериг!
- продекламировали полицейские. С этими словами они сдали деда в участок и отправили на каторгу.
11. Будучи в заключении, мой дед оказался в камере с образованнейшим человеком своего времени. Звали его Карл Иосифович Сафьяни. Двадцать иностранных языков он знал в совершенстве, а остальные тридцать четыре так-сяк: умел на них читать и писать.
Шесть долгих лет просидели они в одной камере со Степаном. И все свободное время уважаемый профессор Московского университета Карл Иосифович Сафьяни посвящал тому, что обучал Степу разным иностранным языкам: английскому, польскому, итальянскому, латинскому и древнегреческому, даже персидскому и японскому.
Дедушка Степан оказался на редкость способным и трудолюбивым, он не только все схватывал на лету, но и очень старался, учил слова, записывал в тетрадочку, и они подолгу с Карлом Иосифовичем упражнялись в устной речи. К концу заключения Степан уже с гордостью подумывал про себя, что попал он в тюрьму совершенно необразованным пролетарием, простым чаеразвесчиком (он работал на чаеразвесочной фабрике), а вернется интеллигентом, как Карл Иосифович Сафьяни - широко образованным человеком своего времени.
Он даже поделился с Карлом Иосифовичем своими мечтами, что когда он выйдет отсюда, то не составит ли Карл Иосифович ему протекцию на должность преподавателя иностранных языков, ну, он пока не знает куда - в гимназию или Московский университет...
- Да тебя, Степа, Кембридж примет как родного! - подбадривал его Карл Иосифович. - Я уж не говорю про Сорбонну.
И вот пришла им пора прощаться. (Дедушку выпустили намного раньше.) Обнялись они на прощанье, Степа чуть не плачет от благодарности к своему учителю - такие тот перед ним раздвинул неслыханные горизонты.
Гремя ключами, конвоир открыл тяжелую дверь.
И тут Карл Иосифович говорит:
- Степа, послушай, я перед тобой виноват.
И признается, что все, чему он его научил, - полная туфта, он это на ходу придумывал и шесть лет дурил дедушке мозги.
- Как? - проговорил изумленный Степан, буквально не веря своим ушам. - Вы же профессор!..
- Это моя кличка такая "профессор", - отвечает Карл Иосифович. - А сам я карточный шулер, карманник, мошенник и шарлатан. Плохо я поступил с тобой, он говорит. - Но ты, Степа, зла на меня не держи. У меня есть смягчающее обстоятельство: все, чему я тебя учил, мне потом самому приходилось заучивать, иначе нам бы с тобою не удавалось так ловко упражняться в устных беседах.
- Нет, это как понимать? - говорит потрясенный Степан. - Вы хотите сказать, что все, чему я учился шесть долгих лет - столь прилежно и старательно, - этого... вообще... нет в природе?!!
Карл Иосифович молча развел руками.
- Ни вашего "английского", ни "японского", ни "персидского"?.. Ни "древнегреческого", ни "итальянского"??? - перечислял Степан побледневшими губами, прямо на глазах из широко образованного человека своего времени превращаясь обратно в темного пролетария и простого чаеразвесчика.
- Степа, - сказал Карл Иосифович, отступая за конвоира, - прости, я хотел пошутить, я слышал, в тюрьмах давали подобные уроки интеллигенты и аристократы, если сидели с такими лопухами, как ты. Но ты, Степа, до того устремился к знаниям, что напрочь отрезал мне путь к отступлению. И тогда я сжег мосты.
- Ах ты, сукин сын! - закричал возмущенный Степан и только хотел Карла Иосифовича двинуть по физиономии, как внезапно от страшного потрясения в своем собственном сознании вдруг узрел природу Будды!
Тут в душе у него вместо жажды мести и безумного желания напоследок хорошенько отдубасить Карла Иосифовича расцвела звенящая тишина, мир, блаженство и великое сострадание к каждой маковке на Земле, в том числе и к вооруженному до зубов конвоиру и этой шельме Карлу Иосифовичу.
