Дмитрий Мамин-Сибиряк - Из уральской старины
— Вот что, Яша, я тебя, знаешь, всегда любила,— заговорила девушка с деланной ласковостью.— И ты должен исполнить для меня одно маленькое поручение… Исполнишь?
— А водки дашь? — грубо спросил Яша, прищуривая свои черные глаза.
— И водки дам и денег… сделаешь?
— Все сделаю, Мантилья Карловна.
— Отлично.. Только водки я тебе дам потом, а теперь всего одну рюмочку.
Яша тяжело вздохнул и вперед согласился на все, только одну бы рюмочку… У него голова была тяжелее пудовой гири. Матильда сходила за водкой и подала Яше рюмочку из собственных рук; в водку опять было примешано несколько капель нашатырного спирта, но Яша ничего не заметил, а только поморщился.
— Мы до вечера пробудем здесь, а вечером отправимся,— говорила Матильда, опять усаживаясь с гитарой на окно.
— Куда?
— Уж это мое дело.
— А Евграф Павлыч?.. Надо спроситься.
Матильда посмотрела на Яшу улыбающимся взглядом и только засмеялась..
— В самом деле, как же с Евграфом Павлычем? — допрашивал Яша, напрасно стараясь сохранить равновесие.— Ведь он, ежели узнает, живого не оставит… А вдруг спросит?
— Этакой ты дурак, Яшка; уж если я сказала, что не спросит,— значит, не спросит… Понял?
— Ага… Узелок будет развязывать? Ха-ха…
— Чему ты смеешься, дурак?
— Да так… Это Матрешкина очередь подошла?.. А славная была девка… ну, да девичье дело: всем один конец!
II
Скоро громадный тенистый сад при кургатском господском доме огласился целым рядом самых отчаянных цыганских песен, которые распевала Матильда Карловна под треньканье Яшиной гитары. Яша теперь сидел с гитарой на окне и выделывал разные музыкальные коленца с цыганскими ухватками: брал аккорды с перебоем и с дробью, обрывал мотив, щелкал по гитаре пальцами, притопывал в такт ногами и время от времени, когда Матильда Карловна отвертывалась, быстро ловил чертика, который опять начал выглядывать из-за гитарного грифа: нет-нет да и покажет то язык, то хвост, то свою поганую лапу.
— Ну, каково я сегодня пою, Яша? — спрашивала Матильда Карловна, с тяжелым вздохом опускаясь на стул.— Походит на цыганское?
— Похоже-с, но еще не совсем-с… дрожи настоящей нету и раскату. Вот «Сени» взять… Сначала тихо идет, а потом и начнет забирать, и начнет забирать… вот этак.
Яша вскочил с своего места и принялся показывать, как следует выделывать настоящую цыганскую дрожь: распустил руки, закинул немного голову набок, как пристяжная лошадь, и расслабленно перебирал ногами, отбивая носками и пятками. Матильда Карловна, сбросив шаль, в одной юбке и спускавшейся с плеч рубашке принялась выделывать за Яшей все коленца, поводила белыми руками, закидывала назад голову | вздрагивала голыми плечами.
— Вот этим плечиком надо чуть-чуть вперед,— учил Яша, великий артист своего дела,— а потом руки совсем распустить… вот так. И чтобы лопатки сходились на спине, когда идет первый размах.
Учитель без всякой церемонии хватал Матильду Карловну за голые руки и плечи, выправлял ей лопатки, ставил ноги как следует и совсем не замечал соблазнительной наготы цветущего женского тела, едва прикрытого сползавшей с плеч расшитой тонкой рубашкой.
— Ну, теперь шаль через плечо и начинай,— командовал Яша, схватывая гитару.— Сначала тихо руками разводить, а уж потом, как я гряну: «выходила молода»… ну, тогда одними носками взять, вытянуться и сейчас плечиком вперед, а шаль распустить.
Яша заиграл «Сени» с цыганским растягиванием второго куплета, а Матильда Карловна пошла на него из противоположного конца комнаты, опустив глаза Треньканье гитары, хриплый голос подпевавшего Яши, дикие вскрикивания Матильды Карловны, когда она в самых бешеных местах песни взмахивала руками и откидывалась назад,— все это перемешалось в невыразимый гвалт и неслось по саду дикой, невозможной нотой.
— Наша-то ведьма расходилась,— шептала дворня кургатскогчэ господского дома.— Барин почивают, никто дохнуть не смеет в даме, а эта ведьма вон какой содом подняла… Ишь, как ее ущемило, окаянную!
Но пение и пляска скоро кончились, и Матильда Карловна, накинув на голову турецкую шаль, усталой, ленивой походкой отправилась через сад в свой флигель, где под ее. надзором процветала господская девичья. Чтобы Яша не напился до вечера, Матильда Карловна послала к нему сторожем старика садовника, который нередко исполнял эту обязанность.
В Кургатском заводе был отличный вековой сад, оставшийся от прежних дремучих лесов Южного Урала: сосны, березы, липы росли в самом художественном беспорядке; аллеи заменялись узкими тропинками и лужайками, где топорщились кусты черемухи и рябины. Лесные просветы чередовались с настоящей зеленой гущей, вересковыми зарослями и лесной чащей. Сад тянулся на целых полверсты по берегу пруда; снаружи его охранял высокий и крепкий забор, усаженный гвоздями. От флигелька, где проживал Яша с Ремяиниковым, Матильда Карловна по извилистой лесной тропочке направилась прямо к своей девичьей, в глубину сада; на первых же шагах ее охватила лесная прохлада, напоенная ароматом травы, и девушка только теперь вздохнула всей грудью. А кругом было так хорошо: над головой шумели вершины высоких сосен, пахло свежей омолой, где-то беззаботно и весело переговаривались две птички, рассеянный солнечный свет падал сверху широкими полосами переливавшейся золотой пыли. Усыпанная хвоей дорожка из бора вывела в густей липняк, где пряталась новая тесовая крыша с узорчатой раскрашенной вышкой; это и была девичья, выстроенная настоящим русским теремом, с широкими сенями, крытыми переходами, маленькими, теплыми комнатами, кафельными печами и резными узенькими окошечками с узорчатым железным переплетом. На вышке была голубятня. Вообще теремок выглядел таким чудным, мирным гнездышком, о каких рассказывают только в сказках.
Но как было теперь тяжело Матильде Карловне возвращаться в свои владения! Точно она шла в тюрьму. Она думала о том, как она вечером поедет с Яшей в Ключики, и это была единственная мысль, которая владела ею с самого утра.
— Уж скорее бы вечер,— проговорила девушка, поглядев из-под руки на высокое солнце.
Она задумчиво подошла к самому терему и машинально дернула за шелковый шнурок от звонка; калитка распахнулась сама собой, открыв лестницу на крыльцо с крашеными пузатыми колонками и деревянной широкой оезьбой на карнизах.
Навстречу показалась темная, сгорбленная фигура старой девки Анфисы, которая была помощницей и правой рукой Матильды Карловны по довольно сложному управлению господской девичьей.
— Ну? — коротко спросила Матильда Карловна, останавливаясь в сенях.
— Ничего-с,— тонким голоском ответила горбунья-, показывая свои белые зубы.— Только .уж не послать ли Дашу вместо Матреши… очень уж убивается.
— Вот еще глупости!.. Кажется, я сказала, что очередь Матрешки… так и будет.
Матильда Карловна обошла ряд низеньких уютных комнат, походивших обстановкой на кельи, и внимательно смотрела на работы своих воспитанниц; перед ней почтительно вставали красивые девушки в сарафанах и показывали разное девичье рукоделье. Всех девушек было двенадцать, и они занимали комнаты по двое; чистота была кругом настоящая монастырская и только не пахло ладаном.
Последней комнатой в этом осмотре была та, где вместе жили Матреша и Даша, русоволосые, румяные девушки, бывшие «на очереди», как говорили в девичьей. Матреша была высокая, видная девушка с тяжелой косой и ласковыми карими глазами, которые теперь были краоны от слез; Даша смотрела на «Мантилью» своими черными глазками самым вызывающим образом; она была ниже Матреши и с явным расположением к толщине.
— Это что за новости? — резко крикнула Матильда и со всего размаха ударила Матрешу по лицу.— Сегодня твоя очередь прислуживать барину… Вот Анфиса проводит.
— Пошлите лучше меня, Матильда Карловна,— заговорила смелая и разбитная Даша.— Я уж постараюсь для вас угодить барину, а Матреша вон какая нюня;
— Не твое дело! — обрезала немка и, обратившись к Анфисе, прибавила: — На три дня на хлеб и на воду, а если будет болтать, я сама ее высеку.
— Не больно испугались… секи,— ворчала Даша вслед уходившей немке, которую в девичьей ненавидели и называли змеей.— Ишь, расходилась змеиная кровь!
Матильда Карловна прошла в свою комнату и ничком упала на низкую резную кровать красного дерева; она не плакала, не жаловалась, а только закусила подушку зубами, как человек, которому делают невыносимо тяжелую операцию. Анфиса всегда сопровождала свою повелительницу, как тень, и теперь стояла около кровати с видом дрессированной собаки; она ловила каждое движение этого судорожного, корчившегося молодого тела и старалась угадать по этим корчам действительный строй мыслей
